<<<     ΛΛΛ     >>>   

Раньше их называли стихи-запоминалки. Стихотворением издавна пользовались как костылем для хромающей памяти: в рифму втискивали правила логики, грамматики, медицины. Мне попадались зарифмованные правила карточной игры, кулинарные рецепты, законы домино и химии, железнодорожные расписания, более того — однажды я наткнулся на целый эпос, посвященный переплетному делу, где парижский переплетчик Лесне поучает читателей, как сшивать, подклеивать, обрезать листы и т. д. Существуют также стихотворные своды законов. В Париже в 1911 году вышла книга Б.-М. Де-комбруса “Кодекс Наполеона в стихах” (В. М. Decomberousse. Code Napoleon mis en vers francais). Желая облегчить запоминание, автор уложил сухие, бесцветные параграфы наполеоновского Кодекса в александрийский стих. Эта идея не нова. Венграм она пришла в голову гораздо раньше. В 1699 году в Коложваре (ныне Клуж, Румыния.— С. С.) вышло необычное произведение: “Свод законов Иштвана Вербеци. Без изменений пересказанный доступным венгерским стихом и изданный Ференцем Хомородом С. Пали Н.” (“Ver-botzi Istvan Torvenykonyvenek Compendiuma. Melly kozonseges Magyar Versekbe formaltatvan iratott es kia-datott Homprod Sz. Pali N. Ferentz altal). Стойкий автор не выбросил ни один из 256 параграфов и все их пересказал архаически ритмизованным стихом. Правда, стих, служащий костылем для памяти, нередко сам хромает, так что еще вопрос, не легче ли студенту зазубрить гладкий латинский текст, чем спотыкающуюся поэму. Приведем в качестве примера параграф, излагающий, какому наказанию подлежал в былые времена дворянин, нанесший телесное поврежденье крестьянину.

Чрез Дворянина ежели Крестьянин пострадает,
Коль под руку ему безвинно попадает,
Или неправое увечье принимает,
То по Закону таковы права он получает:
Понеже Крепостному с Дворянином не тягаться,
Крестьянин должен Господину отчитаться,
А тот уж в суд пойдет с обидчиком квитаться,
И суд неправого за все принудит рассчитаться.
Штраф до ста форинтов — возможное суда решенье,
Их отдают помещику в распоряженье,
Но вправе суд принять и то постановленье,
Чтоб штраф ему достался за закона охраненье.

Закон справедлив. Он карает Дворянина. Параграф умалчивает лишь о том, достается ли что-нибудь Крестьянину из тех ста форинтов, которые Закон обязывает Дворянина выплатить Помещику. География тоже нашла своих поэтов. Вдохновились даже суровые картографы, ибо появились карты, где Европа изображалась в виде женщины — опять же для легкости запоминания. Я не смог отыскать такую карту, но на то, что они существовали, указывает множество источников. Ласло Перечени Надь в одном из примечаний к своей знаменитой героической поэме “Раскольник” описывает подобную карту, которая, очевидно, создавалась под влиянием мифа об украденной быком Европе: “На голове у Европы Португалия, ее лицо — Испания, шею ей сдавливают заснеженные вершины Пиренеев, ее грудь — Франция, правая рука — Италия, Сицилия — веер, левая рука — Англия, Шотландия и Ирландия, живот — Германия, правое бедро — Венгрия со своими провинциями, колени — Дания и Швеция и т. д.” После этого описания легче понять дидактическое стихотворение на географическую тему, где тоже рассматривается Европа, картографированная в виде женской фигуры. Его автор — Иштван С. Немети Пап, называется оно: “Краткое описание Венгрии в стихах” (Sz. Nemeti Pap I. Magyar Orszag Versekben valo rovid leirasa. Nagykaroly, 1763).

В виде Девы стройной наши Дикеархи
Вздумали Ввропу показать на карте.
Гребень Португалии ее лоб венчает,
Светлый лик Испания воплощает.
На груди свернулась Франция, сияя,
Где живот, на ляхов немец наседает,
А чуть-чуть пониже венгры поселились,
За спиной у Девы турки притаились.
На руке на правой пляшут итальянцы,
А по левой гордо шествуют британцы.
Бельгия, Гельвеция спрятались под мышки
Ох, и тесно бедным, просто еле дышат.
На колени сели шведы и датчане,
И норвеги тут же, море за плечами.
По ногам и юбке московиты рыщут.
Приласкаешь Деву — Венгрию отыщешь.
Я и сам хотел бы к Деве быть поближе.
Коль позволит, может, Венгрию увижу,
Землю вожделенную изучать я ринусь,
Изучив же, дальше по дорогам двинусь.
Комитатов множество, а страна одна:
Пилиш, Шопрон, Угоча, Сатмар, Пешт, Тольна.
Вина здесь отменные — вот повеселимся
Да в купальнях сладостной неге предадимся.

Только так — объединив обольстительные прелести женской фигуры с шутливой фантазией поэта — можно было надеяться вбить в голову школяров, увлекавшихся тогда исключительно красным вином да банями, названия государств Европы.

Словотворие — таким названием Пал Бугат наделил свою систему словообразования, ибо она учит сотворять слова. Одновременно в слове звучит намек на то, что отсвет истинного творчества озаряет большинство вновь образованных слов. Что ж, посмотрим. Прежде всего нужно отметить, что система Бугата, вплоть до мельчайших подробностей, была уже рассмотрена на страницах журнала „Magyar Nyelvor” (“Страж венгерского языка”) и ничего нового, особенно после исследования Вилмоша Толнаи (Tolnai V. A nyelvujitas (Budapest, 1929)), о ней сказать нельзя. Но одно дело — научная дискуссия, а другое — факты, которые так и просятся стать достоянием широкой публики. Солидное научное изделие нельзя подать под пикантным соусом, тем более нельзя приправить его капелькой яда. Ну а в памяти читающей публики, скорее всего, маячат лишь курьезы “Мопdolat” и “Felelet” (“ Mondolat и Felelet — “Говорня” и “Ответ” (венг.)). Поэтому я решил, что стоит постараться и отыскать на книжных полках труды самых ярых обновителей языка, чтобы на живых примерах показать, в какие вычурные одежды рядили венгерскую речь. Самую первую венгерскую фабрику словотворчества основал Давид Барцафалви Сабо. Каждый том переведенного им с немецкого романа “Монастырская история Сигварта” он снабдил особым словарем, создав таким образом единственное в своем роде произведение, ведь обычно переводной труд не требовал дополнительного перевода с нововенгерского на старовенгерский. А необходимость в словаре была огромная — без него простодушный читатель никогда не понял бы, что за божье создание стражетел, который во время сворагона остался послесиднем и перед челобитчицей встретил самсобойника. Словарь же поясняет, что стражетел не кто иной, как телохранитель, который отстал во время псовой охоты и перед часовней встретил отшельника. Даже краткое знакомство со всем словарем было бы довольно утомительно. Простое перечисление слов и то вызывает зевоту, а ведь из каждого еще нужно извлечь урок. Поэтому я решил привести в качестве примера только музыкальный раздел и препроводить героя, вернее торжествователя, на музыченье, то есть — музыкальные посиделки. Сам концерт — в значении игра музыкантов — именуется музыкослад. Полифоническая игра оркестра, или, как сказано в пояснении, согласный гудозвон разнообразных звуков,— бом-бумье. Естественно, в словаре фигурирует и солист, который по-нововенгерски называется самогласец, а соло — самогласная игра. Что касается певцов, то с их губ слетают не арии, а песницы. Конечно, игру необходимо слаживать, а то начнется полная неразбериха по части тишиоло и живиоло, понимай адажио и аллегро. В распоряжении артистов множество музыкальных инструментов, как то: крылет (нем. Fliigel) или, что то же,— перунет (это название берет свое начало в особенностях спинета, где звук образуется в результате прикосновения пера к струне, выражаясь правильно, в результате трень-бреньканья). Но музыкант может играть и на глушире, то есть на фортепьяно, где звук приглушается с помощью педали. И вот, наконец, приходится отдать должное нашему бесстрашному словосею, когда он предлагает назвать клавикорд роялем (Барцафалви Сабо образует слово, обозначающее рояль, от венгерского корня “звенеть” по аналогии с тамбурином, получается что-то вроде “звенурина”. Это слово существует в венгерском языке до сих пор и обозначает и рояль, и пианино.— Примеч. пер.). Кажется, это было первое удачное слово, которое положило начало длинному, многотысячному ряду незаконно образованных, но узаконенных в процессе употребления и до сих пор существующих слов, пришедших в нашу речь благодаря обновителям языка. За роялем последовали другие детища Барцафалви Сабо — опекун, юнец, лестница и т. д. Самым безжалостным вершителем произвола в области словотворчества считается Михай Вандза, автор знаменитого произведения “Тоскующий Амур. Творение сладких предрассветных грежений. Посвящается женскому полу” (Wandza M. A busongo Amor. Egy hajnali edes andalmany teremt-menye. A szepnem kedveert (Pest, 1806)). Из туманного содержания книги выясняется, что перед тем, как автора охватили сладкие предрассветные греженья, он ночью бродил в горах по лесу и там на него нахлынули такие думы:

“Ночь — безмолвная пора, царство ублаготворенных; я же всего лишь могиложаждущий образ этого мира, обреченная на волшебствование несчастная душа, обломок исковерканной растоптанности. Примите же меня, громоздистые кручи! Дайте мне пристанище в пещере под стрельнозвонной кровлей ваших скал. Прими меня, густо лесящаяся молодежь, ты, темная ночь тенящих ветвей, которая мила мне своей сумрачностью. Этот свод, нашествие ветвей, накрывших меня своими побегами, пусть он будет снадобьем от любви, может, он одарит меня не только тенью, но и приверженностью”. А почему, собственно говоря, тоскует Амур? Это становится ясно из описания его встречи с Дианой, о которой сам одураченный Амур рассказывает так:

“Вечер — время на исходе, погружение в тень, в безмолвно-тихие сумерки. Солнце ударилось о край дивной вселенной и закатилось за обозримый горизонт, разрослись крохотные полки огромных звезд, луна ждала полуночного часа и так дремала каждый день; звон колоколов встревожил пленников сумрачной жизни, крылатых тварей ухающей смерти, заря скрылась под горой облаков — будто разодранные повитухой, метались плывущие поверху ошметья, и из нагромождения пара родилась Дева ночи. Я нашел Диану в легком облачении на влажной пелене тумана. Утонув по пояс, она резвилась на упокоительном ложе, бегала по вздыбливающейся поверхности понуждаемой к движению мягкости. Упав перед ней, я метнул к ее ногам стрелу, я молил об удаче, стоны моей поверженной души прошелестели на моих губах, и она повернулась — я был сражен. Ты, преступный Амур! Я дочь бога, дева ночной любви, я властна ранить только диких зверей. Дева ночной любви? Да ведь Амур — грешный плод такой любви! Властна ранить только диких зверей? А Амур — диких женщин! И ты девственница, прекрасная жена бога? Ты лжешь! Девственницы глумятся над ночью. Скажи, в каких буковых зарослях мог бы нагрянуть на тебя охотник, который сразит прекрасную Охоту? Тут я обнял ее округлые формы, в порыве приник к ее талии, но она оттолкнула меня... О, я несчастный! Понапрасну истер я коленями вершины громадных облачных скал, Диана сокрылась от Амура”.

Однажды чудесным вечером автор прогуливался по Варошмайору, модному в то время месту развлечений, и вот, привалившись к дереву, он предался глубокомысленной философии, наблюдая колебания толпы. Как он пишет, многие забавлялись “вращающимся шариком” — чем-то вроде нынешнего волчка, другие ловили мыльные пузыри, третьи сокрушались о потерянном счастье. Вот так дешево можно было развлечься тогда в Варошмайоре. Вандза развлекался тем, что глазел на прогуливающихся барышень:

“Кто не восхищался красотой, кто не обрывал пожухлых лепестков с розы! Осененные радостью, слившись в порыве, бегали по пустынным аллеям. Окручиненные заботами, обняв друг друга, неспешно прохаживались с повислой головой, онемело моргали на верхушки стройных тополей или, бешено зыркая глазами, бродили в прохладной тени, словно отверженные всеми богами сверкающие амбарные долгоносики”.

Как можно ходить с повислой головой и все же моргать на верхушки тополей, это еще доступно пониманию, но вот куда деть амбарных долгоносиков? Опять же неясно, почему от них отвернулись все боги.

Так писали по-венгерски в 1806 году! Но есть творения еще чуднее. В следующем 1807 году с переведенным с немецкого языка романом “Альвина” на сцену выступил Янош Лайош Фолнешич. Он вклинил в роман не только обновленные слова, но и свои взгляды на языкотворчество. Во всей мировой литературе нет ничего похожего на ту святую простоту, с какой автор вдруг “обрывает нить повествования” на 169 странице и на протяжении одиннадцати страниц вещает о собственных изысканиях в области языкознания, о так называемом “оженствлении”. Так он именует свою руководящую идею, на основе которой надлежит преобразовать систему венгерского языка. Ибо венграм неведомо “различие между мужским и женским”. Как он пишет, “наши предки изъяли из венгерской речи это сексуальное начало”. Автор собирается восполнить пробел, прицепляя к существительным и прилагательным женского рода маленький ярлычок “ne” (“не”), и этим раз и навсегда покончить с сомнениями, мужчину или женщину подразумевает данное слово. Если мы будем говорить: картограф — картографне, педагог — педагогне, то уж нельзя будет ошибиться в том, кого мы имеем в виду. Дерзостный автор так увлекся своими замыслами, что отдельные предложения снабжал лингвистическим комментарием прямо в тексте, поэтому местами роман звучит так:

“Хотя предмет (ellentek) нашего первого разговора (господин королевский наставник Андраш Дугонич в своей “Йоланке” употребляет слово “ellentek” в другом значении, а именно в значении “препятствие”, но поскольку для него у нас уже есть слово, а старое слово “targy” — “предмет, вещь” — не передает в точности немецкого “Gegenstand” (Нем. “Gegenstand” (предмет) в буквальном переводе означает “то, что стоит напротив”. Употребленное Фолнешичем слово скалькировано с немецкого; имело ходовое значение “противоречие”, “противоположность”, “препятствие”.— Примеч. пер.), я беру новое слово именно в таком значении. Кому не нравится, пусть попробует сочинить лучше, а если не может, пусть помолчит!) и был тем ведьмовским источником подозрительности, все же в конце концов час обоюдного примирения настал. Ульрика простила и Карола, и ту, другую. Пурпурные уста Ульрики слились с его устами, и их сладостные поцелуи растаяли в нежных вздохах. Я удалился”.

После обилия прозаических примеров освежающе подействует коротенькое стихотворение. Михай Хелмеци задумал перевести Тассо, что и сделал, опубликовав в номере “Ауроры” (“Aurora”) за 1882 год эпизод гибели Софронии и Олинда. Софрония уже взошла на костер, и толпящиеся вокруг язычники с состраданием наблюдают за ее казнью.

Тут неверные во страхе завопи,
Ну а праведные в скорби зарыдали.
Даже сердце-камень короля заби,
Новы чувства его душу обуяли.
Варвар, дрогнув, казнь страшася отмени,
Взглядом тянется своим в иные дали.
Только ты, из-за которой слезы льют,
Ты спокойна. Дева, небо твой приют.

Своеобразие стиха создается за счет оригинальной манеры переводчика сокращать слова ради целостности строки. Он считал вполне правомерным писать: ма (вместо мать), лбовь (вместо любовь, скрвать (вместо скрывать) и т. д. Более того, в поэме вдруг появляется некто Магом, как станет ясно в дальнейшем — Магомет, которому переводчик безжалостно урезал имя, не влезавшее в строку. Недаром автору дали насмешливое прозвище “Хелмеци поэт, что слова кромсает”.

Пал Бугат вознамерился увенчать куполом прихотливое строение языкотворцев, создав свою систему “словотвория”. С жестокостью истого деспота он до тех пор резал, колотил, сверлил, обтесывал, подпиливал, перекраивал, стриг, подклеивал, прессовал и утюжил слова, пока они не укладывались в шкатулку системы. Он создал совершенно чудовищный эсперанто, к которому больше всего подходит словечко из французского литературного жаргона desesperanto (Desesperanto — образовано от desesperant — привдящий в отчаяние (фр.)). Конечно, долго этот язык не прожил. Друзья быстро отговорили Бугата публиковать рукопись, и он, опечаленный, отдал ее на хранение в Венгерскую академию наук. Все же труд Бугата был не лишен остроумных мыслей. Например, он считал недостатком венгерского языка то, что слово “человек” применимо к каждому двуногому, наделенному душой существу и не выявляет различия между обыкновенным и выдающимся человеком. Ловким лингвистическим маневром Пал Бугат разрешил эту проблему: отныне выдающийся, более образованный и талантливый человек должен называться “чечеловек”. Путем такого же удвоения cohaesio (Cohaesio — когезия, сцепление (лат.)), когда необходимо подчеркнуть интенсивность процесса, превращается в “сцесцепление”. Второй маневр Бугата — решительное слияние. Что такое холера, как не желудочная болезнь, то есть желбо. Асбест — огнестой, так как стоек в огне. Кактус — мяскол, потому что мясистый и колючий. Ореховая скорлупа тоже слишком длинно, поэтому Бугат сначала окрестил ее ореховой рубашкой, а потом превратил в оруб. Для эмбриона он нашел довольно мелодичное имя — бучел, то есть будущий человек. Когда же языковед пересаживал на венгерскую почву центростремительную и центробежную силы, им двигал рацио: в соответствии с направлением — внутрь или наружу — появились внаправленная и изнаправленная силы. Как говорят, аппетит приходит во время еды: словотворчество автора дошло до того, что он начал сокращать целые предложения. Из известной пословицы “уговор дороже денег” он сделал вывод, что человек, верный своему слову, называется удодег. Что касается будапештского говора, то писатели и ученые множество раз поднимались против него на борьбу. Так как основной предмет моего интереса — курьезы, не могу не упомянуть Гезу Толди, который с великим рвением и усердием, но сомнительным писательским дарованием истреблял, на его взгляд, безобразные “пришлые” слова. Тем не менее стоит заглянуть в его книгу (Varazsronto. Kalandozas a vendegszavaink buvos bajat araszto rejtelmek vilagaban. Irta: Egy azsiai. Budapest, 1909), ибо ему удалось создать несколько удачных венгерских слов, вполне годных к употреблению. Например, вместо таксометра — счетчик, вместо импортера — поставщик, вместо штамба — бревнина и т. д. Возможно, они уже в ходу, я впервые повстречал их в книге Толди. Правда, лихорадка творчества и ему несколько помутила разум. Карьериста Толди превратил в усердника, турнир — в боеборство, тореадор у него — быкодраз, шарманка — песнелейка. Но вот когда он предлагает назвать автомобиль вонючкой, желание спорить пропадает.

Целую эпоху в лингвистической войне составили споры вокруг переделки на венгерский лад названий месяцев.

Попытки избавиться от латинских названий делались давным-давно. Еще в вышедшей в 1539 году латино-венгерской грамматике Янош Сильвестер Эрдеши предлагал пользоваться такими имеющимися венгерскими названиями, как:

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Жертва вампира тоже становится вампиром
Вийон же сочинил под настроение целую балладу из одних только пословиц ballade des p
Предисловие
Господин королевский наставник андраш дугонич в своей йоланке употребляет слово ellentek в другом значении
Больно читать заискивающее посвящение такого