<<<     ΛΛΛ     >>>   

В действительности, полное различие существовало между христианством назарян, эвионитов, родных Иисуса и христианством, которое восторжествовало впоследствии. Для непосредственных подражателей Христа дело заключалось не в замене иудейства, а в увенчания пришествия Мессии. Христианская церковь была для них только собранием хасидов, истинных израильтян, признающих, кроме саддукеев, представлявшийся для всякого еврея весьма сомнительным факт, что Иисус, умерщвленный и воскресший, был Мессия и в скором времени должен опять явиться и восстать на трон Давида в исполнение пророчества. Если бы их обвинили в отступничестве от иудейства, они, возмутившись, возразили бы, что они - настоящие евреи, наследники обетов. Отказ от Моисеева закона, согласно их взглядам, был бы равносилен вероотступничеству. Они не предполагали освободиться от него сами и не думали освобождать других. Они хотели положить начало полному торжеству иудейства, а не новой религии, отменяющей провозглашенную на Синае.

Возвращение в святой город им было закрыто, но так как они надеялись, что препятствия будут существовать недолго, то наиболее видные члены церкви продолжали держаться вместе и называли себя иерусалимской церковью. Со времени пребывания в Пелле, они выбрали преемника Иакову, брату Господню и, совершенно естественно, их выбор пал на одного из членов семейства Учителя. Ничего нет более неясного, как то что касается роли братьев и кузенов Иисуса в иудео-христианской церкви в Сирии. Некоторые указания дают повод думать, что Иуда, брат Господа и Иакова, был в течение некоторого времени главой иерусалимской церкви, но трудно сказать, когда и при каких обстоятельствах. Все предания указывают на Симеона, сына Клеопы, как на непосредственного преемника Иакова в управлении иерусалимской церковью. Все братья Иисуса, по всей вероятности, уже умерли до 75 года. Иуда оставил после себя детей и внуков. Но по неизвестным нам мотивам, главу церкви выбрали не из потомства братьев Иисуса, а последовали восточному обычаю наследования. Симеон, сын Клеопы, по все вероятности, был последним из оставшихся в живых двоюродных братьев Иисуса с отцовской стороны. Он, будучи ребенком, мог видеть и слышать Иисуса. Хотя и по ту сторону Иордана, Симеон все-таки считал себя главой иерусалимской церкви и наследником той особой власти, которую этот сан дал Иакову, брату Господню.

Далеко неточные сведения имеются о возвращении избранной церкви (ил вернее одной части ее) в город, одновременно преступный и святой, который был очевидцем распятия Иисуса, и тем не менее, должен был стать престолом его будущей славы. Самый факт возвращения - вне сомнений. Но в какую эпоху произошло переселение, неизвестно. В крайнем случае, можно отодвинуть это событие к моменту, когда Адриан решил восстановить город, то есть к 122 году, но, более вероятно, оно произошло после полного успокоения Иудеи. Римляне, несомненно, ослабили свою строгость к таким мирным людям, какими оказались последователи Христа. Несколько сотен святых могли жить на Сионской горе в своих домах, пощаженных разрушением, а город по прежнему считался местом опустошения и развалин. Десятый легион, Treitensis, сам по себе уже составлял некоторую группу населения вокруг Сиона. Гора Сион, как мы уже говорили, представляла собой нечто исключительное в общем виде города. Трапезная апостолов, многие другие здания и в особенности семь синагог, стояли одиноко; одна из них сохранилась до времен Константина почти неповрежденной и напоминала строфу из Исайи: "И осталась дщерь Сиона, как шатер в винограднике". Это именно там, вероятно и устроилась маленькая христианская колония, которая была продолжением иерусалимской церкви. Если угодно, можно предполагать также, что она находилась в одном из маленьких еврейских местечек, расположенных по соседству с Иерусалимом, подобных Бетару, который мысленно отождествляли со святым городом. Во всяком случае, церковь горы Сион до времен Адриана была малочисленной. Сан главы иерусалимской церкви, по-видимому, представлял собой не более, как почетное первосвященство, не подразумевавшее настоящего пастырства душ. Родные Иисуса, вероятно, остались за Иорданом.

Честь пребывания в ней среди таких выдающихся лиц внушала церкви Ватанеи чрезвычайную гордость. Возможно, что некоторые из двенадцати, то есть из апостолов, выбранных Иисусом, как, например, Матфей, были еще живы и участвовали в переселении. Некоторые из апостолов могли быть гораздо моложе Иисуса, а потому не очень стары в то время. Но данные, имеющиеся у нас об оставшихся дома апостолах, то есть о тех, которые не покинули Иудеи, не последовали примеру Петра и Иоанна, так неполны, что нельзя ничего определенного сказать. "Семь", то есть диаконы, выбранные первой церковью Иерусалима, вероятно, также умерли или рассеялись. Родные Иисуса наследовали все значение, которое имели избранники основателя, избранники первой Трапезы. С 70 до 110 года, приблизительно, они управляли заиорданскими церквями и составляли нечто вроде христианского сената. Семейств Клеопы в особенности пользовалось в этих благочестивых кругах всеми признанным авторитетом.

Эти родственники Иисуса были благочестивыми, мягкими, тихими и скромными людьми, живущими трудами рук своих, верными исполнителями самых строгих иисусовых принципов бедности. Но в то же время они оставались вполне евреями и считали титул сына Израиля выше всех других преимуществ. Они пользовались большим почетом и им давали название (maranin или maranoie), быть может равнозначащее греческому desposusoi.

Весьма рано, по всей вероятности еще при жизни Иисуса, стали предполагать, что он потомок Давида, так как признавалось что Мессия должен быть из рода Давидова; признание подобного происхождения для Иисуса распространялось и на родных его, чем эти добродушные люди были сильно озабочены и немного гордились. Они постоянно занимались составлением родословных, придающих вероятность легкому обману, необходимому для христианской легенды. Встречая слишком большие затруднения, ссылались на гонения Ирода, во время которых, как утверждали, все генеалогические книги были уничтожены. При этом не было установлено точной и определенной системы: одни утверждали, что генеалогия установлена по памяти, другие, - что для ее восстановления пользовались копиями древних хроник, и признавали, что все сделано "насколько можно лучше". Две из подобных генеалогий дошли до нас, одна в Евангелии, приписываемом св. Матфею, другая - в Евангелии св. Луки; по-видимому, они не удовлетворяли эвионитов, так как ни одна из них не была включена в их евангелие, а сирийские церкви всегда протестовали против этих генеалогий.

Вышеупомянутое стремление, хотя и вполне безобидное в политическом отношении вызывало, однако, подозрение. По-видимому, римские власти не раз обращали внимание на истинных или предполагаемых потомков Давида. Веспасиан слышал, что евреи возлагают свои надежды на какого-то таинственного представителя древнего, царского рода. Боясь, не послужило бы это поводом для новых восстаний, он, как говорят велел разыскать всех, кто, по-видимому, принадлежал к царскому роду или хвастал этим. Подобное распоряжение давало повод для всевозможных притеснений, может быть коснувшихся и вождей иерусалимской церкви, укрывшейся в Ватанее. Мы увидим эти преследования возобновленными с большей силой при Домициане.

Огромная опасность для христианства, заключавшаяся в заботах о генеалогии царского потомства, не нуждается в доказательствах. Своего рода христианское дворянство было на пути к образованию. В политическом отношении дворянство почти необходимо для государства. Политика имеет дело с грубой борьбой, придающей ей более материальный, чем идейный характер. Государство непрочно до тех пор, пока некоторое количество семейных родов, благодаря традиционным привилегиям, не станут считать своим долгом и выгодой заботиться о делах государства, представлять его защищать его. Но в деле идеи рождение не при чем: каждый имеет значение постольку, поскольку послужил раскрытию истины и посколькусовершил добра. Учреждения, имеющие целью религию, литературу, нравственность, погибают если в них преобладают соображения семейные, сословные и наследственность. Племянники и двоюродные братья Иисуса погубили бы христианство, если бы церкви Павла не были бы уже довольно сильны, чтобы явиться противовесом этой аристократии, имевшей стремление признавать только себя достойной, а всех других обращенных, как бы посторонними. Стали появляться претензии такие же, как у Алидов в исламизме. Исламизм, несомненно бы погиб, благодаря смутам, вызванным семейством пророка, если бы результат борьбы в первом столетии егира не отодвинули на второй план всех близких к личности основателя. Настоящими наследниками великого человека являются те, которые продолжают его дело, а не кровные родственники. Считая предание об Иисусе как бы своей собственностью, маленькая группа назарян, несомненно заглушила бы его; родные Иисуса были бы забыты в глубине Hauran. Они потеряли всякое значение и оставили Иисуса его настоящей семье, единственной которую он признавал: "слышавшим слово Божье и соблюдавшим его". Многие места Евангелия, изображающие семью Иисуса в неблагоприятном свете, могли явиться результатом антипатии, которую претензии на благородство desposyni не замедлила вызвать к себе.

Частые сношения церквей Ватанеи и Галилеи с евреями несомненны. Это именно к иудео-христианам относилось часто употребляемое в талмудических преданиях выражение миним, соответствующее слову "еретик". Минимы изображаются чем-то вроде чудотворцев и духовных докторов, исцеляющих больных именем Иисуса и помазанием святым елеем. Известно, что это одно из предписаний святого Иакова. Подобный способ излечения и заклинания бесов был сильным средством для обращения неверных, особенно когда дело касалось евреев. Евреи присвоили себе вышеупомянутое чудесное средство, и до третьего века еще встречались еврейские доктора, лечившие именем Иисуса, чему никто не удивлялся. Вера в повседневные чудеса была сильна, и Талмуд даже предписывает читать особую молитву, когда с кем-нибудь произойдет "особенное чудо". Лучшим доказательством веры Иисуса в свою способность производить чудеса может служить то, что его родные и несомненные ученики его имели как бы своей специальностью производство чудес. Правда, пришлось бы признать Иисуса, если следовать тому же способу рассуждения, узким евреем, но это именно то, что нам противно.

Иудаизм заключал в себе два направления, создававшие два совершенно противоположные отношения к христианству. Закон и пророки по-прежнему оставались противоположными полюсами еврейского народа. Закон приводил к той странной схоластике, называемой Галаха, из которой получил свое начало Талмуд. Пророки, псалмы, поэтические книги вызывали пламенную народную проповедь, блестящие грезы, беспредельные надежды; то, что называли агада, слово, одновременно охватывающее страстные сказки, как Юдифь, и апокрифические апокалипсисы, волновавшие народ. Поскольку казуисты Явнеи относились пренебрежительно к ученикам Иисуса, постольку агадисты были им симпатичны. Агадисты совместно с христианами питали отвращение к фарисеям, любовь к мессианским объяснениям книг, к произвольным толкованием, напоминавшим свободное обращение с текстами средневековых проповедников, и веру в будущее царство потомков Давида. Агадисты, подобно христианам, старались связать генеалогию патриархальной семьи со старой династией. Как и христиане, они пытались облегчить тяготы Закона. Их система аллегорических толкований, превращавшая свод законов в книгу моральных предписаний, являлась открытым отрицанием докторального ригоризма. со своей стороны галахисты считали агадистов (христиане, по их мнению были агадистами) людьми легкомысленными, чуждыми единственно серьезному познанию, познанию Торы. Таким образом, талмудизм и христианство становились двумя антиподами морального мира. Ненависть между ними разрасталась с каждым днем. Отвращение, которое вызывали в христианах хитроумные изыскания казуистики в Явнее, отмечено в Евангелиях огненными чертами.

Недостаток талмудического изучения был в том, что он вызывал самоуверенность в учениках и возбуждал у них презрение к профанам: "Благодарю тебя, Бессмертный, мой Бог", говорил учащийся, выходя из дома обучения, "за то, что по твоей милости я посещал школу вместо того, чтобы, как другие, таскаться по базарам. Я встаю в одно время с ними, но для изучения Закона, а не для суетных дел. Я тружусь, как и они, но имею в виду будущую жизнь, тогда как они достигнут лишь могилы". Вот что так сильно оскорбляло Иисуса и составителей Евангелий и внушило им такие прекрасные изречения, как: "не судите, да не судимы будете", и притчи, в которых простосердечный человек предпочитался заносчивому ученику. Они, как и св. Павел, смотрели на казуистов, как на людей, единственным делом которых было содействию проклятию возможно большого числа людей преувеличением обязательств до размеров, невыносимых для человека. Иудейство, имея своим основанием тот будто бы выведенный из опыта факт, что человека судят в этом мире соответственно его достоинствам, старалось непрерывно осуждать, так как только при этом условии могло проявиться правосудие путей Господних. Фарисейство имело уже глубокие корни в теории друзей Иова и у некоторых псалмопевцев. Иисус, отвергнув приложение правосудия Бога в будущем, сделал бесполезными этих беспокойных критиков поведения других. Царство небесное исправит все; Бог пока дремлет, но положитесь на него. Благодаря отвращению к лицемерию, христианство пришло даже к парадоксу предпочтения открыто-порочного мира, но склонного к обращению, буржуазии, кичащейся своей внешней добропорядочностью. Многие из черт легенды, легенды, зародившихся или развившихся под влиянием Христа, проникнуты этой идеей.

Между людьми одного племени, находящимися вместе в изгнании, признающими одни и те же божественные откровения и расходящиеся между собой только по одному вопросу современной им истории, возникновение споров было неизбежно. Многочисленные следы этих споров находятся в Талмуде и в связанных с ним писаниях. Наиболее знаменитый ученый, чье имя, по-видимому, связано с этими спорами, был рабби Тарфон. До осады Иерусалима он выполнял священнические обязанности; впоследствии он любил вспоминать о храме, особенно о том, как присутствовал на эстраде священников при совершении торжественной службы в Судный день. В этот день первосвященнику разрешалось произносить неизреченное имя Бога. Тарфон рассказывал, как, несмотря на все усилия, он не мог ничего уловить, - пение других священнослужителей мешало слышать.

После разрушения святого города он был одним из светил школ Явнеи и Лидды. С тонким умом он соединял ничто гораздо более важное, любовь к ближнему. В голодный год, он, как рассказывают, обручился с тремястами женщинами для того, чтобы он в качестве будущих жен священника имели право пользоваться священными приношениями. Конечно, по прошествии голода, он более не считался с этими обручениями. Многие изречения Тарфона напоминают Евангелие. "День короток, работа длинна, рабочие ленивы; жалование велико, хозяин торопит". "В наше время", прибавляет он, "когда говорят кому-нибудь: вынь соломинку из глаза твоего, слышится ответ: "Вынь бревно из своего". В Евангелии подобная реплика приписывается Иисусу, делающему замечание фарисею; это дает повод думать, что дурное расположение духа вызвано у Тарфона полученным им от какого-нибудь мин подобный ответ. Имя Тарфон, действительно, было знаменито в церкви. Во втором веке св. Юстин, желая в одном из диалогов представить еврея, спорящего с христианином, выбрал нашего ученого защитником еврейской тезы, представив его под именем Трифона.

Выбор Юстина и недоброжелательный тон, которым он снабжает Трифона по отношению к христианской вере, вполне оправдывается тем, что мы читаем в Талмуде о чувствах Тарфона. Этот рабби знал Евангелия и книги минимов. Но не только не восхищался ими, а хотел, чтобы их сожгли. Ему замечали, что там часто упоминается имя Бога. "Пусть я лишусь сына", - говорил он, - "если не брошу в огонь этих книг, когда они попадут мне под руку, вместе с именем Бога в них находящимся. Человек, преследуемый убийцей, или угрожаемый укусом змеи, должен скорее искать убежища в храме идолов, чем в домах минимов.; так как последние знают истину и отвергают ее, тогда как идолопоклонники отвергают Бога по неведению".

Если Тарфон, относительно умеренный человек, позволяет себе настолько увлекаться, то можно представить ненависти в пламенном и страстном мире синагог, где фанатизм Закона был доведен до высшего предела. У ортодоксального иудейства просто не хватало проклятий для произнесения их против минимов [Я думаю, что к этому обычаю относится то же, что говорит Юстин об анафемах, изрыгаемых евреями в их синагогах против Христа]. С ранних времен установили обычай тройного проклятия, произносимого в синагоге утром, в полдень, вечером против приверженцев Иисуса, под именем "назарян" [Приписывают вышеуказанную прибавку патриарху рабби Гамалиилу II и предполагают, что она была сделана в Явнее]. Это проклятие вошло в главнейшие молитвы иудейства, Амида или schemone esre. Амида прежде состояла из восемнадцати благословений, или вернее восемнадцати параграфов. Но около того времени, о котором мы говорим, в нее вставили между одиннадцатым и двенадцатым параграфом следующее проклятие:

"Предателям нет спасения! Злонамеренным погибель! Пусть сила гордости будет ослаблена, унижена, разбита, скоро, в наши дни! Слава, о бессмертный, тем, кто поражает твоих врагов и гордецов!"

Предполагают, и не без признаков основания, что врагами Израиля, подразумеваемыми в этой молитве, были первоначально иудо-христиане [Ее также называют "благословением саддукеев". Слова саддукеи, философы, эпикурейцы, самаритяне (koutiim), минимы часто ставятся одно вместо другого в Талмуде. Первое слово в проклятии по еврейскому ритуалу oulem(als)inim (предатели) заменили словом ouleminim прибавкой двух букв. Миним в действительности означает саддукеев.]; это было в своем роде schibboleth, с целью устранить из синагоги приверженцев Иисуса. Обращение евреев в христианство было нередким явлением в Сирии; этому много содействовала верность в соблюдении палестинскими христианами обрядов моисеева Закона. В то время как необразованный христианин св. Павла не мог иметь никаких сношений с евреем, иудео-христианин со своей стороны входил в синагоги, мог приближаться к teba и к налою, где находились священнослужители и проповедники, и поддерживать тексты, благоприятствующие его идеям. Разные меры принимались против этого. Самой действенной из них могло быть введение обязательства для всякого желающего молиться в синагоге прочесть молитву, произнесение которой христианином являлось бы его собственным проклятием.

Итак, вкратце, несмотря на кажущуюся ее узость, назарео-эвионитская церковь имела в себе нечто мистическое и святое, долженствовавшее производить сильное впечатление. Простота еврейских понятий о божестве предохраняла ее от мифологии и метафизики, куда не замедлило погрузиться западное христианство. Упорство, с которым она придерживалась высочайшего Иисусова парадокса о благородстве и счастье нищеты, имело в себе нечто трогательное. В этом, может быть, и заключалась высшая истина христианства, посредством которой оно приобрело успех и посредством которой оно переживет само себя. В некотором смысле мы все, ученые, артисты, священники, имеем право называть себя эвионитами, пока остаемся бескорыстными работниками. Друг правды, красоты и добра никогда не признает, что он получает за это вознаграждение. Произведения духа не имеют цены: человечество не может дать просвещающему его ученому, поучающему его нравственности священнику, очаровывающему его поэту и художнику ничего, кроме милостыни совершенно несоразмерной с тем, что оно от него получает. Тот, кто продает идеи и считает себя вознагражденным, тот очень скромен. Гордый эвион, считающий царство небесное своим, смотрит на часть, выпадающую на его долю в этом мире, не как на плату, а как на грош, опускаемый в руку нищего.

Назаряне Ватанеи имели, таким образом, неоценимую привилегию обладать истинным преданием слов Иисуса; Евангелие должно было получиться от них. Те, которые непосредственно знали заиорданскую церковь, как Гегезипп и Юлий Африкан [Юлий Африкан, кажется, был в сношениях с назарянами и слышал от них устные предания], говорили о ней с большим восторгом. Именно там, по преимуществу, казалось им, был идеал христианства; эта церковь, скрытая в пустыне, в глубоком покое, под Божьим крылом, представлялась им девственницей абсолютной чистоты. Связь этих удаленных общин с кафолической церковью совершенно оборвалась. Юстин колеблется по поводу них; он мало знаком с иудео-христианской церковью, но он знает о ее существовании, говорит о ней с уважением, по крайней мере, не прерывает сношений с ней. Это о ней он начинает целый ряд своих декламаций, которые после него повторяются всеми греческими и латинскими Отцами и увенчиваются своего рода яростью, которую вызывает у св. Епифания одно упоминание имени эвион и назаряне. Закон этого мира требует, чтобы всякий основатель вскоре становился чужим, потом исключенным, а затем врагом для своей же собственной школы, а если он жил долго, то те, кто получили начало от него, были вынуждены принимать меры против него, как против опасного человека.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Ренан Э. Евангелия и второе поколение христианства 12 евангелия
Иисус настоящий творец евангелия
Ренан Э. Евангелия и второе поколение христианства 1 благодаря
Эти настоящие израильтяне противостояли всем испытаниям
Евангелие