<<<     ΛΛΛ     >>>   

В 1833 г., когда были написаны "Пионеры" Купера, один молодой человек отказался от нестабильной карьеры портретиста и обратил свой значительный талант на изображение, как он сказал, "диких и великих черт природы: горных лесов, не знавших человека". В последующие несколько десятилетий Томас Коул привлекал широкое внимание, как человек, прославляющий природу Америки. Его пейзажи дополняли поэзию и прозу, явившись средством приучения американцев к великолепию родных ландшафтов. Но, как в случае с Купером, любовь Коула к природе временами омрачалась влечением к цивилизации. Коул - романтик-энтузиаст, пантеист и вдохновитель появления школы реки Гудзон, не был односторонним человеком. Он не только рисовал, но и писал, и в его письменных трудах раскрывается его душа, поглощенная диалогом с самой собою насчет преимуществ и "ограничений" американской природы.

Коул эмигрировал в США из Англии в 1818 г. в возрасте 17 лет и осел со своей семьей в Огайской Долине. Красота, которую он прочувствовал в лесах этого региона, глубоко его тронула и определила выбор его профессии. Надеясь перевести свои чувства в образы, Коул перебрался в Нью-Йорк и открыл для себя горы Кэтскилл. Три пейзажа, робко выставленные на выставке, привели поклонников искусства в восторг и поощрили Коула продолжить свое занятие. Следующие четыре года он путешествовал с блокнотом и тетрадью для скетчей по самым диким местам. Для него природа обрела как эстетическое, так и религиозное значение, и увиденное приводило его в романтическое исступление. Результатом кэтскиллского периода были такие картины, как "Восход на горе", "Пейзаж со стволами деревьев" и "Вид возле Тикондерога", драматические композиции, изображающие отрывистые утесы, темные ущелья и нависающие грозовые облака. Эти работы и "Северо-Западная бухта, озеро Виннепесоки, Н.Х." были непохожи на произведения в классической пейзажной традиции, так как в них не было каких либо следов человека и его трудов, или же они были уменьшены до муравьиных размеров. На этих полотнах доминировала дикая природа, и Купер с Брайантом присоединились к восхвалениям Коула, как человека, делавшего вклад в дело популяризации дикой природы и в американский национализм. Согласно одному из его друзей, Коул "старался воплотить то, что было характерным в удивительном величии и дикости горы, озера, леса и американской дикой природы".

Хотя в конце 1820 гг. Коул писал, что "на лоне дикой природы приятное встречается также часто, как и цветы" и заявлял о том, что он всегда из гор в город возвращается "с предчувствием зла", иногда он страшился диких мест. Грань между благоговением перед возвышенным и настоящим страхом была очень незначительной. Однажды в Кэтскиллс Коулу пришлось пережить бурную грозу. Сперва, как он пишет в журнале, он отдался стихии и объявил эту ситуацию "романтической". Но по мере усиления бури, его экстаз сменился на недобрые предчувствия. Когда же буря утихла, Коул с радостью увидел как "в долине внизу расположился домик, из которого спокойно курился голубой дымок". Осенью 1828 г. художник отправился в Белые Горы, где перед лицом дикой природы его охватили противоречивые чувства. В своем журнале он пишет: "Человек может стремиться к таким местам и находить удовольствие в их открытии, но на него находит мистический страх, который заставляет его побыстрее оттуда убраться. Величественные элементы природы слишком суровы, чтобы одинокий человек мог глядя на них быть счастливым". В более позднем, неопубликованном стихе "Духи дикой природы" говорится о том, что дикой природы для ободрения и воодушевления недостаточно, любовь и дружба также необходимы. Тяга к уединению в дикой природе и притягательность цивилизации разрывали Коула и его искусство в разные стороны.

В 1829 г. Коул обрел финансового покровителя, готового оплатить его путешествие за океан, но его американские поклонники, и возможно сам Коул, испытывали неуверенность и сомнения. Не станет ли его пребывание за границей причиной перемены его художественных вкусов? Его друг Брайант понимал это и в 1829 г. написал "Коулу, художнику, отбывающему в Европу". Смысл этого произведения заключался в том, что во время своего путешествия Коул должен стараться "сохранить яркими ранние, дикие образы". Коул оставался за границей, главным образом в Лондоне, Париже и Флоренции и, как подозревал Брайант, величие Европы не прошло для него незамеченным. Хотя он не колеблясь раскритиковал нынешних художников, старые мастера были вне всякой конкуренции. Как и Ирвинг, Коул особенно остро воспринял те осязаемые пласты, которые история и традиция наложили на европейские пейзажи. "Хотя американские пейзажи часто очень хороши, - утверждал он, - нам не хватает того, что заставляет нас так ценить пейзаж в Старом Свете. Просто природы недостаточно. Чтобы пейзаж выглядел законченным, он должен содержать человеческий интерес, фактор и действие". И все же Коул почти с отчаянием продолжал сопротивляться "этому ходу мыслей". В 1832 г. он написал из Флоренции о том, что полотно, которое он посылает домой, заставит его соотечественников "похвалить меня за то, что я не позабыл эти величественные пейзажи дикой природы..., сцены, чье удивительное величие не имеет себе равных в этой части Европы". И все же, в то же самое время он продолжал рисовать замки, акведуки и разрушенные храмы. Вернувшись в Америку, Коул продолжал исследовать эти противоречия. Свои мысли он изложил в "Эссе об американском пейзаже", зачитанном 16 мая 1835 г. перед Национальной Академией дизайна. Он сказал: "В цивилизованной Европе первозданные элементы природы уже давным давно уничтожены или изменены... На утесах, которых нельзя было убрать, высятся башни и все долины упорядочены плугом. Повсюду ландшафты свидетельствуют о пребывании человека и его "героических делах". "Время и гений наложили свой неизгладимый отпечаток" на пейзажи Старого Света. Это действительно прекрасно, но Коул тут же добавляет, что американцам тоже есть чем похвалиться. Америке не хватает прошлого, но "ее пейзажи своим великолепием превосходят европейские. Наиболее характерным и самым "впечатляющим в американском пейзаже является дикая природа". Тем самым это означало то, что в родном пейзаже следует искать следы не человека, а "Творца". Дикая природа представляла собрание его "неиспорченных, первозданных деяний, и на ее лоне человек погружается в созерцание вечных вещей". А спустя несколько недель Коул написал: "Американская природа нова для искусства, она не избита и не измусолена кистями художников, ее леса, озера и водопады девственны".

Как националист, Коул защищает дикую природу, но как провинциал, он придерживается другой точки зрения. В том же самом обращении, в котором он радуется в связи с отсутствием в его стране пашен и горных замков, он с гордостью предсказывает будущее, подобное европейскому: "Там, где бродит волк, будет сверкать плуг, на серой скале встанет храм и башня - в бездорожной глуши будут совершены великие дела". В подобном духе Коул говорил о том времени, когда дикие берега Гудзона покроются "храмами, башнями и куполами различной красоты и великолепия". Рейн, по его мнению, во многом уступал американскому Гудзону.

Коул, как и Купер, не мог полностью утвердить местную дикую природу. Как и предвидел Брайант, Европа затмевала "ранний дикий образ". Точнее, после посещения Европы, Коул стал идеализировать сочетание дикого с цивилизованным. Картина "Ярмо", изображающая вид на Коннектикутскую долину (1836), служит тому примером. Слева изображен суровый утес с разбросанными кучками деревьев, над которыми темнели грозовые облака, представляющие дикую природу. Справа же, вдоль дальней стороны реки, изображено сельское "благополучие". Аккуратные поля и рощи разделяют ухоженные долины и теплое солнышко согревает эту часть пейзажа приятным светом. В этом полотне воплощена идея, которую Торо считал аксиоматичной: оптимальной средой человека является сочетание дикой природы с цивилизацией. В своей работе из пяти картин "Ход империи" (1836) Коул представил эту идею по-другому. Здесь последовательно изображены дикая природа, уступающая место пасторальному обществу и затем - славной цивилизации. Но на четвертой картине новые дикари грабят великий город, и на пятой - дикая природа опять постепенно возвращается, восстанавливая тем самым цикл. Жизненность, по мнению Коула, исчезает по мере удаления общества от своих диких корней. Этим Коул хотел показать необходимость любовного отношения к природному наследию Америки.

Коул умер еще в зрелом возрасте в 1848 г., но к тому времени американская пейзажная живопись была уже совершенно готова к принятию американской дикой природы. В 1855 г. Ашур Б. Дюранд, вместе с Коулом "зачавший" школу реки Гудзон, призвал к "искусству дикой природы". "Не отправляйтесь за рубеж в поисках материала для упражнения ваших кистей, - писал он в "Карандаше", - так как дикое очарование нашей родной земли вполне заслуживает вашей глубочайшей любви". "Первозданная природа Америки, - продолжал Дюранд, - все еще избавленная от загрязнения цивилизацией, позволяет иметь репутацию оригинальности, которую везде ищут и не могут найти". В память же о Коуле Дюран нарисовал "Родственные души". На ней изображены художник и Уильям Каллен Брайант, обсуждающие красоты дикого горного ущелья.

В искусстве Фредерика Черча, ученика Коула, американская дикая природа стала изображаться с настоящим триумфом. Поворотным моментом в взглядах Черча, как художника, было его 8-ми дневное путешествие в 1856 г. в Катахдинский регион северного Мэна. Результатом этого путешествия стало создание "Захода солнца", изображающего озеро Мэн и окружающие его горы. На переднем плане - простая дорога и несколько овец являются единственным напоминанием о цивилизации. Четыре года спустя Черч нарисовал великолепные "Сумерки среди дикой природы", что во многом было олицетворением того, что американская среда является вдохновляющим фактором в искусстве. Все следы пасторальности исчезли, так как зритель "смотрит" с покрытого елями утеса на реку с виднеющимися вдали горами, похожими на Катахдинские. Сцена залита светом сияющего заката, навевающего мысль об апокалипсе, с которым также связывался и девственный континент.

Во второй половине XIX в. другое поколение пейзажистов перенесли свои палитры и тему национальной гордости через Миссисипи, дикая природа Запада смогла обеспечить их материалом и для первого и для второго. Спустя несколько лет после своего первого посещения реки Маунтэнс в 1858 г., Альберт Бирштадт стал изображать горы и каньоны этого региона на колосальных полотнах. Реагируя на общественную заинтересованность, Бирштадт изобразил все знаменитые места: Йосемит, Йеллоустоун и Гранд Каньон. Его преувеличенный, драматический стиль напрашивался на некоторую критику, но представлял искреннюю попытку передать его восхищение западным пейзажем.

Соперником Бирштадта в изображении дикой природы был Томас Моран. Он также, как и Бирштадт, использовал огромные полотна и яркие краски. Настоящий исследователь, Моран участвовал в Йеллоустоунской экспедиции Фердинанда Хэйдена (1871), и его искусство во многом помогло созданию национального парка. Моран много путешествовал по Западу, рисуя Тетонскую гряду Вайоминга (гора Моран носит его имя), Калифорнийскую Сьрру и гору Святой Крест в Колорадо. Когда в 1874 г. Конгресс приобрел за 10 тыс. долларов одну из картин Морана, чтобы вывесить ее в Сенатском вестибюле, американская дикая природа тем самым получила подтверждение того, что она является предметом национальной гордости. В одном из западных путешествий Морана в числе его спутников был Уильям Х. Джексон, первый пейзажный фотограф, талант которого вскоре полностью раскрылся, направляя внимание американцев к дикой природе, как к источнику национализма.

23 апреля 1851 г. Генри Торо, легкий и сутулый, взошел на лекторскую трибуну Конкорд-лицея. "Я хочу, - начал он, - сказать слово в пользу дикой природы, абсолютной чистоты и свободы". Торо пообещал, что его утверждение будет категорическим в попытке ответить многочисленным поборникам цивилизации. "Дайте мне жить, где я живу, - провозгласил он, - с одной стороны город, с другой - дикие просторы. Каждый раз, когда я покидаю город, все больше и больше ухожу в дикие просторы". Заканчивая послание, в конце он сконцентрировал свою мысль в изречении: "В дикости находится сохранение мира".

Ничего подобного американцы еще не слышали. Предшествующие этому дискуссии велись главным образом с использованием романтических или националистических стереотипов. Учитывая важность вопроса, Торо отбросил их при попытке приблизиться к истине дикой природы. Работая в этом направлении, он четко обозначил результат, который другими различался слабо. В то же время он перекрыл иные каналы, по которым протекала значительная часть тогдашних размышлений о дикой природе.

Комплекс подходов к человеку, природе и Богу, известный как трансцендентализм, был одним из важных факторов, повлиявших на формирование идей Торо относительно дикой природы. В традициях идеалистов, таких как Платон и Кант, американские трансценденталисты утверждали существование действительности, высшей физической. Ядром трансцендентализма было убеждение в существовании адекватности или параллелизма между сферой духовной истины и нижней - материальных объектов. По этой причине объекты природы приобретают большое значение, потому что если правильно посмотреть, они отображают одухотворенность вселенной. Именно это побудило Ральфа Эмерсона провозгласить в своем манифесте 1836 г., что "... природа есть символ духа. ... Мир есть символичен".

Трансценденталисты имели четкую концепцию о месте человека во Вселенной, разделенном между объектом и сущностью. Его физическое существование приковывает его к материальной части, подобно всем объектам природы, но его душа дала ему ... подняться выше этого состояния. С помощью интуиции или воображения (как это понимает рационализм), человек может проникать в духовные истины. Таким же образом он может открыть свое собственное соответствие божественному бытию и оценить свое могущество для морального усовершенствования. Как подчеркивают трансценденталисты, каждый индивид имеет эту способность, но процесс самосознания настолько тяжел и деликатен, что редко используется. Подавляющее большинство было безучастным, но даже те, кто искал высшие истины, интуитивно находили их лишь разрушительные всплески. Однако Торо подчеркивает: "Человеку не под силу быть натуралистом для непосредственного созерцания природы..., он должен смотреть сквозь и через нее".

По способу осмысления человека и природы, трансцендентализм имел существенные привязки к американскому пониманию дикой природы. Доктрина пришла к кульминации и дала мощный подъем давнишним идеям, что существо выше божественного в мире природы. Отбрасывая допущения деистов о силе разума, трасценденталисты соглашались с ними в том, что природа была средой для религий. Они даже больше совпадали с английскими поэтами-романтиками, такими как Вильям Вордсворт, который верил в моральные "импульсы", излучаемые полями и лесами. Теоретически, трансценденталисты оставили мало места ранним идеям об аморальности дикой природы. Вместо того, дикая природа, как контраст городу, рассматривалась как среда, где духовные истины менее всего были искажены. Развивая эту мысль, Эмерсон писал: "В дикой природе я нахожу что-то более дорогое и натуральное, нежели в улицах или селах..., в лесах мы возвращаемся к вере и благоразумию".

Трансцендентальная концепция человека косвенно прибавилась к привлекательности дикой природы. Вместо оседания зла в каждом сердце, которое было постулатом кальвинизма, Эмерсон, Торо и их коллеги распознавали искру божественности. Под влиянием Кальвина пуритане боялись, что первичная греховность человеческой природы выйдет у него из под контроля, если ее оставить в вакууме дикой природы. Люди дегенерируют в животных, или еще хуже, сделав шаг в лес. Трансценденталисты, наоборот, не видели никакой опасности в дикой природе, поскольку верили в первоначальную доброту человека. В противоположность пуританским предположениям, они доказывали, что возможность достижения морального совершенства и познания Бога максимализируется с возвращением к дикой природе.

Другим фактором, который формировал отношение Торо к дикой природе, было его отношение к цивилизации. В середине столетия американская жизнь ускорила темп и приобрела материалистическую окраску, что побуждало Торо и многих его современников чувствовать себя неспокойными и незащищенными. Официальная вера в прогресс была сильна. Но идея, что технологическая цивилизация и наступление прогресса уничтожает старое, лучшие образцы жизни, не могла быть полностью отброшена. Механизированный стиль жизни казался границей простоты и хорошего вкуса. "Вещи в седле, - шутил Эмерсон, - и едут верхом на человечестве". Торо негодовал из-за невозможности приобрести тетрадь для записей, единственным, что могли предложить ему в Конкорде, были бухгалтерские книги для учета долларов и центов. В Гарварде, на ежегодном присуждении стипендий в 1837 г. он говорил про "коммерческий вирус", который инфицировал его эпоху. Развитие философии дикой природы Торо приобретает наибольший смысл при сопоставлении с чувством неудовлетворенности от своего общества.

Торо начал формировать свою концепцию значимости дикого от самонаблюдений. В 23 года, в 1841 г., он написал другу: "Я становлюсь все более диким каждый день, как будто ем сырое мясо, и моя прирученность - только перерыв в дикости". Несколько месяцев позже он признается в своем журнале, что "кажется, я имею очень дикую натуру, которая тянется ко всему дикому". Путешествуя на природе в Конкорде он восхищался, находя индейские наконечники стрел, дикие яблони и животных в лесной пустоши, таких, как рысь. Они были свидетелями, "что не все является садом и культивированными огородными посадками, что есть в Миддлсексе места, также примитивные, какими они были тысячу лет тому - маленькие оазисы дикой природы в пустыне нашей цивилизации". Для Торо наличие этой дикой природы имеет немалое значение. "Наша жизнь, - пишет он в своей первой книге в 1849 г., - требует освобождения (дикой природой), где сосна цветет и пронзительно кричит сойка". Когда Торо не мог найти достаточно дикого окружения возле Конкорда, он путешествовал к Майну и Канаде. Только нахождение на краю незаселенной и в большинстве необследованной дикой природы, которая простиралась до Хадсон-Бей, ободряло Торо. Сами только названия "Грейт Слейв Лейк" и "Эскимос" обнадеживали и веселили его. Раскрывая свою любовь к Конкорду, Торо отмечает, как он радовался, "когда открыл в океанах и дикой природе, в далеких краях материалы, из которых можно сделать миллион Конкордов. Еще до того, как я открою их, я потеряю себя".

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Дикая природа является местом
культуры Нэш Р. Дикая природа и американский разум 7 природы
Как отказ американцам в восприятии дикой природы природа цивилизации
культуры Нэш Р. Дикая природа и американский разум 8 природы
Противопоставлении природы цивилизации во всех ее мифах природе природу