<<<     ΛΛΛ     >>>   

[6] Ср.: “Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят” (Мф.5:8).

[7] Искушение Христа дьяволом в канонических Евангелиях описано несколько иначе, см.: Мф.4:1-11; Мк.1:12-13; Лк.4:1-13. Следуя главным образом за Лукой, автор апокрифа вводит в описание дополнительные детали, делает диалог Христа с дьяволом более пространным, у него появляется третье действующее лицо — демон алчности Маммона.

[8] См.: Мф.10:9: “Не берите с собою ни золота, ни серебра в поясы свои”.

[9] Как свидетельствуют археологические данные, храмы Астара, или Астарота, были обильно украшены рельефными изображениями лани, копья, руки, дверей, лунного серпа с диском Венеры над ним.

Противоборство апостолов с Симоном Магом — один из древнейших сюжетов христианской литературы. Уже в канонической книге «Деяний» говорится о том, как самаритянин Симон, “волховавший и изумлявший народ самарийский, выдавая себя за кого-то великого”, был крещен Филиппом и затем попросил апостолов продать ему за деньги секрет их необычайной духовной силы, но получил от Петра резкую отповедь (Деян.8:9-23). В дальнейшем, подобно многим другим эпизодам новозаветной истории, этот сюжет стал постепенно разрастаться во времени и пространстве — борьба апостолов с самаритянским шарлатаном растянулась на десятилетия, а местом их столкновений оказались крупнейшие города Средиземноморья: Антиохия, Коринф, Рим. Однако случай с Симоном Магом не совсем обычный, ибо главный его персонаж был не только реальным, но и активно действовавшим историческим лицом, основавшим ересь и секту симониан, с которыми христианские ересиологи и апологеты вынуждены были бороться в течение нескольких столетий: в трудах Иустина Философа, Иринея, Тертуллиана, Ипполита Римского содержатся очень интересные и вполне правдоподобные сообщения о жизни, смерти и учении Симона. Повышенный интерес к нему проявлял и христианский фольклор, всегда тяготевший к чудесному и волшебному. Легенды о самаритянском чародее появились, вероятно, уже в I в., а во II некоторые из них были даже записаны, и хотя эти записи до нас не дошли, в реальности их существования убеждает то, что древнейшее из сохранившихся сочинений о Симоне Маге уже имеет прекрасную литературную форму. Создано оно было в самом конце II или начале III века на греческом языке[1], а в историю христианской литературы вошло под названием «Деяния Петра» или «Деяния Петра с Симоном». Именно в этом сочинении впервые встречается знаменитый эпизод «Quo vadis», ставший основой для многих книг, кинофильмов и даже опер.

Поскольку «Деяния Петра» послужили главным сюжетным источником публикуемых ниже «Страстей Петра и Павла», нам придется остановиться на них подробнее. В этом апокрифе уже присутствуют все главные действующие лица “страстей” — апостолы Павел и Петр, Симон Маг, Нерон. Правда, Павел действует лишь в первых трех главах, а затем отправляется с проповедью в Испанию, император же возникает в самом конце повествования, да и то “за сценой”.

Через несколько дней после отъезда Павла, говорится в этом сочинении, в Рим из Ариции[2] явился Симон Маг, перелетев на глазах у толпы через городские ворота. Многие при виде этого поверили, что он и есть тот Христос, которого проповедал Павел. Постепенно Симон настолько подчинил своему влиянию римскую общину, что кое-кто даже стал называть отсутствующего Павла колдуном. Обману не поддались лишь семь человек. И тогда по велению Бога из Иерусалима в Рим прибыл апостол Петр. Призвав братьев “не верить в иного Спасителя, кроме распятого назарянина”, он направился к дому сенатора Марцелла, у которого поселился Симон, но привратник отказался вызвать к нему мага. Тогда Петр, приметив сидевшего на цепи большого пса, отвязал его и послал сказать Симону, чтобы тот вышел наружу. Пес одним прыжком влетел в дом, встал на задние лапы и, возвысив голос, передал Симону слова апостола, отчего маг на полуслове лишился речи, а все прочие застыли от изумления. Присутствия духа не потерял только сенатор Марцелл. Выбежав к Петру, он стал жаловаться на Симона, пересказывая попутно все гадости, которые тот говорил про него. Пес тем временем, оставаясь в доме, выступил от себя “сверх порученного” перед Симоном и его окружением с пространной и довольно злобной диатрибой, обвиняя мага во всех тяжких[3]. Между тем, толпа, стоявшая у входа, стала просить Петра, чтобы он показал еще какое-нибудь чудо, и тот, сняв с веревки сушеную рыбу, бросил ее в находившийся рядом прудик и велел ей ожить и плавать[4]. Рыбка повиновалась и не только плавала, но и к общему веселью поедала крошки хлеба, который ей бросали зрители. Под впечатлением этого чуда толпа уверовала, а Марцелл изгнал из своего дома Симона, нещадно избитого при этом домочадцами сенатора.

Центральным событием «Деяний Петра с Симоном» стали публичные прения между апостолом и магом на римском Форуме, в ходе которых был поставлен эксперимент по умерщвлению (Симоном) и оживлению (Петром) отрока из свиты префекта. Однако непосредственное отношение к «Страстям» имеет не этот, а следующий эпизод, в котором маг и апостол поочередно пытаются воскресить юного сенатора Никострата. Когда мать умершего доставила в сопровождении большой свиты его тело на римский Форум, “потребовав тишины, молвил громким голосом Петр: “Римляне! Пусть же справедлив будет суд между мною и Симоном и пусть установит, кто из нас в Бога Живого верует — он или я. Если воскресит этот труп Симон, считайте тогда его ангелом Божьим. Но если не воскресит, призову я своего Бога и верну живым матери сына””. После некоторого колебания Симон тоже выставил условие, потребовав в случае воскрешения им Никострата немедленного изгнания Петра из города. Дальнейшее развивается по сценарию, весьма сходному со сценарием «Страстей Петра и Павла», с той лишь разницей, что представителем высшей власти в «Деяниях Петра» выступает префект Агриппа, а его расправа над апостолом объясняется гневом на Петра, обратившего в христианство сразу четырех любовниц градоначальника.

III в. стал временем широкого распространения этой легенды и ее усвоения христианскими писаниями самых разных жанров, в том числе и христианской поэзией. Около 250 г. “оставивший языческие заблуждения” поэт Коммодиан вводит в свою «Апологетическую песнь» эпизод с говорящей собакой, посланной Петром с поручением к Симону Магу[5]. Немного позже Арнобий в трактате «Против язычников» рассказывает о том, как Симон рухнул по слову Петра с небес “вместе со своей огненной колесницей”[6]. В христианском приключенческом романе ужасов «Деяния Ксантиппы и Поликсены», построенном по модели сочинений Гелиодора, корабль похитителей Поликсены встречает в открытом море судно, на котором плывет апостол Петр, вызванный ночным видением в Рим для борьбы с Симоном Магом, “разорившим после ухода Павла в Испанию основанную им церковь”[7]. В апокрифе III в. «Апостольские дидаскалии» сам Петр рассказывает апостолам о проделках Симона в Риме: “Выйдя однажды, увидел я, как дурачит он [Симон Маг] народ на рынке. И заспорили мы с ним о Воскресении, о жизни и о смерти. И будучи побежден, заявил он, что улетает, и стал знаки своим прислужникам делать, чтоб подняли они его. И когда уж на большую высоту он был поднят, встал я и сказал ему: Властью Христова имени лишаю я тебя сил твоих, дабы отступились они от тебя. И тотчас отступились от него демоны, и рухнув, треснул от [головы до] пят он и умер”[8].

В тесной связи с «Деяниями Петра» находятся и так называемые «Клементины», о которых мы уже говорили ранее, однако вопрос о хронологической последовательности создания этих памятников остается пока не решенным.

В IV в. продолжали появляться новые апокрифы, разрабатывавшие и дополнявшие отдельные эпизоды «Деяний Петра с Симоном». В их числе — так называемые «Апостольские установления», «Деяния Нерея и Ахиллеса», книга «Исход из Иерусалима». Одновременно началось усвоение элементов легенды церковным преданием. И если в начале столетия Евсевий Кесарийский еще избегал пересказывать их от собственного имени, то на рубеже IV—V вв. Иоанн Златоуст уже делает это без колебаний.

Результатом развития легенды стало появление на исходе античности и в эпоху раннего средневековья целой группы очень похожих друг на друга апокрифов, сохранившихся на латинском, греческом и армянском языках под названиями «Страсти», «Мученичества» или «Деяния» апостолов Петра и Павла. Поскольку публикуемые ниже версии почти одноименны, первую из них, во избежание путаницы, мы будем называть “малыми” Страстями, а вторую “большими”[9].

“Малые” Страсти дошли до нас только на латыни, причем в единственной редакции: лондонский и флорентийский манускрипты (IX и XI вв.), на основе которых Р. Липсий опубликовал этот памятник, имеют минимальные разночтения, вполне объяснимые описками копиистов.

“Большие” Страсти существуют в латинской (66 глав) и греческой (67 глав) версиях и кроме того входят в состав раннесредневекового апокрифа — так называемых «Деяний Святых апостолов Петра и Павла» (88 глав), которые сохранились на греческом и армянском языках. В «Деяниях» «Страстям» аналогичны главы 22—88, причем в одних случаях они ближе к греческой версии, в других — к латинской. Предшествующая часть «Деяний» (гл. 1—21) описывает путешествие апостола Павла с о. Мальта в Рим.

Пользовавшиеся неизменным читательским успехом истории о длительном противоборстве чародея и чудотворцев стали в посленикейский период средством внедрения в массовое сознание желательных для Церкви идей и воззрений. Идеологическая заданность таких литературных обработок могла при этом диктоваться не только богословскими, но и политическими соображениями. Несмотря на подчеркнуто развлекательный, а порой и комедийный характер публикуемых «Страстей», в них настойчиво проводится мысль: Империя и Церковь никогда не были противниками, в истории их отношений имели место лишь досадные недоразумения, когда обманщики и маги направляли властей предержащих по ложному пути, побуждая их преследовать носителей истинной веры. Именно так подается история казни Христа в письме Понтия Пилата Клавдию (главы 19—22 “больших” Страстей), сходным образом объясняется расправа Нерона над апостолами. Та же идея проиллюстрирована в “больших” Страстях и примером из ветхозаветной истории: убеждая Нерона не слушать речи Симона, Петр вспоминает о египетских магах Иамнии и Мамрии, подтолкнувших фараона к преследованию народа Божьего, предводительствуемого Моисеем и Аароном, что привело к гибели и царя, и войска.

Если в «Мученичестве Павла», архетип которого складывался в эпоху острого антагонизма Империи и Церкви[10], Нерон представлен воплощением зла, главным противником веры Христовой, иначе говоря — антихристом[11], то в «Страстях Петра и Павла» ему отводится иная роль: он не умен, взбалмошен, порочен, но у него нет предубежденности против христиан и самодовлеющего желания преследовать их, он честно пытается разобраться, на чьей же стороне истина. Беда императора в том, что он позволил одурачить себя Симону Магу. Антихристом, т. е. антиподом Христа, в «Страстях» оказывается не верховныи носитель имперской власти, а “исполненный демонизма Симон”, о чем прямо заявляет апостол Петр. “Во Христе, — говорит он, — явлено полное единство Бога и человека, и осеняет Его та сила, которой через человеческую природу надлежало на помощь людям прийти. И в Симоне тоже две сущности — человека и дьявола, алчущего с помощью человека людей в сети завлечь”.

Кроме того, и в “больших”, и в “малых” Страстях присутствует идейная подоплека, связанная с внутрицерковной полемикой. После перенесения столицы Империи в Константинополь перед Римской кафедрой открылась реальная перспектива утраты первенствующего положения в христианском мире. Не желая признавать постановлений II Вселенского собора (381 г.) о равном достоинстве Римского и Константинопольского епископов, Римская церковь наряду с традиционным для нее возвеличиванием апостола Петра стала исподволь предпринимать шаги к умалению личности и заслуг другого “первоверховного” апостола, на авторитет которого стремился опереться соперничающий с Римом Константинополь. И потому Павлу отводится в «Страстях» роль почти что безмолвствующего статиста, он выглядит фигурой настолько бесцветной и безынициативной, что Нерон даже делает предположение о его слабоумии. И если в пространной версии Павел самостоятельно действует хотя бы в первых главах, то в “малых” Страстях нет и этого. Петр же представлен в обоих апокрифах безусловным лидером, который принимает решения, дает Павлу указания и произносит самые ответственные монологи. На особое избранничество Петра откровенно намекает и его способность творить чудеса, подобные тем, какие совершал сам Христос, — изгонять бесов, возвращать слепым зрение и воскрешать мертвых, в то время как роль Павла сводится лишь к проповеди Слова Божия. Устами Павла автор “больших” Страстей декларирует первенство старейшего из апостолов и особую его близость к Христу (гл. 52). Петр представлен в них как глава Вселенской церкви, к которому пишут “всех городов епископы” (гл. 39).

В «Страстях Петра и Павла» “экспериментально” и “наглядно” решается проблема, чрезвычайно волновавшая древних христиан: каковы различия между чудом и волшебством, чародейством и чудотворчеством? Судя по этим апокрифам, на западе христианского мира в поздне-античную эпоху сохранялись практически те же представления о “технологии” чародейства, которые были свойственны греко-римской языческой ментальности. Во всяком случае, набор магических действий Симона Мага и техника их осуществления аналогичны описанным в сочинениях Лукиана, Апулея и Гелиодора[12]. Неожиданно появляющиеся в VII главе “малых” и в 27 главе “больших” Страстей псы-призраки тоже представляют собой “реалии” языческих верований. Эти “собачки” считались постоянными спутниками богини колдовства Гекаты во время ее ночной охоты среди могил и мертвецов. Геката же выступала ночным коррелятом Артемиды-Дианы[13], святилище которой вплоть до V в. н. э. существовало в Ариции, откуда, согласно «Деяниям Петра» (гл. IV), в Рим прибыл Симон Маг и куда по версии “малых” Страстей после гибели отправили его тело.

Вместе с тем, из текста обеих версий явствует, что христианская трактовка магических действий принципиально отличалась от языческой. В языческом понимании волшебство было своего рода “незаконным” чудом, совершаемым с нарушением освященных обычаем правил, по прихоти мага и вопреки воле богов, вынужденных подчиниться его “страшным заклятьям”[14]. При этом результаты магических действий мыслились как вполне реальные и стабильные. Если таковыми признавались неурожай, болезнь или смерть, маг подлежал самому суровому уголовному наказанию[15]. Христианское сознание переосмыслило принцип “незаконности” как обращение за сверхъестественной помощью не к Богу, а к дьяволу и, судя по публикуемым памятникам, подвергло сомнению стабильность результатов колдовства или даже их реальность. Большинство сверхъестественных свершений Симона — это лжечудеса, автор трактует их либо как тривиальный обман (история с обезглавленным бараном), либо как мираж, когда в действительности ничего не происходит, но есть некая “кажимость” происходящего: “показалось, будто двигает головою мертвец”; “привиделись псы огромные”. Однако некоторые из лжечудес преподносятся в качестве событий вполне реальных: “Бывало — велит себя закопать и тотчас парящим в воздухе появлялся”, — говорит о Симоне автор “больших” Страстей. Каменные и медные статуи, по его словам, действительно ходили и смеялись (гл. 11). “Ложность” чудес в этом случае, очевидно, обусловлена их “незаконностью”. Но главное в авторском понимании чародейства состоит в том, что его результаты мимолетны или недолговечны и потому мало чем отличаются от наваждения. (“Волею Божьей ничего от волхований его кроме неистовства не остается”; “Если и совершил он что, то лишь в мороке наваждений и на краткий миг”.)[16] Истинное же чудо совершается вследствие обращенной к Богу молитвы и не по прихоти чудотворца, а Божьим соизволением[17]. Оно не требует никакого дополнительного “оборудования”, и результат его долговечен.

Такое понимание христианского чуда господствует в публикуемых апокрифах. Но наряду с ним в обеих версиях присутствует и иное его понимание, сохранившее сильный оттенок языческих представлений о чародействе. Приказывая демонам, несущим в небе Симона, немедля бросить его, Петр действует по собственной воле, а сверхъестественные силы (демоны) повинуются ему, будучи не в состоянии противиться страшному для них заклятью. Ситуация, таким образом, довольно точно воспроизводит языческую модель чародейства, и смертный приговор, вынесенный Петру как магу, чьи заклинания привели к гибели человека, абсолютно справедлив с точки зрения римского законодательства.

При всей фантастичности сюжета «Страсти Петра и Павла» отразили реальные обстоятельства распространения христианства в Риме, и в частности — острые столкновения между иудео- и языко-христианами. По некоторым данным, численность столичной общины иудеев достигала уже при Тиберии десяти тысяч человек[18], что благоприятствовало раннему проникновению туда христианства, но одновременно создавало большие сложности для принятия тамошними неофитами линии на решительный разрыв с религиозно-бытовыми предписаниями Закона, наиболее активным проводником которой был Павел. Не случайно пространная версия начинается сценой его объяснения с римскими иудеями, упрекающими апостола язычников в том, что он, “будучи сам обрезан, веру обрезания отвергает”. Впрочем, приводимые автором упреки и аргументы иудео-христианской полемики отличаются деликатностью и, вероятно, сконструированы им самим[19]. Из сочинений раннехристианских писателей (Иустина, Иринея, Оригена) известно, что в действительности такие споры носили куда более острый характер, а обвинения, звучавшие с обеих сторон, были весьма болезненны и оскорбительны для оппонентов[20]. Хотя в текст “больших” Страстей включено апокрифическое послание Пилата, где вина за казнь Христа возлагается на иудеев, автор отнюдь не склонен нагнетать антииудейские настроения. Более того, подстрекателем и глашатаем антииудаизма в его сочинении представлен лжец и совратитель душ Симон.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Отвечал ему господь слушай
Говорит помыслы палестине
апокрифов Страсти апостола Варфоломея 9 император
Дьявола святому скрежет
Говорит тут симон превосходнейший император