<<<     ΛΛΛ     >>>   

где нет ничего (начинается) то что

Мух как в на нашем балконе, (150 знаков),
но главное, скажут: ты=ты прав, но.
Тогда я отвечу как в первый раз:

Мух алгебра наглядна.

Промежуточное неизмененно.

Итак [I].

Однако здесь авторская этикетка, (постмодернист А. Парщиков) страхует от ошибок и гарантирует сугубую "знаковую качественность" текста.
Тот аноним, который инспирирует совершающуюся метафизическую революцию, слишком очевиден, чтобы его называть. Высшей ценностью он объявляет, как ему и положено, самодостаточное, самодовольное и своевольное человеческое "я", которое вслед за Н. Бердяевым готово повторять, что творчество и смирение несовместны [II].

Примечание:

[I] Парщиков А. Cyrillic Light. М., 1995. С. 63. (Серия "Золотой Век").
[II] Бердяев Н. Спасение и творчество // Путь. № 2. М.: Информ-Прогресс. 1992. С. 19.

И все же каковы отношения "нового сознания", предваряющего (сопровождающего?) приход Новой Эры, с той реальностью, в которой произошло таинство Боговоплощения и которая сама является причастницей благу? Прежде всего она раскалывается на фрагменты и бесконечно дробится. Головой Гоголя играют в футбол (повесть А. Королева "Голова Гоголя"). Руки, отделенные от тела, скачут на пальцах и продолжают выполнять свои функции (роман Дмитрия Липскерова "Пространство Готлиба" и кинофильм "Семейство Адамсов").
Мир раздирается на цитаты и делается нагромождением перемещенных предметов. Внутренне противоречивая картина мира, объясняемая то теориями Дарвина, то психоанализом Фрейда, то классовой борьбой Маркса, то ницшеанской "смертью Бога" и т. д., приводит к мощному взрыву абсурдизма, утверждающего господство бессмыслицы.
Задача художника Новой Эры сводится лишь к "наведению рамки", организующей эту дурную раздробленную бесконечность нагроможденных объектов и придающей им статус текста. Самым наглядным образом это сказывается на современном романе - жанре, в наибольшей мере призванном к сотворению новой реальности.
В книге писателя-постмодерниста Владимира Сорокина "Роман" (имя главного героя, но и собственно "роман" как литературный жанр) эта мысль выражена поистине убийственной метафорой, развернутой по всему пространству его прозы. Роман (герой) в конце концов зверски (топором и с изуверствами Джека-потрошителя) убивает всех прочих героев (всего - около ста человек, названных поименно, с подробным последовательным описанием убийства и святотатства над каждым). То же, по мнению автора, делает со своими героями и реалистический роман. Однако роман постмодерна убивает вовсе не реалистический метод (он сам, во всяком случае, натуралистичен), а ту реальность, которая за ним стоит.
Что же касается "реальности" постмодернистских романов, она поистине демонична. Она населена какими-то перерожденцами, безумцами, сексуальными маньяками, извращенцами, наркоманами и откровенными сатанистами. Весь сюжет романа Ю. Мамлеева "Шатуны" (автор считает себя православным церковным человеком, а свое творчество - "игрой бессознательного") сводится к тому, что главный герой Федор Соннов - маньяк-извращенец - многоразлично и подробно расправляется со своими жертвами. По ходу дела он встречается с такими же маньяками и извращенцами, которые к тому же и оккультисты. В конце концов Соннова ловят и сажают.
Реальность представляет собой бред и галлюцинации сумасшедшего, как в модном романе В. Пелевина "Чапаев и Пустота". Пустота (в романе - это еще и фамилия чапаевского Петьки) и есть главная и единственная форма реальности, населенной нежитью. Впрочем, пустотой оказывается и любая форма вообще. Будда Анагама, указывающий на предметы мизинцем, вследствие чего они исчезают, указывает именно на "истинную природу вещей". Таким образом задача писателя сводится к тому, чтобы "выстрелить в зеркальный шар этого фальшивого мира из авторучки". Однако писательский талант Пелевина пародирует и саму постмодернистскую установку: Чапаев, Петька, Анка, Котовский, которые, вынырнув из популярных советских анекдотов, то в качестве продвинутых эзотериков спорят о последних тайнах мирозданья, то играют постмодернистскими "смыслами", то пьянствуют, то нюхают кокаин, то вновь возвращаются в анекдоты о себе, - слишком явно перекликаются с постсоветской реальностью.
Картины бесовского мира, лишенного и связей, и смысла, нагруженные болезненными фантазиями, которыми изобилуют романы постмодерна, уничтожают реальность с такой же последовательностью, с какой это происходит при употреблении наркотиков или при занятии спиритизмом. Однако иррациональность авторского мышления скрывает явный умысел, состоящий в манифестации всех демонических начал, которые здесь ни злы, ни добры - эти парадигмы начисто отсутствуют в произведениях, - они занятны и любопытны: интересны.
Тот же процесс идет и в массовой культуре. Инопланетяне, терминаторы, киборги (кибернетические организмы), мутанты, привидения, вурдалаки и опять же маньяки и содомиты действуют в таком же умышленном иррациональном мире, иллюзорность которого могла бы быть расценена как сама условность искусства, если бы и здесь не присутствовала та же тенденция, склоняющая читателя (зрителя) к мысли, что феномены паранормального мира не то что бы имеют право на существование, но могут являться нормой.
Например, за последнее время вышло на экран несколько фильмов, сюжет которых строится на том, что некто (нечто) вселяется в человека и начинает диктовать ему свою волю. Человек "вступает в контакт" со своим "домашним" и даже получает от этого некоторую "пользу": как минимум, у него "исчезают комплексы", и он наслаждается чувством собственной "полноценности". С духовной точки зрения диагноз, который можно поставить такому "исцеленному", очевиден.
Сходный сюжет используется и в элитарном романе Дмитрия Липскерова "Пространство Готлиба". В парализованного инвалида вселяется жук, который оказывает влияние на своего носителя, руководит его сознанием, дает ему возможность удовлетворить свои вожделения и даже фантастическим образом зачать ребенка во чреве его далекой корреспондентки (форма романа - переписка героя и героини). Та рождает ребенка, у которого оказываются генетические приметы (отсутствие ногтя на мизинце ноги) того человека, которым был жук в прошлом перерождении, то есть ее ребенок родился все-таки от жука. Роман заканчивается тем, что ни героя, ни жука на самом деле не существует - они есть плод мистификации соседа героини, который пытался ее изнасиловать. Родившийся ребенок - это, пожалуй, единственная достоверность, не имеющая никаких амбивалентных толкований. Впрочем, отсутствие ногтя на его ноге заставляет нас усомниться и в реальности самого мистификатора - соседа, претендующего на отцовство ребенка.
Суть, однако, не в самом этом довольно патологическом сюжете, а именно в том, что даже романной реальности как таковой вовсе не существует: миром правят мистификации, среди которых вселившийся в человека наглый жук есть не более чем нормальная деталь романного интерьера.
Образ "подселенца-домового" эксплуатируется и в массовой культуре (журнал "Домовой"), в частности - в рекламе: "Не бывает дома без "Беседы" (чай) и без домового". Он выступает здесь в образе доброго улыбчивого дедушки, этакого хранителя очага. "И это мне по душе, - признается домовой, - тепло и уют в доме". Так мифологизируется полтергейст, а попросту - бесовщина. Бес становится чем-то вроде домашнего божка, с которым невозбранно и безнаказанно можно поговорить и попить чайку.
Кроме того, в обиход массового сознания с полной серьезностью вошла шутка, то и дело варьирующаяся на ТВ: "В раю, конечно, климат получше, зато в аду компания поинтересней". Подразумевается, что можно пожертвовать климатом ради интересных людей.
Похоже, манифестация духовных, душевных и телесных извращений как нормы и есть внутреннее задание, которое осуществляет современная культура, - ведь, как уже было сказано, задача мифа состоит в том, чтобы человек мог чувствовать себя в мифологизированном мире комфортно и безопасно. Он не должен видеть, как в мире, где "убит Бог", с неизбежностью умирает и причастная Ему реальность. Постмодернизм "сбивает историю с ее мерного шага", подкидывая проблемы типа: почему, собственно, нормальное "нормальнее" ненормального и почему правильное "правильнее" неправильного, а не наоборот?
И тем не менее гибель реальности ощущается на самых разных уровнях человеческого сознания. На вербальном уровне эта догадка выражается в бесконечных оговорках, продиктованных сомнением в смысле и достоверности произносимых слов. Речь как интеллигенции, так и толпы испещрена словами-паразитами, типа как бы и так сказать: "Он как бы заболел и, так сказать, умер, и его, что называется, похоронили..." Исследуя речь наших соотечественников и современников, независимо от их социального статуса, можно констатировать факт тревожной неуверенности в реальности происходящего.
Это же сомнение выражается и в самом стиле современной журналистики - как газетной, так и телевизионной: глумливая интонация, выдаваемая за иронию, неоправданное количество эвфемизмов (словесных подмен) свидетельствуют не столько о поисках индивидуального стиля, ибо они сами уже сделались "штампом", общим местом журналистики, сколько о коренном отчуждении сознания и реальности.
В результате мы имеем такие перлы, какими мог бы быть украшен какой-нибудь печатный орган преисподней: "Крутой мальчик" (о младенце, который упал в кипяток) или "Каменная баба" (о женщине, которую залили бетоном). Порой журналистские тексты нуждаются в дешифровке: "Он вернулся "из экологически чистых мест" на свою "малую родину"" ("Новая газета") - означает всего-навсего, что человек вернулся из зоны домой. Или: "Когда НТВ решилось показать "Последнее искушение Христа", представители народа-богоносца толпами поперли к телецентру в качестве "живой протестации" "богохульникам"" ("Независимая газета") - означает, что верующие, возмущенные показом фильма, собрались у телецентра выразить свой протест.
Очевидно, с проблемой "ускользающей реальности" была связана специальная премия на фестивале "Кинотавр", проходившем в Сочи в 1998 году. Она была назначена "за прорыв к реальности"...
Однако, вопреки В. Пелевину, просто пустоты не бывает: вместо реальности появляется абсурдная квазиреальность - либо бесстыдно-безобразная, либо китчевая.
Таким образом, на место пелевинской пустоты приходит, во-первых, массовая культура, призванная создавать у человека иллюзии успокоенности, благополучия, процветания, "оберегать" личность от самостоятельного осмысления собственной жизни и бытия, помогать оперировать готовыми мыслительными стандартами. А во-вторых, - элитарная культура постмодернизма, столь же рассчитанная на визионерство и, в конечном счете, - на создание виртуальной реальности.

Впрочем, и новая элитарная, и массовая культура являются лишь частью фундаментального проекта "новой жизни" - новой виртуальной компьютерной империи, называемой еще и Книгой Книг. "Книга Книг - это попытка деконструкции тех понятий и теорий, которыми определяется самосознание современной цивилизации" [I], то есть она и есть то измененное освещение, о котором говорилось выше, призванное сделать Тень (по сути - самого лукавого) и весь ее теневой мир первичным объектом сознания.
"Книга Книг - это деконструкция мышления путем создания его множественных альтернатив, вариаций, соперничающих моделей... Позитивная деконструкция не просто расшатывает основание какой-то системы понятий, показывает ее зыбкость и релятивность, оставляя читателя перед лицом иронического "ничто", но развертывает ряд альтернатив для каждой теории и термина... вводя в более широкое пространство мысли, где каждое понятие только одно из возможных в целом гнезде или рое понятий... Сознания всех стран и времен, соединяйтесь!.. Кончилась одна система, тоталитарная, - на смену ей пришла другая, виртуальная, столь же огромная, всеобъемлющая, но уже не требующая крови и мук в оплату всемирного братства..." [II]
Позволим себе процитировать и дальше статью "Из тоталитарной эпохи - в виртуальную" одного из видных теоретиков постмодернизма М. Эпштейна, весьма наглядно описывающего проект "контртеологической революции":
"Новая форма тотальности - всемирная Сеть (компьютерная. - О. Н.) была создана в тот исторический момент, когда потерпел крах тоталитаризм советского образца... Так родилось воистину идеократическое государство... настоящая республика умов, которые... сами запускают свои умственные станки и сами возделывают свои умственные поля в чистом виртуальном пространстве... Книга стоит вне мира, над миром. Сеть... объемлет мир собой... все шире и шире распахивает перед сознанием свои врата, чтобы сомкнуть их в глубине подсознательного... Чего не хватает россиянам в послесоветской жизни?.. Не хватает Мирской Святости и даже Вдохновенного Душегубства и Кощунства... И вот это Огромное опять надвигается на нас... из тепло мерцающих экранов, откуда на всех на нас глядит... миллионноокая Другая Жизнь... чуть подмигивающим взглядом Веселого Человека, любителя жить и давать жить другим. Миллионнолистная книга, которая не требует перенести свою правду в жизнь, а сама легко, одним нажатием клавиши... пускает гулять по саду расходящихся троп... Для такой Сети, как Интернет, все традиционные способы высказывания и уровни звучания оказываются недостаточными. Не годятся для этого и расслабленные языки постмодернизма, сложившиеся на основе изношенности книжных текстов и продвинувшие еще дальше процесс их обветшания. Книги, которые двигали мир - порою жестоко и кроваво, - стали раздергиваться на мелкие клочки, глумливые или бессмысленные цитаты. Все эти маленькие игры хороши для домашней обстановки... Но для Сети... нужен другой порядок идей, к которому лишь иногда приближались самые дерзкие из философов. Нужна большая Гераклитовская игра" [III].
Сеть, таким образом, становится технологией воспроизводства искусственной жизни и знаменует новый век, связанный с созданием человеком искусственных (неорганических) систем и организмов, обладающих способностью к самовоспроизведению. Как следует из доклада С. Леви "Искусственная жизнь", "основой этой жизни является неорганическая материя, ее сущностью - информация, компьютеры - те печи, из которых появляются новые организмы" [IV].
Это дает принципиальную возможность не только симулировать существование виртуальной реальности, но и развивать в ней процессы, имитирующие ее жизнь как нечто актуальное. Ее зритель становится одновременно и действующим лицом, полностью отчужденным от переживаемого в реальной жизни. Виртуальная реальность превращается в заместительницу жизни, которую она вытесняет новыми технологиями воздействия на сферу человеческого бессознательного и новыми методами взаимодействия с ним. Таким образом, компьютер становится, по М. Маклюэну, технологическим продолжением человеческого тела, сознания (подсознания) и нервной системы.
Вхождение в сферу виртуальной реальности, работающей на языке искусственной кибернетической информационной системы, ставит под угрозу реальную жизнь и реальное "я" индивидуума, который рискует встретиться со своим виртуальным двойником, претендующим на первородство. Так происходит постепенная подмена оригинала закодированным информационным знаком, Божьего творения - искусственной моделью.
Виртуальная реальность, задуманная для того, чтобы быть лишь знаковой системой или перемещенным во времени и пространстве образом, заступает на место самой жизни и поглощает ее: психосоматические ощущения человека, вошедшего в Сеть, свидетельствуют ему о ее достоверности и подлинности. Зрительные, звуковые, тактильные образы - цвета, запахи, звуки, температура, вес и т. д, - все, что характеризует восприятие человеком себя в мире, будучи пропущенным через компьютерную систему, возвращается к нему с чрезвычайной интенсивностью, будоража и стимулируя деятельность всех органов чувств. Удвоение личности ("я" и двойник) переходит в новое состояние слияния себя с другим - в частности, с компьютером [V].
Но это сращение своего "я" может произойти на символическом уровне и с другим человеком. Как сказал герой фильма "Газонокосильщик", "здесь мы можем стать кем угодно, кем хотим".
Мало того, агент Сети может изобрести целый мир, поставив себя в его центре и заставив его жить по своим законам. Виртуальная реальность, стимулируя его аутические и нарциссические амбиции, позволяет ему быть поставленным на место "умершего Бога": она вторгается в область бессознательного, даже не столько реализуя его вытесненные желания и психические отклонения, сколько продуцируя их, провоцируя субъективные фантазии и заявляя о тотальности "коллективного бессознательного".
Реальность (отсутствие реальности), замещенная виртуальностью, то есть чистой мнимостью, принимает очертания антимира, который осознается агентом Сети как некое Присутствие. Само понятие "виртуальная реальность" в Японии определено как "Интимное Присутствие". Это "присутствие", однако, мыслится там, где на самом деле, в смысле субстанциальном, ничего нет, где располагается мир теней и небытия: смерти. Без сомнения, этот инфернальный мир населяют демоны.
Утрата реальности, происходящая по причине пребывания в виртуальных пространствах, осуществляется не за счет временного символического самоотождествления "я" (агента Сети) с явленными ему образами (как в театре или кино), а за счет полного отождествления себя с ними, полного переноса души в эти инфернальные сферы, своеобразной "смерти". Однако виртуальная "смерть" - смерть для этой жизни, для этого мира при сохранении живого чувствующего и функционирующего организма - возможно, есть подсознательное желание, выпав из собственной жизни, обмануть реальную смерть [VI].
Во всяком случае, агент Сети дает повод говорить о его комплексах, связанных с попытками компенсировать непрожитую и непродуктивную жизнь за счет существования в иллюзорном, галлюциногенном мире, не требующем от него ничего - никакого ответа, никакой деятельности, никакого подвига. Мало того, те произвольные воплощения, в которых участвует сознание, создают иллюзию изобилия, если не избыточности, то самодостаточности виртуальной жизни, отвергающей идею всякого служения и обессмысливающей всякую жертву.
Это химерическое расширенное пространство полностью дезориентирует и парализует человеческое "я", пораженное предоставленными ему даром возможностями, превышающими как любые претензии и запросы, так и сами потребительские способности... Последней вершиной технократической мечты остается создание людей-машин, которые были бы неуязвимы для воздействий времени и болезней, наделены всеми человеческими чувствами и функциями, обладали бы бессмертием и при этом были бы поставлены на службу человеку.
В этом проекте, по-видимому, реализуются некие комплексы безбожного человека по отношению к Богу: с одной стороны, уподобиться Творцу, а с другой, - лишить свое собственное творенье дара божественной любви и свободы.
При этом, как утверждают исследователи, мир виртуальных представлений проецируется из сферы вытесненных или осознанных желаний, фантазий, сновидений и переживаний своего агента. Он лишь обеспечивает потребителя "его же собственным вкусом к преступлению, его собственными эротическими наваждениями, его дикарством, его химерами, даже его собственным каннибализмом, который должен раскрываться не в предполагаемом и иллюзорном, но в реальном внутреннем плане" [VII].
Таким образом, виртуальная реальность паразитирует на человеческих страстях и грехах, доставая их из подполья, в которое они, в обход исповеди, были вытеснены нераскаянным "труждающимся и обремененным" человеческим "я", и раздувает из них невещественный адский огонь, еще при жизни пожирающий человека.
Несколько снижая пафос, можно отметить, что пространство Интернета - этот "глобальный банк данных", этот "планетарный справочник", этот "победный гимн связи" - напоминает "бредовое пространство хлестаковского Петербурга, где можно быть на дружеской ноге с кем угодно, а не только с Пушкиным, где день и ночь бегут курьеры, курьеры, тридцать пять тысяч одних электронных курьеров и где любой Петр Иванович имеет возможность на весь мир, а не только Государю Императору объявить, что есть, дескать, живет такой Добчинский..." [VIII]

Примечание:

[I] Эпштейн М. Указ. соч. С. 4.
[II] Там же.
[III] Там же. С. 5.
[IV] Levy S. Artificial Life. A Report from the Frontier Where Computers Meet Biology, NY., 1992, Р. 5; цит. по: Кабинет: картины мира. СПб.: ИНА-Пресс, 1998. С. 188.
[V] Туркина О., Мазин В. Голем со-знания-3 // Кабинет: картины мира. С. 194.
[VI] Там же. С. 199-200.
[VII] Арто А. Театр жестокости // Театр и его двойник. М.: "Мартис", 1993, С. 99.
[VIII] Белицкий П. Указ. соч.

С той же гераклитовой игрой, принятой за модель Интернета ("Вечность - это дитя играющее, кости бросающее, дитя на престоле"), отождествляет себя и психоделическая культура. Она формулирует свою цель как "возрождение Архаичного" [I] во имя растворения границ в групповом шаманском ритуале, основанном на потреблении галлюциногенных растений. В этом психоделическая культура видит свой "политический долг... преображения и спасения коллективной души человечества" [II], связывания конца истории с ее началом. Шаманизм представляется ей образцовой моделью спасения. Она проповедует "жить в атмосфере, богатой психическими состояниями (галлюцинациями. - О. Н.), вызываемыми по своей воле" (Т. Маккенна) [III].
Психоделическая культура стоит в оппозиции к культуре истеблишмента, поскольку подвергается репрессиям (борьба с наркоманией) со стороны государства и общества. Психоделический, то есть расширяющий сознание метод призван к тому, чтобы вырвать людей из "сконструированных" состояний сознания, навязанных человеку обществом - установлений, порядков и привычек.
Любопытно, что психоделики рассматривают телевидение, называемое ими "электронным наркотиком", как мощное средство подавления личности и навязывания ей определенной формы существования. "Ни одна эпидемия, никакое пристрастие к моде, никакая религиозная истерия никогда не распространялись быстрее и не создавали себе столько приверженцев за столь краткий период... Иллюзия знания и контроля... аналогична неосознанному допущению телевизионного потребителя будто то, что он видит, где-то в мире является реальным... Самым тревожным во всем этом является то, что ...суть телевидения - не видение, а сфабрикованный поток данных, который можно так или иначе обрабатывать, чтобы защитить или навязать те или иные культурные ценности" [IV].
Психоделическая культура предлагает человечеству выход в трансцендентную и трансперсональную сферу, какую обеспечивают галлюциногены растительного происхождения.
Исследователь западной культуры А. Кестлер предлагает противопоставить институализированному насилию общества некое "фармакологическое вмешательство" для "сохранения идеалов человеческой независимости и свободы" [V]. Освобождающей силой должен стать шаманизм с его союзниками - галлюциногенными растениями и "таинственными "научающими" сущностями". Все это широко практикуется в психоделической культуре, выходящей из подполья то в роке, то в рэйве.
При том, что психоделика полагает себя стоящей особняком, в ней есть коренное родство с официальной плюралистической (постмодернистской) культурой - в частности, это перемена культурного кода, языка, а "перестроить язык - значит отвергнуть собственный образ... образ твари, повинной в грехе, а потому заслуживающей изгнания из Рая. Рай - наш удел по рождению, и на него может заявлять права каждый из нас... Шаманизм всегда знал это... Наш удел - отвернуться без сожаления от того, что было... чтобы мы смогли двинуться в визионерский ландшафт все более углубленного понимания. Будем надеяться, что... мы обретем славу и триумф в поисках смысла в нескончаемой жизни воображения, в игре в полях вновь обретенного... Эдема" [VI].
Любопытно, что "психоделический вопрос" ставится как вопрос гражданских прав и гражданских свобод, заявляя себя как манифестацию свободы "религиозной практики и частного выражения индивидуального разума" [VII].
Таким образом, в либеральном мире каждый человек имеет право на галлюцинацию.
В лоне психоделической культуры протекают левые молодежные движения хиппи, панков, рокеров, рейверов и т. д. Социально они оформляют себя как движения протеста против достижений технократической цивилизации. Разрыв с цивилизацией оборачивается анархизмом, идеализацией спонтанного природного порядка жизни и психоделическими радениями. В молодежных движениях есть неистребимый дух утопизма, в котором превалируют то руссоистские, то социалистические настроения, выражающиеся в опрощенчестве, в попытках жить коммунами и сообществами, игнорировать плоды цивилизации, отвергать общество и государство, идеологию и культуру.
В этих движениях присутствует романтизм с его максималистскими бинарными оппозициями: искусственному миру цивилизации противостоит мир "естественных" отношений; кабале социальных условностей - личная свобода новых "граждан мира"; детерминированной реальной жизни - полет психоделических фантазий, выводящих человеческий дух за грани посюстороннего бытия - вплоть до самоубийства. Суицидные мотивы новых движений: смерть как протест против дольней лжи, как освобождение и прорыв к духовности - выстраиваются в соответствии с триадой: фальшивая жизнь - смерть - новое рождение.
Рокеры, например, эти "железные, бронированные люди", в самой своей одежде запечатлевают символику смерти: кожа, железо, черепа. Хиппи, напротив, означивают своим видом - заплатанные рубища, длинные волосы, цветы - естественность своих устремлений, направленных на создание их "волшебного мира".
Поскольку история человеческого прогресса есть в то же время история отчуждения или дистанцирования человека от собственного физического тела - по Маклюэну, все изобретения человечества в области технологии служили для того, чтобы заместить собой функции тела, продлить его в мире, создавая инструментализованные подобия ушей, глаз, ног, рук, функционально сращивая человека с машиной (автомобиль - продолжение ног, телевизор - продолжение глаз и ушей и т. д.), молодежные движения манифестировали прежде всего возврат к собственному телу, утверждая свой полный произвол над ним. Это означивалось, особенно у панков, разнообразными вкраплениями в него - нанесением татуировок, прокалыванием ноздрей и пупков, немыслимой окраской волос - в голубой, красный, фиолетовый, зеленый цвет, их фигурным выстриганием - в виде петушиного гребешка, хохолка, бараньих рогов и бесовских рожек.
Тот или иной образ, который создавал себе молодой человек, тут же причислял его к определенному кругу людей, к тому или иному движению. Таким образом, одежда, длина волос, стиль поведения становились знаком приобщенности, признаком "инициированности".
Музыка в стиле панк, хэви-метал, рэйв, рок приобретала у этих молодых психоделиков-нигилистов характер религиозного ритуала, доводящего своих фанатов до умоисступления и экстаза. Впрочем, существуют свидетельства о том, что многие современные молодежные кумиры проходили инициацию в сатанинских сектах и были посвящены в ритуалы черной магии.
Мик Джагер ("Rolling Stones"), певец и автор песен "Симпатия к диаволу", "Их сатанинским величествам", "Заклинания своего брата демона", назвал себя "Воплощением Люцифера".
Песня группы "Led Zeppelin" "Лестница в небо" содержит закодированное сообщение, которое при обратном прослушивании звучит так: "Мне надлежит жить для сатаны".
Подобное же сообщение содержится и в песне "Когда в Арканзас пришло электричество" группы "Black Oak Arcansas": "Сатана... сатана, он - бог..." и т. д.
Стихия темной религиозности, на которой замешаны эти движения, напоминает русских духоборов-трясунов или хлыстов, доводивших себя своими плясками - кружениями, скачками, конвульсиями - до вакхического опьянения во имя того, чтобы освободить дух от пут греховной плоти и "обрести Бога".
Но прежде всего радения неформалов восходят к культовым ритуалам Центральной Африки, инициированным шаманизмом, подпитанным галлюциногенами и погруженным в мощные потоки языческих ритмов, призванных вызывать у участников ритуала психический сдвиг, отстраняющий чувство реальности.
Этот ритмический токсикоз, который сродни алкогольному или наркотическому, выдает себя за высокое мистическое состояние, будучи на самом деле проявлением одержимости адепта.

Примечание:

[I] Маккенна Теренс. Искусство и революция // В кн.: Пища богов. М.: Изд. Трансперсонального института, 1995. С. 317.
[II] Там же. С. 318.
[III] Там же. С. 321.
[IV] Там же. С. 278.
[V] Кестлер А. - Цит. по: Маккенна Теренс. Указ. соч. С. 342.
[VI] Там же. С. 343.
[VII] Там же. С. 320.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Постмодернистские образы типологически относятся
Сильная советская культура была культурой функциональной
Их реальность