|
|
<<< ΛΛΛ >>>
если в нем есть хоть крупица нравственного совершенства, должен плакать,
как плачет юродивый наедине с собой.80
Юродивый наг и безобразен, а толпа обязана понять, что в этом
скудельном сосуде живет ангельская душа. Выше уже отмечалось, что это
безобразие согласовалось с раннехристианским идеалом, когда христианство
еще не примирилось с красотой, с изящными искусствами, когда плотская
красота считалась дьявольской. Конечно, ни зрители, ни юродивый не знали
этой древней традиции. Они могли также не учитывать того, что юродство как
бы повторяет крестный путь спасителя, ибо эта мысль относилась к сфере
богословия, доступной далеко не каждому. Но общая посылка, на которой
произросло юродство, была более или менее очевидной для всех: красота и
тело — ничто, нравственность и спасение души — все. Цель юродивого —
благо, польза, личная и общественная. Впрочем, как уже отмечалось (см.
раздел «Древнерусское юродство»), благо никак не вытекает и из безобразия,
и это — также один из парадоксов юродства.
Для понимания феномена этот парадокс небезразличен. Будучи
полемически заострено против общепринятых, «филистерских» норм поведения,
выставляемое напоказ телесное безобразие преследовало духовно-нравственные
цели. Однако в то же время оно подчеркивало уникальность юродства в
системе средневековых зрелищ. Юродство ярким пятном выдавалось на фоне
официальных действ, церковных и светских, с их благопристойной красотой и
торжественным чином. Но даже в сравнении с народным карнавалом, со
скоморошьими представлениями, где царило безудержное веселье, юродство
потрясало зрителя. Самое безобразное зрелище претендовало на роль зрелища
самого душеполезного.
На поверхностный взгляд, все эти противоречия могли быть устранены
без особых затруднений: ведь достаточно зрителю осознать, что на юродивом
почиет благодать, как все игровое действо разрушается. Швырянье каменьев и
плевки не будут возмущать толпу, нагота не будет резать глаза, а
эпатирование безнравственностью не оскорбит чувства приличия. Казалось бы,
проникнуться таким настроением легко: к синодальному периоду православная
церковь почитала несколько десятков юродивых, и если не полные жития их,
то службы и проложные памяти были отлично ведомы рядовым прихожанам. В
службах
-------------------------
80 Один из словесных стереотипов, вызванных к жизни юродством, звучит так:
«Во дне убо посмеяхся ему (миру,—А. П.), в нощи же оплакаа его» (ИРЛИ,
Древлехранилище, коля. В. Н. Перетпа, № 29, л. 524). Хочу еще раз
напомнить, что тот юродивый, о котором идет речь в этой книге, — прежде
всего юродивый литературный, персонаж житий и легенд, Реальный юродивый
мог плакать и перед зрителем. Аввакум вспоминал о юродивом Афанасии:
«Плакать зело же был охотник: и ходит и плачет. А с кем молыт, и у него
слово тихо и гладко, яко плачет» (Житие протопопа Аввакума..., с. 100). О
роли смеха в юродстве см. в разделе «Юродство как общественный протест».
114
повторялись мотивы «биения, и укорения, и пхания от невеглас», и
богомольцам следовало бы раз навсегда понять свою вину. И все-таки время
текло, а «безумные человеки» не хотели ничему научиться. В чем тут дело,
отчего драма юродства разыгрывалась веками, отчего занавес опустился
только при Петре, когда Синод
перестал признавать юродивых подвижниками?
Один из основных постулатов церкви гласит, что святость может быть
установлена лишь по смерти, если бог почтит подвижника посмертными
чудесами и, исцелениями. В этом отношении юродивый подобен затворнику,
пустыннику или столпнику. Но при жизни он отличается от них, и отличается
очень сильно. Если самая благочестивая жизнь — еще не порука святости, то
бесспорно по крайней мере, что такая жизнь благочестива в глазах
окружающих. О юродивом же до его смерти ничего опреде-ленного сказать
нельзя. Может быть, это юродивый «Христа ради», а может быть —
мнимоюродивый, и тогда позволительно обращаться с ним так, как обращались
с Прокопием устюжские нищие: «Иди ты да умри, лживей юроде, зде бо от тебе
несть нам спасения!».81
Лжеюродство становилось предметом церковных установлений. В указе
патриарха Иоасафа от 14 августа 1636 г. «о прекращении в московских
церквах разного рода безчинств и злоупотреблений» сказано: «И во время же
святаго пения ходят по церквам шпыни с безстрашием, человек по десятку и
болши, и от них в церквах великая смута и мятеж, ив церквах овоща
бранятся, овогда и дерутся ... Инии же творятся малоумни,. а потом их
видят целоумных ... а инии во время святаго пения во церквах ползают, писк
творяще, и велик соблазн полагают в простых человецех».82 Среди прочих в
этом указе названы и лжеюродивые, которые сделали из юродства промысел,
дающий пропитание. Они рассчитывают на легковерных людей; это они
«творятся малоумны, а потом их видят целоумных».
Следовательно, юродству знакомы и подделки. В то же время светские
и церковные власти охотно объявляли подделкой и подлинное юродство: когда
была нужда расправиться с обличителем, они прибегали к обвинению в
лжеюродстве. В таких случаях подвижник лишался неприкосновенности, и с ним
можно было делать все, что угодно, — заточать, ссылать, истязать и
казнить.
Для толпы распознание юродивого «Христа ради» от мнимоюродивого было
по сути дела невозможно. Если рассматривать феномен древнерусского
юродства не апологетически, а с позиции здравого смысла, то разница между
мистическим преображением и притворством не может быть замечена.
Противопоставление юродства лжеюродству было аксиомой для человека средних
веков, но при созерцании юродственного зрелища он не был в состоянии
решить, кто лицедействует перед ним — святой или
-----------------------
81 Житие Прокопия Устюжского, с. 33.
82 Акты Археографической экспедиции, т. III. СПб., 1836, М 264, с. 402. (В книге:Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в
Древней Руси. Л., 1984, с. 72-153)
Оглавление
ДРЕВНЕРУССКОЕ ЮРОДСТВО
ЮРОДСТВО КАК ЗРЕЛИЩЕ
ЮРОДСТВО КАК ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПРОТЕСТ
ЮРОДСТВО КАК ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПРОТЕСТ
Связь юродства с обличением общественных пороков осознана давно.
Она постоянно подчеркивалась агиографами, на нее недвусмысленно указывали
иностранные путешественники XVI—XVII вв., в частности такой внимательный и
вдумчивый автор,как англичанин Джильс Флетчер. Наблюдая русское общество в
царствование Федора Иоанновича, Флетчер заметил и особо отметил юродивых:
«Их считают пророками и весьма святыми мужами, почему и дозволяют им
говорить свободно все, что хотят, без всякого ограничения, хотя бы даже о
самом боге. Если такой человек явно упрекает кого-нибудь в чем бы то ни
было, то ему ничего не возражают, а только говорят, что заслужили это по
грехам ... В настоящее время, кроме других, есть один в Москве, который
ходит голый по улицам и восстановляет всех противправительства, особенно
же против Годуновых, которых почитают притеснителями всего государства ...
Блаженных народ очень любит, ибо они, подобно пасквилям, указывают на
недостатки знатных, о которых никто другой и говорить не смеет».1
В новое время представление о юродивых-обличителях стало одним из
стереотипов русской культуры, который утвердился и в искусстве, и в науке.
Этот стереотип получил ясное и блестящее выражение в лекциях В. О.
Ключевского. «Духовная нищета в лице юродивого, — писал он, — являлась
ходячей мирской совестью, „лицевым" в живом образе обличением людских
страстей и пороков и пользовалась в обществе большими правами, полной
свободой слова: сильные мира сего, вельможи и цари, сам Грозный терпеливо
выслушивали смелые, насмешливые или бранчивые речи блаженного уличного
бродяги, не смея дотронуться до него пальцем».2 Эти слова историка могут
служить комментарием к вымыслу художника — к пушкинскому Николке Железному
Колпаку. У Пушкина обижаемый детьми юродивый — смелый и безнаказанный
обличитель детоубийцы Бориса Годунова. Если народ в драме Пушкина
безмолвствует, то за него говорит юродивый — и говорит бесстрашно.
Безнаказанность опять-таки сближает юродивых с европейскими шутами
(этот мотив находим уже в «Персевале» Кретьена де Труа).
1 Флетчер Дж. О государстве Русском. СПб^, 1911, с. 142—144.
2 Ключевский В. О. Соч., т. III (Курс русской истории, ч. 3). М., 1957, с.
19.
116
«Международное право средневековой Европы гарантировало их (шутов,
шпильманов, жонглеров,—А. П.) неприкосновенность ... Оттуда мотив
переодевания шпильманом, жонглером, чтобы проникнуть в неприятельский
лагерь, избежать преследования и т. п.».3
Разумеется, безнаказанность юродивых-обличителей была скорее
идеальной, нежели действительной. На практике право поругания мира
признавалось и уважалось лишь в известных пределах, пока инвективы «Христа
ради юродивого» касались «малых сих». Как только они затрагивали интересы
сильных людей, положение юродивого становилось двусмысленным и опасным:
теперь только от богобоязненности или снисходительности власть предержащих
зависела его свобода и даже жизнь. «Иногда случается, — говорит Джильс
Флетчер, — что за такую дерзкую свободу, которую они позволяют себе,
прикидываясь юродивыми, от них тайно отделываются, как это и было с одним
или двумя в прошедшее царствование за то, что они уж слишком смело
поносили правление царя».4 В первые годы раскола власти казнили нескольких
юродивых, защищавших старую веру: на Мезени — Федора, в Холмогорах —
Ивана, в Пустозерске — Киприяна, которого полвека спустя выго-лексинский
поэт почтил такой эпитафией:
Киприан добрый в главу
усечеся,
за святы юрод
дивныя законы.
Восперен мечем, в небо
вознесеся,
от бога прият
прекрасны короны.5
Только один специалист, покойный И. У. Будовниц, оспорил
общепринятый тезис о юродивых-обличителях.6 Он исходил из предположения,
что все юродивые были душевнобольные люди, неспособные к сколько-нибудь
разумному протесту. Это, конечно, недоразумение. Фактов, доказывающих
вменяемость, а также образованность и даже высокий интеллект многих
юродивых, более чем достаточно (выше были приведены некоторые из них). И.
У. Будовниц оказался в плену предвзятой идеи. Он отказывался верить, что
«эти слабоумные с каким-то благим умыслом скрывали свой ум, сознательно
выбрав себе уделом подвижничество и муки». Эта точка зрения одностороння и
потому неверна. В русской (и не только в русской) истории известно сколько
-------------------------------------
3 Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха, У1-Х. -
СОРЯС, 1883, т. XXXII, № 4, с. 154.
4 Флетчер Дж. О государстве Русском, с. 144.
5 ИРЛИ, Древлехранилище, Пинежское собр., № 130.
8 Будовниц И. У. Юродивые Древней Руси,—В кн.: Вопросы истории религии и
атеизма. Сборник статей, XII. М., .1964, с. 170—195. В этой работе,
неприемлемой в принципе, собран большой и полезный материал.
117
угодно случаев, когда люди здравого ума и твердой памяти покидали семью и
благоустроенный домашний очаг — с идеальными целями. Так, между прочим,
поступил престарелый Лев Толстой. ..
Итак, представление о юродивых-обличителях не относится к области
исторического баснословия. Однако с научной точка зрения — это всего лишь
некая культурная аксиома, постулат не доказанный конкретными
исследованиями. Между тем всякое обличение отливается в определегные
формы, живет в определенной культурной системе.
В юродстве соединены различные формы протеста. Самый способ
существования юродивых, их бесприютность и нагота служат укором
благополучному, плотскому, бездуховному миру. Когда юродивый выдерживает
изнурительный пост или ходит босиком по снегу, он, конечно, одушевлен
прежде всего мыслью о личном спасении. Когда Андрей Цареградский в сильную
жару располагается на самом солнцепеке, он подражает Диогену Синопскому,
который летом катался в раскаленном песке. Конечно, Андрей мог вообще не
слыхать о Диогене. Говоря о подражании, я имею в виду только философские
аналогии. Диоген бросает вызов миру, упражняясь в бесстрастии. Поведение
Андрея Юродивого воплощает ту же απαθεια — идею «нечувствительности и
презрения ко всем явлениям посюстороннего мира»,7 только в христианской
трактовке. В агиографии эта идея вызывала к жизни поистине потрясающие
сцены. Вот как приучал себя презирать телесную немощь Иоанн Устюжский: он
«в горящей пещи углие древом, на то устроеном, начат равняти..., и егда
изравняв углие зело горящее..., влезе в пещь ... и ляже на огни яко на
одре».8 Похожий эпизод есть в житии Исаакия Печерского. «В едину же нощ
возжегшу блаженному пещ в пещере, и разгоревшейся пещи, яже бе утла, нача
пламень исходити горе утлизнами. Он же, не имея чим скважне прикрыта,
вступи босыми ногама на пламень и стояше, дондеже выгоре пещ, таже снийде,
ничим же врежден».9 Модальность двух приведенных фрагментов различна:
Иоанн Устюжский ложится на огонь своей волей, а Исаакий Печерский — по
необходимости. Но мотив презрения к слабой и уязвимой плоти присутствует и
там, и тут.
Учитывая легендарность этих и подобных сцен, мы все же должны
заметить, что «нечувствительность» давалась юродивым нелегко — иначе,
впрочем, в ней не было бы искомой нравственной заслуги. Об этом говорят
свидетели, которых трудно запо-дозрить в недостоверности. Протопоп Аввакум
так рассказывал о страданиях юродивого Федора: «Беспрестанно мерз на
морозе
-----------------------
7 Полякова С. В. Византийские легенды как литературное явление. — В кн.:
Византийские легенды. Л., 1972, с. 261. Обнажаясь, юродивый «облекается в
ризу бесстрастия». Так поется в кондаке Прокопию Вятскому (ГБЛ, собр.
Ундольского, Я» 361, л. 18 об.).
8 ГПБ, 0.1.344, л. 207.
9 Патерик, или Отечник Печерский. Киев, 1661, л. 152.
118
бос: я сам ему самовидец ... У церкви в полатке, — прибегал молитвы ради,
— сказывал: „Как-де от мороза тово в тепле том,станешь, батюшко, отходить,
зело-де тяшко в те поры бывает".По кирпичыо тому ногами теми стукает, что
коченьем».10 Симон Юрьевецкий зимой бродил в одной льняной рубахе и
босиком, с руками за пазухой (так все же легче). По утрам люди замечали на
снегу следы его ступней «и дивляхуся твердости терпения его».11
В этом «отклоняющемся поведении» (именно так определила бы юродство
социология) есть не только вызов миру — в нем, как уже было сказано, есть
и укор миру, молчаливый протест против благоустроенной и потому погрязшей
во грехе жизни. В житии Андрея Цареградского, в этой энциклопедии
юродства, говорится, что герой утолял жажду из грязной лужи, троекратно
осенив ее крестом: «Аще налезяше лужю калну от дожда бывшу, преклонив
колени, дуняше на ню крестом трижды, и тако пиаше».12 Любопытна
агиографическая мотивировка этой сцены. Проще всего было истолковать ее
как иллюстрацию к принципу автаркии мудреца,13 как наглядное отображение
ничем не ограничиваемой духовной свободы подвижника. Но агиограф не пошел
по этому «приточному» пути, он мыслил иначе — и, надо сказать, тоньше.
Оказывается, Андрей пил грязную воду не из презрения к плоти, а потому,
что никто из жителей Царьграда его не напоил. Он питался милостыней, но
сам никогда не просил ее — ждал, пока подадут, т. е. позволял творить
милостыню. Следовательно, утоляя жажду из лужи, Андрей тем самым укорял
немилосердных.
В житии Арсения Новгородского читаем: «Нрав же его .... таков бе:
... идеже бо грядяше сквозе улицу, не тихостию, но скоро минуя ... И абие
прося милостыни ... и аще минет чий дом, иже не успеют ему сотворити
милостыни напредь, егда хождаше, послежде аще начнут паки и восклицати его
и творити подаяние, то убо никако не возвращашеся и не приимаше».14 Итак,
хотя Арсений в отличие от Андрея Цареградского сам просил милостыню, но он
был бесконечно далек от нищенского смирения. Стоило чуть промешкать, и
Арсений не взял бы куска хлеба. Агиограф мимоходом замечает, что
«неразумнии» поносили юродивого, «мняще его гневлива», в то время как он
не гневался на них, он просто учил быть скорым на подаяние.
----------------------------
10 Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения.
М., 1960, с. 99.
11 ГПБ, собр. Погодина, № 757, л. 6—6 об.
12 ВМЧ, октябрь, дни 1-3. СПб., 1870, стб. 96.
13 См.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон.
М., 1969, с. 91—92.
14 БАН, Устюжское собр., № 55, л. 21—21 об. Такая же повадка была у Иоанна
Устюжского: «И по граду и по улицам рыщущи грунцею (трусцой,—А. П.), а
когда не хотяше ходити, и соглядаше места, идеже бяше куча гноища, и по
образу праведнаго Прокопия ту почиваше» (ГПБ, 0.1.344, л. 204).
119
Богобоязненный хлыновский воевода приглашал к себе домой Прокопия
Вятского, а жена воеводы «тело блаженнаго омываше своима рукама и облачаше
его в новыя срачицы». Выйдя из воеводских хором, юродивый «срачицы ...
раздираше ... и меташе на землю и ногами попираше и хождаше наг, якоже и
прежде. Тело же свое видя от всякаго праха водою очищено, и тогда хождаше
в градския бани, и в корчемныя избы, и на кабатпкия
120
поварни, и валяшеся по земли, и тело свое почерневающа, и хождаше якоже и
прежде».15 Торговые бани, корчемные избы и кабацкие поварни схожи друг с
другом по многолюдству. Прокопию Вятскому нужен был зритель, которому он
наглядным примером внушал презрение к телу. Этот мотив в житии Прокопия
Вятского акцентирован с помощью контраста: перед смертью юродивый «иде на
восточную страну возле града в ров и нача ... тело свое на снегу отирата
во многих местех».
Мотивы укора подробно разработаны в житии аввы Симеона. Он плясал
и водил хороводы с блудницами, а иногда говорил какой-нибудь гулящей
девице: «Хочешь быть моей подружкой? Я дам тебе сто номисм». Если та брала
деньги, он заставлял ее поклясться, что она будет ему верна, а сам и
пальцем не дотрагивался до нее. Этот рассказ осложнен темой искушения
(если бы Симеон был совсем свободен от плотской похоти, то в егоотношениях
с блудницами не было бы нравственной заслуги). «В пустыне, как он сам
рассказывал, не раз приходилось ему бороться с палившим его вожделением и
молить бога и преславного Никона об избавлении от блудной похоти. И
однажды видит он, что преславный тот муж пришел и говорит ему: „Како
живешь, брат?". И Симеон ответил ему: „Если бы ты не приспел — худо, ибо
плоть, не знаю почему, смущает меня". Улыбнувшись, как говорит Симеон,
пречудный Никон принес воды из святого Иордана и плеснул ниже пупка его
... и сказал: „Вот ты исцелел"».16
Улыбка «пречудного Никона» отнюдь не случайна. Это — сигнал,
указывающий на смеховую ситуацию. Окропление «ниже пупка» — устойчивый
мотив европейской смеховой культуры. Он использован, например, Генрихом
Бебелем в третьей книге «Фацетий»: «Так как повседневные грехи смываются
святой водой, а монахиня грешила с мужчинами как раз днем, то однажды,
окропляя себя, она сказала: „Смой мои грехи!". И, подняв одежду, она
окропила скрытые места, говоря с великим пылом: „Здесь, здесь, здесь смой,
ибо здесь более всего греха"».17
Целям укора может служить и молчание. В агиографии юродивые часто
молчат перед гонителями, как молчал Иисус перед Иродом и перед Пилатом.
Традиция молчания поддерживалась Писанием. Вот как описывает мессию пророк
Исайя: «Несть вида ему, ниже славы; и видехом его, и не имяше вида, ни
доброты. Но вид его безчестен, умален паче всех сынов человеческих ... Той
же язвен бысть за грехи наши, и мучен бысть за беззакония наша, наказание
мира нашего на нем, язвою его мы исцелехом ... И той, зане озлоблен бысть,
не отверзает уст своих; яко овча на заколение ведеся, и яко агнец пред
стригущим его
-------------------------
15 ГБЛ, собр. Ундолъского, № 361, л. 7 об.—8.
16 Византийские легенды, с. 74. Житие Симеона цитируется в современном
переводе лишь для лучшего понимания. Древнерусский читатель хорошо знал
этот памятник: оп был включен в ВМЧ под 21 июля.
17 Бебель Г. Фацетии. Издание подгот. Ю. М. Каган. М., 1970, с. 160.
<<< ΛΛΛ >>>
Непонятным разговором трудно вразумить человека
И участник зрелищ
Говорит джильс флетчер
|
|
