<<<     ΛΛΛ     >>>   

Еще ранее, на протяжении IV—VIII веков («эпоха Вселенских Соборов») мы видим, как догматические определения раз за разом ограждали тайну Личности от антично-философских попыток имперсонального восприятия Бога и человека. Чтобы это было понятнее, напомню, что же именно говорят основные православные догматы.

Догмат Первого Собора (325) — выразился в знаменитом «Символе веры» (в него первой части). Здесь впервые ясно проведено различение между «природой Бога» и Его Личностью. У Отца и Сына одна и та же природа («единосущны»), но Они — различны как ипостаси, как личности. Как позднее скажет св. Григорий Богослов: в них «иной и иной, а не иное и иное».

Второй Собор (381) то же самое приложит к Св. Духу. Будет утверждено антиплатоновское учение о телесном воскресении, а не просто о бессмертии души, что заложит основу целостной христианской антропологии, в которой телесность человека перестанет восприниматься как ущербность и недостаток.

Третий Собор (431) будет отстаивать возможность для человека быть причастным Высшему Бытию — Богу. Между человеком и Богом возможен не только «нравственный» союз, но и реальное соединение. Вновь в центр дискуссий будет поставлена тайна Личности. Мария — «Богородица» или «Человекородица»? Поскольку Бог существовал прежде Марии — вроде бы нельзя сказать, что она родила Бога. Если поставить вопрос «что родила Мария» — ответ может быть один: человека, точнее, его тело. Но вопрос надо ставить: «кого она родила», то есть какое «Я» может сказать об этом теле: «это — мое, это — я сам»? И здесь ответ христианина однозначен: это «Я» Сына Божия, Вечного Логоса.

Четвертый Собор (451) принял уже цитированный нами догмат о способе соединения двух природ в единой Личности Богочеловека. «Неслитно» — это означает, что человек не растворяется в Боге (восточный имперсонализм, зовущий к растворению в нирване, таким образом, оказывается отвергнут). «Нераздельно» — это означает, что, хотя и две природы во Христе, но субъект действия (то есть Личность) — только один. «Неизменно» — это утверждено вопреки ереси Аполлинария, который полагал, что, раз Сын есть Премудрость Божия, то человеческий ум Ему как бы уже ни к чему, и природа человека воспринята Богом при воплощении в «измененном» виде, а не целиком. В ответ Аполлинарию православные не без иронии утверждали, что если во Христе воспринято лишь тело человека, без души и ума, то в этом случае Бог не вочеловечился, а вообезьянился. Четвертое определение халкидонского догмата — «Неразлучно» — означает, что человек навсегда соединен с Богом, то есть его плоть и душа не просто взяты напрокат для палестинского спектакля (как Зевс воспользовался для известных целей телом лебедя).

Пятый Собор (553). Ему предшествовал острый приступ неоплатонического ренессанса: начали активно распространяться сочинения Оригена и его вновь появившихся последователей, «обогащавших» христианскую мысль рассказами об иных планетах, зонах и переселениях душ. Достаточно посмотреть «Тайную

Доктрину» Блаватской, чтобы понять, сколь страшную оккультную угрозу отстранил Пятый Собор от рождающейся христианской цивилизации.

Шестой Собор (681). Осуждена ересь «монофелизма» и «моноэнергизма», полагавшая, что во Христе, хотя и есть две природы, но желает и действует только одна — Божественная. Собор выступил против антропологического минимализма. Если человеческая природа во Христе не действует — то Христос не был живым человеком, а был лишь трупом. Собор запретил тайну Личности отождествлять с волей. К сожалению, этот запрет не был расслышан в позднейшей европейской философии и тайну Кто вновь и вновь пытались выразить через что (волю, разум, самосознание).

Из этого догмата вытекали совершенно определенные этические следствия. Если мы не знаем, что есть богообразная личность в человеке — то у нас и нет ясного критерия для определения того, человек ли встретился нам. Точнее, у нас нет никакой возможности отказать ему в праве считаться человеком. Все природные дефиниции человека, упускающие из виду апофатический мотив христианского персонализма, неизбежно носят сегрегационный характер. Жестко устанавливая определение личности, то есть человека — они именно определяют, кто есть человек, а кто — уже (или еще) — нет. Если всерьез принять европейское определение человека как «разумного» существа — то для психически больных людей не окажется места в жизни. Попробуйте разработать концепцию прав человека, не допускающую эвтаназию или медицинские опыты на людях с разрушенной психикой, исходя из просветительской «гуманистической» философии! Даже если личность еще не вступила в обладание всей полнотой своей природы или утратила это обладание — сама личность есть. Поэтому аборты и эвтаназия — убийство.

Седьмой Собор (787). Вопрос об иконе. Изобразим ли Бог? По природе— несомненно нет. Но что общего у портрета (фотографии) человека и самим человеком? — Имя. Увидев Николая и увидев фотографию Николая, мы говорим одно и то же: «Это — Николай». Имя личности соединяет образ и личность. Поэтому в молитвенном именовании происходит соединение образа и первообраза:

«глазами взирая на образ, умом восходим к Первообразу». Догмат Седьмого Собора вновь спас европейское искусство — и Рублева, и Рафаэля — от восточной безликости.

Итак, какой христианский догмат и как помешал становлению новой, персоналистической цивилизации, унизил человека 67? За каким собственно церковным догматом стоит «средневековое невежество»?

При ближайшем знакомстве обнаруживается, что ни одна ересь средневековья и поздней античности не давала миру что-то действительно «новое». Все они порождены тем духом безличного антиперсонализма, который старее христианства и вот уже две тысячи лет серчает на него за его новизну.

Не следует думать, что позиция Церкви — это позиция консервативной мысли, которой противостоят «еретики-новаторы». Первый Собор предпринял новаторский шаг, на который не решались сторонники ереси Ария: смело ввел небиблейский, философский термин «единосущный» в самую сердцевину вероучения. Аполлинарий тоже был вполне традиционен: его мысли уже были высказаны вполне тогда авторитетным Оригсном (О началах, 2, 8, 5). На Соборе в Константинополе в 533 г. во время диспута с монофизитами православный епископ Ипатий Ефссский говорит оппонентам: «Во всяком новшестве есть элемент странности,

67 Один догмат остался вне поля нашего рассмотрения — о творении мира. Но он требует слишком обстоя! сльного анализа. В рамках данной статьи могу лишь адресовать тех, кому интересно влияние догмата христианского крсационизма на становление научной картины мира к исследованию П. П. Гайденко («Эволюция понятия науки». М., 1980. С. 481).

но не всякое новшество вредно. Какое же новшество вы усматриваете в учении о двух естествах? Оно ново или еще и вредно?» 68

Пока Церковь жива — ее мысль развивается. Важно лишь, чтобы она развивалась именно из своих, из церковных, а не из иных начал: «смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею (• • •) по преданию человеческому по стихиям мира, а не по Христу» (Кол. 2, 8). Исследовать, сопоставлять, заимствовать можно что угодно — но быть при этом надо все равно самим собой 69.

Кроме того, в ходе этого краткого изложения мы видели, что догмат формулируется через отвержение неудачного решения.

Отсюда православного богослова уже самого подстерегают два искушения. С одной стороны, вероятна опасность отождествления Православия с его защитными рубежами. Но считать, что Православие тождественно учебнику догматического богословия — это все равно, что считать, будто Россия сводится к своим пограничным столбам. С другой стороны, возникает искушение свести историю Церкви к истории ересей, с которыми она боролась. Но все же история Церкви — история святых, а не еретиков. Слишком часто наши церковные учебники сводятся, увы, к истории того, что на самом деле вне Церкви — к истории ересей и борьбы с ними. . . Как следствие этих искушений «исследовательского» характера рождается гораздо более серьезное искушение все тем же гностицизмом — отождествление истины с ее определением ведет к подмене познания истины интеллектуальным и индивидуальным усвоением этих определений. Впрочем, догматизм есть не учение, а отношение к формулировкам, установка ума. Есть догматизм критики, догматизм скептицизма. Догматизм выражается в редукции тайны познания и жизни к узнанным формулам, а не в самих формулах, чье появление и неизбежно, и желательно при любом человеческом познании.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Бог воз действует на человека
Все эти вехи традиции тем
богословия Кураев А. Догмат и ересь в христианском предании 12 толстой
В храме стоит полное молчание