Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
>
История Филиппа, апостола и евангелистаПолемическая направленность и запальчивый тон «Истории Филиппа в Карфагене» заставляют предполагать, что ее основа восходит ко второй половине II в., когда между христианами и иудеями произошел окончательный разрыв, а их вековой спор перерос в ожесточенную ругань. Подобно большинству апокрифических сочинений, «История Филиппа» подвергалась позднейшей переработке и редактированию, но при этом сохранила черты, указывающее на ее гностическое происхождение. Наиболее отчетливо они проступают в обращенной к жителям Карфагена проповеди Филиппа (гл. 5), в которой апостол говорит о новом рождении Мессии Иисуса посредством некоего Знания. Очевидно, автор или редактор сохранившейся версии не был гностиком — пропагандируемое им вероучение вполне ортодоксально, он попросту не заметил гностического смысла этой фразы, приняв ее, вероятно, за парафраз из послания апостола Павла к колосянам (Кол.3:9-10). О гностических корнях деяния свидетельствует, кроме того, и “переадресовка” резиденции Сатаны с Египта (который в представлении христиан античной эпохи был страной демонов) на Карфаген. Большинством гностиков Бог, сотворивший зримый мир, считался воплощением злого начала, и потому поклонение иудейскому Яхве казалось им равносильным служению Сатане. Карфаген же во II—V вв. представлял собой главный центр еврейской диаспоры Западного Средиземноморья, именно туда были переправлены священные сосуды Иерусалимского храма после захвата Рима вандалами. Обращает на себя внимание широкая начитанность создателя «Истории», ему хорошо известны не только ветхозаветные тексты и церковйое предание — он обнаруживает знакомство с агадическими сказаниями и антииудейскими сочинениями греческих писателей дохристианского периода и зачастую предпочитает полагаться именно на них. Безусловно, знает он и повесть о борьбе апостола Петра c Симоном Магом в Риме. Некоторые ее сюжетно-композйционные конструкции были использованы им в «Истории Филиппа». Подобно Петру, находившийся в Иерусалиме Филипп получает в видении приказ отправиться на Запад (Рим заменён Карфагеном) для борьбы с врагом Господа и придя в Кесарию, находит там “готовый к отплытию корабль”, причем его разговор с капитаном местами дословно повторяет беседу Петра с капитаном корабля, на котором апостол плывет в Италию. Необычному крещению Петром наварха (спустившегося в море по якорному канату) соответствует обращение и очень своеобразное “крещение” Филиппом Ханании на корабельной мачте. Из «Деяний Петра с Павлом» заимствуется также мотив штиля и появления после молитвы апостола попутного ветра. По прибытии “к месту назначения” оба апостола совершают воскрешение, а их противник улетает (делает попытку улететь) по воздуху. Образ “говорящей собаки” тоже не потерян, но сообразно системе символов той культурно-исторической среды, для которой предназначался апокриф, пес превращен в вола. Обыграна в «Истории Филиппа» (гл. 10.) и знаменитая реплика верчеллианских деяний “Quo vadis, Domine?” Огромную роль в сочинении играет символика иносказаний. По сути дела, она образует второй повествовательный план, который, вполне согласуясь по идеологической (антииудейской) заданности с развитием сюжета, призван придать ему дополнительную убедительность. Продолжение полемики с иудеями средствами художественно-символических иносказаний представляет собой, например, эпизод обращения Ханании. Символика происходящего становится понятной, если вспомнить, что иудеи, не желавшие признавать богоизбранности Иисуса, цитировали слова Второзакония: “Проклят пред Богом всякий повешенный на дереве” (21 ;23), из чего следовало, что распятый на древе Иисус ни в коем случае не мог быть Мессией. Парируя этот довод, христианские апологеты утверждали, что проклятье связано не с самой казнью, а с преступлением, которое ею наказывается, распятие же на древе Иисуса Христа явилось средством искупления и спасения. Ханания, будучи подвешен на мачте корабля (ассоциировавшейся, по свидетельству Тертуллиана, с крестом), искупает страданиями свои грехи, кается и обретает истинную веру: тем самым “наглядно” подтверждается спасительная сила древа-креста и опровергаются аргументы иудеев. Но повешение на дереве богохульного грешника не может быть полностью уподоблено казни безгрешного Иисуса, поэтому Ханания висит на рее вниз головой. Это частичное, “со снижением”, уподобление грешного Ханании безгрешному Иисусу проходит через весь апокриф. Подобно Христу, Ханания воскресает на третий день, однако автор и здесь избегает их полного уподобления, возвращая своего героя к жизни не в воскресенье, как можно было бы ожидать, а лишь на следующий день — в понедельник. Символическим смыслом наполнены и часто встречающиеся в тексте апокрифа “точные” указания дня недели или времени суток. В гл. 4, например, правитель-Сатана сообщает, что его полчища ежедневно рыщут по земле лишь до третьего часа. Такая пунктуальность нечистой силы вовсе не случайна: число 3 и третий час, по убеждению древних христиан, имели способность сковывать силы зла. Амвросий Медиоланский (вторая половина IV в.) даже написал гимн, названный им «Песнь на третий час»:
Час третий, время дивное: Христос на Крест подъемлется. Вот час, в который древняя Избытка скверна мерзости И жало смерти вырвано, И вины мира отняты.
В памятнике различимы два литературных пласта. Первый состоит из сюжетов и мотивов, заимствованных в многочисленных христианских сочинениях I—V вв. К более позднему авторскому пласту следует отнести тонко организованную символику структуры повествования, построенную на повторяющемся числе 9, т. е. трижды Троицы (фольклорная в основе своей композиция упорядочена), стилистически виртуозные проповеди, обильное, хотя и не совсем точное, цитирование ветхозаветных текстов. Специфические обороты речи и насыщенность апокрифа каббалистическими символами заставляют думать, что сирийская версия представляет собой не перевод с греческого, а оригинал. В научной литературе традиционно указывается, что «История Филиппа» — это сочинение позднего времени (V—VII вв.), однако такой взгляд нуждается в обосновании, поскольку теология апокрифа не обнаруживает знакомства с богословскими проблемами и вероопределениями посленикейского периода. Есть основания думать, что у одного из главных героев апокрифа — иудея Ханании был реальный исторический прототип. Известно, что полемика по вопросу об истинности Мессии Иисуса породила в христианской среде легенды, объявлявшие видных таннаев (иудейских законоучителей) явными или тайными последователями Христа[1]. Среди таннаев I — начала II вв. имя “Ханания” носили довольно многие[2], но, кажется, только один из них мог послужить прообразом нашего героя. Мы имеем в виду знаменитого тайная “второго поколения”[3] Иошуа бен Хананию, игравшего в первой четверти II в. видную роль в дипломатических отношениях между Синедрионом и имперской властью. Согласно Вавилонскому Талмуду и палестинским Мидрашам, этот Ханания много путешествовал по морю, побывал в Афинах, Александрии, неоднократно посещал Рим, где встречался с императором Адрианом. Как и Гамалиил, он никогда не принадлежал к последователям Иисуса и даже прославился искусством ведения споров с ними. Но еще более резко Иошуа бен Ханания выступал против фарисеев, потребовавших после разрушения Храма неукоснительного соблюдения любых, в том числе мельчайших, предписаний Закона. Считая исполнение обрядов без внутреннего чувства ненужным и даже губительным, Ханания говорил, что зависть и злоба губят людей, а счастливыми их делают любовь и умеренность[4]. Такая позиция имела точки соприкосновения с проповедью Иисуса и могла восприниматься христианами как ее усвоение. Вдобавок к этому у бен Ханании сложились напряженные, даже враждебные отношения с верхушкой Синедриона, от которой он претерпел множество унижений[5], о чем, вероятно, было известно и в христианской среде. Таким образом, он должен был казаться христианам вполне подходящей фигурой для “посмертного” обращения в их веру и возведения в сан мученика, якобы погибшего от рук иудеев. С именем Иошуи бен Ханании Агада связала множество легенд и преданий. Среди них есть рассказ о том, как благодаря астрономическим познаниям Иошуи морское плавание из Палестины в Рим было совершено в необычайно короткие сроки. В другом предании утверждается, что во время пребывания в Риме он сумел на основании Библии доказать воскрешение мертвых. В сюжетной канве и образной системе публикуемого апокрифа просматривается, на наш взгляд, христианская перелицовка этих легенд. Главная ее особенность в том, что “теоретическое” в созвучии со всем строем «Истории Филиппа» переведено в план образно-наглядного, а чудесное максимально усилено. Думается, вполне определенная аллюзия скрыта и в образе карфагенского правителя-Сатаны. Рискнем предположить, что первоначально здесь подразумевался император римлян Элий Адриан (117—138). К такой догадке нас подводят следующие соображения: 1) Со времени правления Адриана и до конца античной эпохи отношение христиан к этому императору оставалось негативным. Они были убеждены, что “Адриан намеревался повсеместно искоренить христианскую веру и установил на месте страстей Господних изображения демонов”[6], и потому вполне могли объявить его сатанинским правителем; 2) Как уже говорилось, именно с Адрианом Хананию связывают Талмуд и Мидраши, а в агадической традиции их словесные поединки описаны с претензией на стенографическую точность; Поможет мне господь наш господу филиппа |
|
|
|
|
