<<<     ΛΛΛ     >>>   

Библия, была основным авторитетом в познании. Средневековое общество и в мысли стремилось уйти от неустойчивости, опираясь на Священное писание, на традицию, на авторитет. К авторитету Священного писания добавлялись авторитеты отцов церкви и святых. На практике потребность в истине удовлетворялась просто цитированием. Но суждения авторитетов часто трудно приложимы к практике, вследствие своей абстрактности. Поэтому они прояснились специальными толкованиями-голоссами. При этом и авторитеты, конечно, привлекались всякий раз по своему вкусу. Тем не менее, всякое новое при доказательствах истины старались представить как старое, уже известное.

В доказательствах авторитетами, и в дополнение к ним, активно использовали логику, успешно развивавшуюся средневековыми теологами и философами. Но и к этому прибавлялись доказательства чудом, о чем, опять-таки, подробно пишет Ж. Ле Гофф. Средневековые умы привлекало не то, что повторяется (закономерно), а то, что необычайно, сверхъестественно, ненормально. Средневековая наука особенно интересовалась землетрясениями, кометами, затмениями, и была очень близка к астрологии, а химия собственно и развивалась как алхимия. В чудеса верили все, о них повсеместно рассказывали. Они могли быть и главными доказательствами истины: и в науке и в судебных разбирательствах. Характерен средневековый, так называемый “Божий суд”, смысл которого состоял в том, что Бог всегда на стороне правого. Судебная практика в этом случае предполагала испытание подозреваемого огнем, водой. Например, бросали связанного человека в воду: если Бог спасет, значит не виноват, а если утонет – виноват. Или давали в руки кусок раскаленного железа, который надо было пронести несколько шагов так, чтобы на коже рук не осталось следов. Истина, таким образом, могла открыться по воле божьей.

Мог открыться и смысл события, явления, открыться за внешними его признаками, символами. Символы в то время видели чуть ли не во всем: в растениях, животных, драгоценных камнях, цветах, числах. Символика иногда была очень простой, иногда очень сложной. Христианский крест символизировал распятие Христа, но в то же время, в качестве формы, базирующейся на квадрате (четыре основных направления), он же символизировал христианскую вселенную.

В Средние века распространена была любовь к ярким, сверкающим цветам и к свету, что зримо проявилось в готической архитектуре с ее цветными витражами и общей устремленностью ввысь. Дорога в рай у итальянского поэта Данте была восхождением к свету. Возможно в этом сказывалось и общее стремление

средневековых людей “уйти” от земного суетного мира с его трудной жизнью, уйти в сон, грезу, чудо.

Об этом по-разному пишут многие авторы (Ле Гофф, Й. Хейзинга и др.). С этим связывают активное использование в Средние века возбуждающих средств, порождавших галлюцинации, а также внимание к снам, которые явно заботили и тревожили людей. Во сне могла открыться судьба, прилететь ангелы и подстеречь дьявол. Средневековый человек и наяву готов был верить видимости, кажущемуся. Хотя церковь пыталась убеждать верующих относиться к видимому земному миру и его ценностям с подозрением и презрением. Ведь земное: земная жизнь, земные радости, видимость, чувственность, телесность, – все это бренный сор в сравнении с жизнью вечной, жизнью души, о спасении которой только и надо заботиться.

Средневековый человек и на самом деле вынужден был заботиться о своей душе, ибо, хотя в отдельные моменты он бывал удивительно крепок и стоек, но в целом душевно слаб и неуравновешен. Многие авторы отмечают характерность для средневековых людей массовых психических расстройств, повышенной возбудимости. Отсюда и религиозность этих людей оказывалась неистовой. Представители всех сословий того времени отличались наивной доверчивостью, которая не исключала хитрости. В них вполне уживались грубость, порою черствость, видимая жестокость с трогательной жалостливостью, слезливостью. Впрочем, то, что нам представляется жестокостью, им таковой не представлялось. Они жили в мире чрезвычайно жестком, точнее жестоком незавуалированно, откровенно. Они с детства привыкали видеть грязь и кровь, человеческие убожества и зверства. Они смотрели на казни, как на развлекающие зрелища. Их во всем привлекала яркость: действий, выражения чувств, внешности. На фоне ужасающей обыденности тяжелой жизни все необычайное становилось любопытным и достойным внимания. И все поэтому было действительно ярче, чем сейчас. Й. Хейзинга, описывая яркость и остроту жизни средневековых людей, отметил, что современному городу неведомы непроглядная темень и мертвая тишина города средневекового. На этом фоне и свет и звук, по контрасту, были ярче и громче. В общей унылости и бесцветности жизни процессии, церемонии, выходы и выезды вельмож, казни – были ярчайшими зрелищами. Казнь и обставлялась и строилась как спектакль. Без всего этого жизнь становилась совершенно пустой. Именно пестрота форм (зрелищных прежде всего), затрагивавших умы и чувства, возбуждала и разжигала страсти, проявлявшиеся в неожиданных взрывах восторга, грубой необузданности, звериной жестокости, а порой и душевной отзывчивости. Причем, все это было переменчиво, неустойчиво.

Странствующие проповедники легко возбуждали толпу. Мы, замечает Й. Хейзинга, привыкшие к газетам (а я добавлю и к телевидению), выучившиеся в школах, едва ли можем себе представить ошеломляющее воздействие звучащего слова на неискушенные, невежественные умы. Современные средства массовой

информации делают примерно то же самое, но более скрыто, зато с более долговременным эффектом. В Средние века, слушая проповедника (иногда часами) люди внимали ему, то рыдая, то загораясь воодушевлением. Их можно было подвигнуть на многое, и разом. Столь велика была душевная восприимчивость, впечатлительность. Верили слову истово, и публично, тут же, выражали свои чувства по поводу сказанного. Люди того времени (впрочем, и нашего времени тоже) очень любили трогательные истории, в том числе сказочные: об утраченных коронах и долгих скитаниях, и об обретении счастья после этого.

Но когда один проповедник уходил, другой мог столь же легко повернуть чувства в иную сторону. Люди вообще легковерны, а средневековые люди – в особенности. Поэтому и суеверия оказались в ту эпоху столь широко распространенными и глубоко укорененными. Это касается верований в нечистую силу. Средневековый человек испытывал глубокий страх перед дьявольскими кознями. В XV веке, уже в конце Средневековья, в Европе была прямо-таки эпидемия ведовства, чародейства, которой были захвачены и вельможи и короли. Появилась масса чернокнижников. Повсеместно пытались навести порчу на своих врагов (швыряя фигурки из воска в огонь, протыкая их иглой).

В противовес этому, церковь развернула кампанию “охоты на ведьм”; ведь ведовство отождествлялось с языческой ересью. Вере в колдовство способствовали красочные рассказы самих ведьм и колдунов, о своих действах, полетах на шабаш, которые они сочиняли, или набивая себе цену, или под пытками инквизиции.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА В ЕЕ ОСОБЕННОСТЯХ

СРЕДНЕВЕКОВОЕ ХРИСТИАНСТВО КАК ФЕНОМЕН ЦИВИЛИЗАЦИИ И КУЛЬТУРЫ

Жизнь средневекового человека была всесторонне проникнута религиозными пред-ставлениями. Все в этой жизни приводилось в связь с христовой верой. Все основывалось на религиозном восприятии вещей и событий. Это было время действительного расцвета искренней веры.

Христианство очевидно имело тогда цивилизующее значение и являлось фактором окультуривания жизни. Прежде всего потому, что утверждение веры в единого (одного для всей Европы) Бога, вместо разнообразия языческих верований, – обеспечивало возможность развития духовного единства населения Европы, разнородного, разноплеменного, разноязыкого. И этносы в нации преобразуются не без участия христианства. Некоторое время в общении европейцев-христиан использовался даже единый язык – латынь, язык богослужений. При всем том, что и складывающиеся нации, и группы (социальные и этнические) внутри наций, воевали, враждовали, разбойничали, – все это вытворяли уже “братья во Христе”, которые вместе с этим, должны были проявлять христианское милосердие, хотя бы в каких-то моментах отношений. Убийство на войне конечно не осуждалось, но излишняя жестокость, явно разбойные действия могли оцениваться как грех.

Христианство – религия спасения, спасения душ человеческих. Но для того, чтобы спастись, надо было жить в соответствии с христианскими заповедями. И не только ветхозаветными (не убий, не лги, не кради, не прелюбодействуй и т. д.), но и новозаветными, позитивными, призывавшими возлюбить не только Господа, но и ближнего своего. Ницше потом осуждал христианство как лицемерное выражение эгоизма слабых, как религию рабов. И ведь христианство исходно действительно было религией обездоленных, униженных, тружеников. Они, в качестве детей божьих, оказывались не только не ниже, а порой и как бы выше богатых и знатных. Христианство пришло в мир с идей равенства всех перед Богом. Оно принесло с собой взгляд на человеческое страдание как на высокую ценность. Христианином оказывался прежде всего тот, кто пострадал за веру, и не только за веру, а и за других людей. Как Христос, который являл пример нравственной самоотверженности. Следуя этому примеру, христианин и должен был по-христиански относиться к божьему миру, божьим тварям и, тем более, к людям. Христианская вера, если не порождала, то усиливала чувство стыда за собственное несовершенство, будила совесть в случаях, если поведение человека не соответствовало божьим установлениям. Таким образом, поведение людей вводилось в определенные рамки, оформлялось в соответствии со Священным писанием. Кроме Христа, идеал облагороженности жизни выражали святые-великомученники.

Помимо этого, и наряду с этим, цивилизация, окультуривание земной жизни происходили через просвещение. Центрами же мудрости, в частности книжной, в Средние века являлись поначалу (да и потом) именно монастыри. Позже школьное образование стало концентрироваться в городах, в которых школы устраивались прежде всего при кафедральных соборах. И наконец, в позднем средневековье появились и начали множиться европейские университеты. Изучение Библии и богословия, теологии и в школах и в университетах занимало важнейшее место. Но и элементы светского образования постепенно становились все более значимыми. Средневековому обществу понадобились специально подготовленные (для целей реализации дел веры и дел управления, государственного и местного), образованные люди.

При все этом, в Средневековом обществе напряженная эмоциональная религиозность очевидно сочеталась с формализацией веры, ее рационализацией, ритуализацией, обмирщением. Именно во время полновластного господства церкви в жизни, когда все на свете соизмерялось с религией, когда она переплелась со всей жизнью, жизнь в ее нерелигиозных формах стала оказывать существенное воздействие на религию.

Исследователи отмечают, что напряженная религиозность не могла действовать столь напряженно везде и всюду. И там и тогда, где и когда напряжение отсутствовало, – все, чему надлежало укреплять религиозное сознание и рвение, глохло, впадая в “ужасающее повседневное безбожие” (Й. Хейзинга). Священное, сакральное как бы растворялось в житейском (соприкасаясь с ним), обретало пусто-рациональные или даже гротескно-комические формы. Хейзинга упоминает о том, что народные проповедники могли обсуждать со слушателями вопрос о том, принимала ли Дева в зачатии Христа достаточно активное участие, чтобы действительно считаться матерью Божией. Церковные праздники проходили среди необузданного веселья с игрой в карты, пьянством, бранью. Церкви порой становились местами свиданий, куда молодые люди приходили поглазеть на девиц и дам, щеголявших прическами и нарядами. Паломничества к святым местам нередко превращались в путешествия с развлечениями. Церковь обрастала своим “чиновничеством”, превращаясь в подобие светских государственных организаций.

Жизнь народа текла в привычном русле поверхностной религиозности, при весьма прочно укорененной вере с ее восторженными порывами и страхами. Это касалось отношения к Богу, проповедником которого выступало духовенство. Но к самому духовенству в Средние века выработалось общее презрительное отношение, хотя отдельные проповедники и священники могли вызвать страстную любовь и уважение. Презрение объяснялось, во-первых, тем, что в народном восприятии никогда полностью не исчезала неприязнь к тем, кто не умеет держать в руках ни орудий труда, ни оружия и, к тому же, обязаны соблюдать целомудрие. Во-вторых, высшее, да и среднее духовенство обмирщалось, жило вполне светской жизнью, зачастую роскошествовало ничего не производя. А низшее духовенство оказывалось именно низшим, “деклассированным”. И те и другие, нисколько не меньше, чем миряне грешили, развратничали, жадничали, злословили, нарушали все божественные заповеди. Так что и крестьяне, и ремесленники, и купцы, и рыцари – все сословия насмехались над распутными

попами: обжорами, сластолюбцами, лицемерами. В европейской литературе поп чаще всего оказывался персонажем отрицательным.

Но это презрительное отношение могло меняться на почтительное. Для Средних веков вообще характерна импульсивная совмещенность благочестивого и греховного. Французский король Филипп Добрый, который жил среди роскоши, имел множество внебрачных детей, был расчетливым, гневливым, надменным повелителем, – это же король мог поститься четыре дня в неделю, подолгу молился, даже рискуя проиграть из-за этого сражение. Греховность и благочестивость вполне уживались. Человек мог истово устремляться к святости и грешить, не зная меры и удержу. Но, по мнению Хейзинги, как правило, существовало шаткое равновесие между тем и другим. И церковь старалась поддерживать его, не допуская крайностей. Церковь стремилась ввести своих прихожан в русло нормированности, ритуализованности. Вместе с этим, религиозная впечатлительность, экзальтированность были велики. И это способствовало складыванию культов. Культов святых, и иных культов, в том числе и светских.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Смерти человека
Древние греки колонизировали весьма успешно
У них слабо оформляются центры объединений
Жесткой затвержденности поведения человека