<<<     ΛΛΛ   

Утверждают, что современный анекдот исторически возник как рассказ о смешных сторонах жизни великих и знаменитых людей. В отличие от мифа, который также выступает в форме рассказа о деяниях «великих» — богов и героев, анекдот непрерывно уравнивает своих героев с обыкновенными людьми, лишает их божественного ореола, ставит на место, т.е. спускает с небес на землю. Это уравнивание, в конце концов, коснулось и самих богов; анекдот проделал с ними ту же процедуру — сделал предметом коллективной забавы. Сфера сакрального, ад и рай, стали обычным местом действия анекдотов. Здесь, конечно, можно вспомнить гротесковый смех над богом, характерный для западноевропейской средневековой культуры. Гротесковый смех также был основан на принципе снижения божественного. Но «безбожный» смех анекдотов и гротесковый смех не сходятся в одном. Как известно, средневековая смеховая культура, прежде всего, карнавальная, исповедовала идею цикличности: бог умирает и снова рождается. Суть этого смеха заключается не в критике бога как такового, а в том, чтобы «после смерти всего» начать все сначала, вдохнув в мир новую жизнь (Ж. Липовецки). Анекдот и не думает реанимировать богов. Бог анекдотов — это игрушка, помогающая анекдоту разыгрывать новые ситуации. Или этикетка, с помощью которой тематизируется разросшийся мир анекдотов.

Анекдот при этом отличает — и в этом, быть может его главное обаяние — абсолютное бесстрашие. Анекдот обольщает тем типом свободы, которым человек бессознательно дорожит больше всего — свободой, которая его ни к чему не обязывает. Нормальный анекдот никуда не зовет, ничем не грозит и ничего не требует. И уж тем более не требует и не освещает жертвенности, что характерно для мифа. Это отличает анекдот и от обычной сатиры и от индивидуализированных форм иронии, они могут и должны, по крайней мере по замыслу, тревожить, ибо предписывают себе определенные жизнеустроительные функции. Вспомним, например, романтические упования на спасительную («исцеляющую») роль смеха. Анекдот

[92]

свободен от каких бы то ни было предписаний. Тому, кто его принимает, он обещает чистое, игровое удовольствие. И в этом главная терапевтическая функция анекдота. Анекдот снимает страх перед миром не только тем, что он все и всех в нем уравнивает (хотя это уравнивание осуществляется только в фантазии и анекдот отдает себе в этом отчет), но тем, что он снисходителен к реальному миру, предоставляя ему возможность оставаться самим собой. Анекдот при этом не упрощает мир. Он скорей разыгрывает ситуацию его неопределяемости, отказываясь от перспективы принятия последних данностей. И тем самым выравнивает напряжение между миром «подлинных ценностей» и конечных очевидностей и миром реальной жизни, где все не так просто. Это предопределяет и ту особую коммуникативную функцию, которую выполняет анекдот. Миф — главное средство коммуникации для мифологического человека, который не просто время от времени слушает мифы, но и живет в них. Миф обязателен, в то время как анекдот такой обязательностью не обладает. Перед анекдотом, как и перед мифом, все равны, но это разные типы «равенства». Анекдот как вид забавы, языковой игры совершенно непроизвольно творит общие смыслы и значения. Миф их навязывает. Миф и анекдот собирают людей, но у них разные правила «сборки». Мир соединяет людей общими жертвами, анекдот — свободным общим смехом. Анекдот, таким образом, самодостаточен, и в то же время он не приватизирует смех, что характерно для авторской иронии. В силу этого анекдот оказывается одним из самых легких путей к другому — ни к чему не обязывающим и ничем не привязывающим. Анекдот сближает людей, снимает отчужденность между ними, сохраняя их автономию и независимость.

Деструктивную, разоблачительную функцию анекдота, таким образом, не следует преувеличивать, хотя игнорировать ее тоже нельзя, ибо анекдот —внеинтеллектуальная форма рефлексивного отношения к миру. Известно, что в эпоху холодных и горячих войн анекдот может использоваться как идеологическое оружие, направленное на дискредитацию ценностей противника. Но, очевидно, что само по себе это оружие не стреляет. Ибо анекдот не причина, а симптом. Плотность, масса анекдота лишь определенным образом свидетельствует о состоянии политических, религиозных, семейных и т.д. ценностей культуры. В особых условиях анекдот может создавать собственный мир, выступать как форма отстранения от

[93]

господствующих мифов; подобно тому, как дым, являясь симптомом пожара, выступает в то же время как причина плохой видимости, и анекдот может быть дополнительным источником культурной дестабилизации. Обычно же критическая функция анекдота зависит от динамики смеховой культуры в целом..

Анекдот, однако, жив тогда, когда жив ещё миф, отсылающий к сфере серьезных, высоких ценностей, устойчивых оснований бытия. Ибо он живёт всё-таки за счет мифа. Не случайно как особый смеховой жанр анекдот расцветает в этатистских, дисциплинарных культурах. Но когда боги умирают и мир выравнивается, когда верх и низ, постоянно переопределяясь смешивается, чему, безусловно, способствует и анекдот, он лишается своей питательной почвы. За анекдотом стоит цельный, устроенный — хорошо или плохо — другой вопрос, мир — мир устойчивых смыслов и значений, который и является основанием для общего смеха… Вытесняя миф, анекдот, таким образом, создает и условия для собственной смерти. Ибо, смешивая серьезное и несерьезное, анекдот исходит из серьезного как некоторого общего масштаба. В результате анекдотизации мира анекдот утрачивает свою «объективность», т.е. общие критерии для смеха. «Институционализация» анекдота в этом смысле весьма показательна. Он уже не рождается сам по себе, его всё чаще специально сочиняют и распространяют через СМИ. Впрочем, анекдот, видимо, будет долго жить. Но это будет уже другая жизнь, не та, которая сделала его важнейшим элементом смеховой культуры ХХ века, особенно в России.

А теперь немного об анекдоте, приведенном в начале текста. Когда-то он был очень смешным — в те времена, когда исповедовался культ знания и миф о Наполеоне был значительно живее (когда все читали Тарле и Манфреда). Сейчас он уже таким смешным не кажется. Отсутствует эффект неожиданности, ситуация перестала восприниматься как редкостная, выходящая из ряда вон. В самом деле, над чем смеяться? Уходят мифы — теряют остроту и связанные с ними анекдоты. Жизнь непрерывно воспроизводит ситуации крайнего невежества, но они теряют характер всеобщей значимости и не могут быть, поэтому объектом безусловного всеобщего смеха.

В заключение вместо анекдота — пример из личного опыта, где-то дублирующий вышеуказанную анекдотическую ситуацию. Принимаю экзамен по философии в очень слабой группе. Молодой человек

[94]

должен рассказать о немецкой классической философии, но ничего не знает. — Ладно, говорю, идите и учите, пусть заходит другой. Потом цепляюсь за последнюю ниточку: Ну хоть Канта Вы знаете? — Молодой человек задумался, а потом говорит: Это, кажется, из другой группы. — Из присутствовавших и внимательно наблюдавших за ходом экзамена только один громко расхохотался. Но тот, который расхохотался, будет, видимо, долго помнить эту историю и рассказывать её в своих тусовках. Такой анекдот будет жить, наверное, вечно. А в другой группе действительно оказался студент по имени Антс.

 <<<     ΛΛΛ   

Орнатская Л. Анекдот и жизнь