Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Опьяненные идеей, тысячи людей вышли навстречу своей судьбе. После двух часов пополудни полицейские надели противогазы. В четверть третьего началась атака. Силы правопорядка кидали гранаты со слезоточивым газом. Бунтари отвечали булыжниками и “коктейлями Молотова”. Крики атакующей полиции, стоны раненых студентов и приглушенный гул отдаленных взрывов заполнили эфир по всей Франции, их слышала многомиллионная аудитория, прильнувшая к своим радиоприемникам6. Через три часа “Ночь баррикад” должна была закончиться. Но для поколения молодых активистов, как и для Мишеля Фуко, внезапно возник новый мир. *** С рассветом открылась картина разрухи. В Латинском квартале остовы примерно двухсот автомобилей, служивших ночью факелами, портили своим видом прекрасные бульвары, где совсем недавно стояли баррикады. Обошлось без погибших — битва, хотя и кровавая, была своего рода игрой, в которую по негласным правилам играли полицейские и бунтари. Но очевидцы все еще были в шоке от грубых действий полицейских, ранивших более 350 человек, причем некоторых — серьезно. Чтобы выразить протест против жестоких действий правительства, крупнейшие профсоюзы страны, включая ВКТ, контролируемую компартией Франции, призвали начать в понедельник 13 мая всеобщую забастовку7. В тот понедельник более миллиона человек вышло на улицы Парижа. Студенческий бунт вылился во всеобщий протест против авторитаризма голлистского государства и — что менее понятно, но куда более страстно — против всего современного миропорядка вообще. С опозданием осознав всю серьезность событий, правительство в понедельник ночью заявило, что оно идет на уступки: полиция оставила Сорбонну, а те четверо студентов, что по-прежнему сидели в тюрьме, вышли на свободу. Слишком мало, слишком поздно: режим Шарля де Голля неожиданно оказался уязвимым. Сорбонну тотчас заняли молодые радикалы. Граффити — быть может, наиболее яркое выражение подлинной новизны движения — стали появляться повсюду, уничтожая стены, бросая вызов разуму, явно стремясь вызвать страсть, замешательство и яростную энергию одновременно: БУДЬТЕ ЖЕСТОКИМИ! ЗАПРЕЩЕНО ЗАПРЕЩАТЬ! МЫ НЕ БУДЕМ НИ ЗА ЧТО ОТВЕЧАТЬ, МЫ НЕ СТАНЕМ НИЧЕГО ТРЕБОВАТЬ, МЫ ПРОСТО ВОЗЬМЕМ ВЛАСТЬ В СВОИ РУКИ! ДЕЙСТВИЯМ — НЕТ! СЛОВАМ — ДА! РЕАЛЬНОСТЬ — ЭТО МОИ ЖЕЛАНИЯ! ТОРОПИСЬ, ТОВАРИЩ, СТАРЫЙ МИР НАСТУПАЕТ НА ПЯТКИ! СКОРЕЕ! Оставив двери Сорбонны открытыми, студенты заявили, что отныне это “свободный университет”. В бывший храм науки стекались тысячи непокорных молодых людей. Все вместе они начинали обсуждать, каким мог бы стать новый мир. “Всякий может быть увлечен настолько, чтобы не чувствовать себя виновным”, — говорилось в одном известном манифесте. “Любое произведение искусства — насилие, любое политическое действие — насилие”, — говорилось в другом. “Насилие — это единственный способ выражения субъективности”9. Сильнейшее желание, долгое время томившееся в ожидании, внезапно нашло свое выражение. По всей Франции в конторах служащие обсуждали, каким образом можно изменить разделение труда. На фабриках с заразительным гневом рабочие проводили стачку за стачкой. В Сорбонне собрался, обсудил программу и самораспустился, не оставив никаких организационных следов, “Комитет революционного педерастического действия”, который вдохнул жизнь во французское освободительное гей-движение, сформировавшееся в последующие месяцы10.
|
|
|
|
|
