|
|
<<< ΛΛΛ >>>
Письмо ХСП
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я думаю, мы с тобою согласны в том, что все внешнее приобретается
ради тела, о теле пекутся во имя души, что в душе есть части прислужива-
ющие, - благодаря им мы движемся и питаемся, но даны они нам ради глав-
ного. А главное в ней состоит из разумной и неразумной части, которая в
подчинении у разумной, она же одна ни с чем не соотносится и все соотно-
сит с собою. Ведь и божественный разум стоит во главе всего и ничему не
подчинен, и наш разум, происходящий от него, таков же. (2) Если в этом
мы согласны, то непременно согласимся и в другом: блаженная жизнь заклю-
чается в том, чтобы разум наш был совершенен. Ведь он один не порабощает
души, противостоит фортуне, охраняет нашу безопасность, как бы ни сложи-
лись обстоятельства. В этом - единственное нерушимое благо. Счастлив,
повторяю, тот, кого ничто не умалит; он стоит на вершине и опирается
только на самого себя, - а кто держится чужой помощью, тот может и
упасть. В ином случае над ними обретает силу многое, нам не принадлежа-
щее. Кто захочет иметь опорой фортуну? Какой здравомыслящий человек ста-
нет собою восхищаться, накопив чужое?
(3) Что есть блаженная жизнь? Безопасность и постоянное спокойствие.
А их дает величье духа, дает упорство и постоянство в том, что хорошо
обдумано. Как прийти к этому? Постичь истину целиком; соблюдать во всех
поступках порядок, меру, приличие и добрую волю, благожелательную, неиз-
менно послушную разуму, достойную и любви, и восхищенья. Чтобы сказать
все коротко и ясно, напишу так: дух мудреца должен быть таким, какой
приличествует и богу. (4) Чего желать тому, кому досталось все честное?
Ведь если что-нибудь, помимо честного, может способствовать благо-
денствию, тогда из того же самого будет состоять и блаженная жизнь, а
без этого ее не бывает. Но что может быть глупее и позорнее, чем пола-
гать, будто благо разумного духа слагается из вещей неразумных? (5) Не-
которые, однако, считают, будто высшее благо можно увеличить, ибо оно
неполно, когда ему противятся вещи случайные. Даже Антипатр, один из ве-
ликих чиноначальников этой школы, сказал, что придает внешнему некоторое
значение, хотя и очень небольшое. Но разве ты не видишь, - это ведь то
же самое, что быть недовольным дневным светом, если не горит еще ка-
кой-нибудь огонек? Много ли значит малая искра при сияющем солнце? (6)
Если ты недоволен только тем, что честно, значит, ты непременно хочешь
прибавить к нему или покой, который греки называют ао^лтрса, или наслаж-
денье. Первый еще можно принять: душе ничто не докучает, и она вольна
вглядываться во вселенную, ничем не отвлекаемая от созерцанья природы. А
вот наслажденье - это благо для скотов. К разумному мы добавляем нера-
зумное, к честному - бесчестное. Когда щекочут наше тело, это тоже нас-
лажденье, (7) так что же вы не решаетесь сказать, что человек бла-
женствует, когда нёбо его ублажено? И ты причисляешь пусть не к мужам,
но хотя бы к людям того, для кого высшее благо состоит из вещей прият-
ных: лакомств, красок, звуков? Прочь его из прекрасного разряда существ,
второго после богов, - к бессловесным скотам, ибо сам он животное, до-
вольное кормом. (8) Неразумная часть души сама состоит из двух половин:
первая - отважная, честолюбивая, безудержная, подверженная страстям;
вторая - низменная, томная, преданная наслаждениям. Половину необуздан-
ную, но лучшую и, во всяком случае, сильнейшую и достойнейшую мужа, не-
которые отставляют, а для блаженной жизни считают необходимой половину
хилую и низкую. (9) Разум они заставляют служить ей, унижая и опошляя
благо самого высокого по рожденью существа, превращая к тому же это бла-
го в нечто чудовищное, составленное из разных и не подходящих друг к
другу членов. Так говорит в "Сцилле" наш Вергилий:
Сверху - дева она лицом и грудью прекрасной,
Снизу - тело у ней морской чудовищной рыбы,
Волчий мохнатый живот и хвост огромный дельфина.'
С этой Сциллой срослись хотя бы животные свирепые, страшные и провор-
ные; а из каких чудищ составляют иные мудрость? (10) "Первейшее ис-
кусство человека, - говорил Посидоний, - это сама добродетель, ей ввере-
на бесполезная и хлипкая плоть, годная лишь на то, чтобы принимать пи-
щу". Божественная добродетель переходит во что-то скользкое, и к верхней
части, достойной поклонения и причастной небу, оказывается прилепленным
бессильное, ленивое животное: покой, хоть его место сразу же после доб-
родетели, сам ничего не дает душе и только устраняет помехи; наслаждение
же изнеживает ее и подтачивает любую ее твердость. Можно ли найти соче-
тание тел, больше рознящихся между собою? С самым сильным соединяют са-
мое вялое, с суровым - пустячное, с чистейшим - не знающее удержу ни в
чем, вплоть до кровосмешенья.
- (11) "Так что же, если крепкое здоровье, и покой, и отсутствие
страданья ничуть не мешают добродетели, ты не станешь к ним стре
миться?" - Почему же? Но стремлюсь я к ним не как к благам, а потому
только, что они не противны природе и я принимаю их по здравому суж-
денью. Какое же в них будет тогда благо? Только одно: правильность выбо-
ра. Ведь когда я беру одежду, какую мне подобает, когда гуляю, сколько
положено, когда ужинаю, как мне должно, то не ужин, не прогулка, не
одежда суть блага, а мое обращение с ними, мое умение соблюсти в каждом
деле отвечающую разуму меру. (12) Я и сейчас повторю: выбрать чистую
одежду - это достойный предмет стремлений, потому что человек по природе
- существо чистое и опрятное. Выходит, благо есть не сама по себе чистая
одежда, а выбор чистой одежды, так как благо - не в самой вещи, а в ее
выборе, и честность заключена в нашем действии, а не в том, на что оно
направлено. (13) Можешь считать, что сказанное мною о вещах сказано и о
теле. Ведь им природа облекла душу, словно некой одеждой, тело - ее пок-
ров. Но кто ценит одежду по сундуку? Ножны не делают меч ни лучше, ни
хуже. И о теле я говорю тебе то же самое: если мне предоставят выбор, я
предпочту здоровье и силу, но благом будет мое сужденье о них, а не они
сами.
(14) Говорят2 и так: "Мудрец, конечно, блажен; но высшего блага дос-
тигает он, только если этому способствуют естественные подспорья. Потому
обладающий добродетелью не может быть несчастен, но и высшего блаженства
нет у него, если он лишен естественных благ, таких, как здоровье и от-
сутствие увечий". (15) Однако ты при этом допускаешь вещь более неверо-
ятную: даже терпящий сильную и непрерывную боль может не быть несчастным
и даже быть блаженным; а вот высшее блаженство у него ты отрицаешь, хоть
это и меньше. Ибо если добродетель может сделать так, чтобы человек не
был несчастен, ей еще легче дать ему высшее блаженство, - ведь расстоя-
ние от блаженства до высшего блаженства меньше, чем от несчастья до бла-
женства. Так неужели же то, что способно вырвать человека из всех прев-
ратностей и перенести его в число блаженных, не может сделать и ос-
тального - дать ему высшее блаженство? Неужели оно лишится сил у самой
вершины склона? (16) В жизни есть вещи приятные, есть неприятности, но и
то и другое - вне нас. Если человек добра не бывает несчастен даже под
гнетом всяческих неприятностей, неужто он не испытывает высшего бла-
женства только потому, что лишен той или иной приятной вещи? Нет, как
под грузом неприятностей он не согнется настолько, чтобы стать несчаст-
ным, так недостаток приятного не низведет его с вершины блаженства; выс-
шее блаженство он испытывает независимо от всех приятных вещей так же,
как среди неприятностей не бывает несчастен, - а если его высшее благо
можно уменьшить, значит, можно его и отнять. (17) Я недавно говорил, что
огонек ничего не добавляет к свету солнца, затмевающего все, что блестит
без-него. - "Но порой застится и солнце!" - Сила и яркость солнца не
убавляются и среди препон; пусть стоит между ним и нами преграда и не
дает нам его увидеть, - оно делает свое дело, идет своим путем. Пусть
солнце светит за облаками - оно от этого не тусклее и не медлительней,
потому что застить его и препятствовать ему - не одно и то же. (18) Так
же и все противостоящее добродетели ничего у нее не отнимает. Она не
становится меньше, только не так сверкает; сама по себе она все та же и
бьет нам в глаза своим блеском, невидимо проявляет свою силу, наподобье
солнца во мгле. Против добродетели все беды, все уроны, все обиды так же
бессильны, как облака против солнца.
(19) Есть и такие что говорят, будто мудрец, чье тело не в столь уж
цветущем состоянии, и не несчастен, и не блажен. Но и это заблуждение:
добродетели приравниваются к вещам случайным, мужам честным приписывает-
ся то же, что и лишенным честности. А есть ли что более мерзкое и недос-
тойное, чем сравнивать вещи почтенные и презренные? Почтенны справедли-
вость, благочестье, верность, храбрость, разумность; и наоборот, ничего
не стоит то, что чаще и больше всего достается людям нестоящим: могучие
и всегда здоровые и крепкие голени, и плечи, и зубы. (20) И потом, если
считать недужного телом мудреца ни несчастным, ни блаженным, если оста-
вить его посередке, то и жизнь его не такова, чтобы к ней стремиться или
от нее бежать. Но разве не нелепо утверждать, что к жизни мудреца не на-
добно стремиться? И можно ли поверить, будто есть такая жизнь, чтобы не-
зачем было ни стремиться к ней, ни от нее бежать? Далее, если изъяны те-
ла не делают несчастным, они позволяют быть и блаженным. Ведь что бес-
сильно ухудшить наше состояние, то и наилучшему состоянию неспособно по-
ложить конец.
(21) Мне возразят: "Мы знаем холодное и горячее, но между ними есть
еще теплое; так же один блажен, другой несчастен, третий - ни блажен, ни
несчастен". - Я хочу разбить это выдвинутое против нас сравнение. Если я
добавлю к теплому больше холодного, оно станет холодным, если больше го-
рячего, оно станет в конце концов горячим. А если тому, кто ни блажен,
ни несчастен, я добавлю несчастий, он, по-вашему, не станет несчастным;
значит, ваше сравненье не похоже. (22) И потом: вот тебе человек ни бла-
женный, ни несчастный; я добавлю к его бедам слепоту, - он не станет
несчастным, добавлю изнуренье, - он не станет несчастным, добавлю посто-
янные тяжкие боли, - он не станет несчастным. Чью жизнь столько бед не
сделают несчастной, у того они и блаженной жизни не отнимут. (23) Кто
подался, как ему остановиться? А если что не дает ему скатиться донизу,
оно же удержит его и на вершине. - "Неужели невозможно уничтожить бла-
женство в жизни?" - Его даже и убавить нельзя! Потому-то одной доброде-
тели и довольно для блаженной жизни. - (24) "Что же, стало быть, тот
мудрец, кто дольше жил, кого не отвлекала никакая боль, не блаженнее то-
го, кто всегда боролся со злою судьбой?" - Ответь мне: разве он лучше и
честнее? А если нет, так он и не блаженнее. Чтобы жить блаженнее, нужно
жить правильнее; кто не может жить правильнее, тот и блаженнее не будет.
Добродетель не знает прироста, - значит, не знает его и блаженная жизнь,
чей источник - добродетель. - Сама добродетель - столь великое благо,
что и не замечает привходящих мелочей, таких, как краткость века, горе,
всяческие телесные страдания. Ибо и наслажденье недостойно того, чтоб
она на него оглядывалась. (25) Что главное в добродетели? - Будущее ей
не нужно, дней она не считает: в самый ничтожный срок она вкусит вечные
блага.
Это все кажется нам невероятным, превосходящим человеческую природу -
затем, что мы мерим ее величие собственной немощью и прилагаем имя доб-
родетели к собственным порокам. Но разве не столь же невероятными кажут-
ся слова, которые некто мог сказать среди жесточайших мучений: "Какое
блаженство!" - А ведь этот голос донесся из самой мастерской наслаж-
денья! "Это мой последний и самый блаженный день!" - так сказал Эпикур3,
измученный и задержкой мочи, и болью незаживающих язв на животе. (26)
Так невероятна ли такая вещь для почитателей добродетели, если ее можно
найти и у подданных наслаждения? Они, выродившиеся, низкие духом, ут-
верждают, будто среди тягчайших страданий, тягчайших бедствий мудрец бу-
дет ни несчастен, ни блажен. Но это невероятнее невероятного! Я не вижу,
почему бы добродетели, сброшенной с ее высоты, не скатиться до самого
низа! Она либо должна давать блаженство, либо, если ее от этого отреши-
ли, ей не помешать нам стать несчастными. Покуда она на ногах, ее не
прогнать: ей подобает только полное пораженье - или полная победа.
- (27) Говорят и так: "Только бессмертным богам досталась на долю и
добродетель, и блаженная жизнь, - а нам лишь некое подобье и тень божес-
ких благ, к которым мы приближаемся, чтобы никогда их не достигнуть". -
Но ведь разум у людей и богов один: в них он совершенен, в нас поддается
совершенствованию. (28) А доводят нас до безнадежности наши пороки. Вто-
рым после мудреца стоит тот, в ком еще мало стойкости, чтобы всегда
блюсти наилучшее, чье суждение еще нетвердо и колеблется. Ему хочется
иметь острый слух и зрение, крепкое здоровье, тело, не отталкивающее на
вид и всегда сохраняющее крепость, и срок жизни подольше; (29) так неу-
жели он на всем его протяжении не сделает ничего такого, в чем придется
каяться? В человеке несовершенном пребывает некая сила зла; душа у него
подвижна, сохранившееся в ней зло гонит ее, и, гонимая, она отдаляется
от блага4. Пока он еще не стал человеком добра, - но становится им. А
кто еще добра не достиг, тот плох. Только
Тот, в чьем теле живут и отвага, и добродетель,5
равен богам; к ним он стремится, помня о своем происхожденье. (30) Ни
для кого не зазорны старанья подняться туда, откуда спустился. Какие у
тебя причины не верить в божественность того, кто сам есть частица бога?
Все окружающее нас едино, оно и есть бог, мы же - и его соучастники, и
члены его тела. Наша душа способна вместить его и вознестись к нему, ес-
ли ее не пригнетают пороки. Как положение нашего тела - прямое и устрем-
ленное к небу, так и душа наша, которой можно подняться, насколько она
хочет, с тем и создана природой, чтобы желать равного с богами и так не
оставлять праздными своих сил и самой развертываться во всю ширь. Не чу-
жою дорогой карабкается она ввысь; трудно было бы идти к небу, - а она
возвращается. (31) Встав на этот путь, она шествует смело, презревши
все, не оглядываясь на деньги: золото и серебро для нее достойны того
мрака, в котором лежали, она ценит их не по блеску, бьющему в глаза не-
веждам, но по прежней грязи, из которой выкопала их наша алчность. Она,
повторяю, знает, что богатства не там, где их копят, - наполнять надо
душу, а не мошну. (32) Пусть она будет хозяйкой всех вещей, пусть всту-
пает во владение всей природой, чтобы ограничить свои владения пределами
востока и запада, чтобы обладать всем по обычаю богов и с высоты своего
изобилия презирать богачей, не столько радующихся своим сокровищам,
сколько удрученных чужими. (33) Поднявшись на такую высоту, душа и о
плоти заботится, как о неизбежном грузе, но не любит ее и не подчиняется
тому, над чем поставлена. Не бывает свободным раб своей плоти. Ведь, не
говоря о других хозяевах, которых не миновать, если слишком о ней забо-
титься, собственная ее власть и своенравна, и прихотлива. (34) Из своей
плоти душа либо выходит спокойно, либо отважно спешит прочь и не спраши-
вает, что случится потом с останками. Как мы пренебрегаем остриженными
волосами и бородой, так и божественная душа, собираясь покинуть челове-
ка, не заботится, куда перенесено будет ее прежнее вместилище; спалит ли
его огонь, покроет ли земля, растерзают ли звери, - все это. на ее
взгляд, имеет к ней так же мало касательства, как послед - к новорожден-
ному. Что переставшему существовать до того, растащат ли птицы его тело,
или оно будет сожрано, отданное
морским собакам в добычу? "
(35) Но и пребывая среди людей, мудрый не страшится посмертных угроз
от тех. кому мало, чтобы люди их боялись вплоть до своей смерти. "Нет, -
говорит он, - мне не страшны крючья, не страшно гнусное для тех, кто
увидит, растерзание брошенного на поругание тела. Я никого не прошу от-
дать мне последний долг, никому не поручаю моих останков; природа сама
заботится, чтобы никто не лишился погребенья. Время схоронит тех. кого
жестокость вышвырнула в поле". Превосходно говорит Меценат:
Что мне гробница моя? Похоронит останки природа!
Можно подумать, будто это сказано человеком, высоко подпоясанным! От
природы он был велик и мужествен духом, да только распустился от посто-
янных удач 7. Будь здоров
Письмо XCIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) В том письме, где ты сетовал по поводу смерти философа Метронак-
та, словно он и мог, и должен был бы пожить дольше, я не обнаружил обыч-
ной твоей справедливости, которая всегда при тебе, кем бы ты ни стал и
чем бы ни занимался, и которой тебе недостает только в одном - в том же,
в чем и всем. Я встречал многих, кто был справедлив к людям, и ни одно-
го, кто был бы справедлив к богам. Мы каждый день ругаем рок: почему то-
го-то он унес посредине пути? почему не унесет такого-то,. а продлевает
его старость, тягостную и для него, и для других? (2) Молю" тебя, рассу-
ди по справедливости: ты ли должен подчиняться природе, или природа те-
бе? Какая разница, скоро или нескоро уйдешь ты оттуда,. откуда все равно
придется уйти? Заботиться нужно не о том, чтобы жить долго, а о том,
чтобы прожить довольно. Будешь ли ты жить долго, зависит от рока, будешь
ли вдосталь, - от твоей души. Полная жизнь всегда долгая, а полна она,
если душа сама для себя становится благом и сама получает власть над со-
бою. (3) Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой
человек и не жил, а замешкался среди, живых, и не поздно умер, а долго
умирал. Прожил восемьдесят лет! Но дело-то в том, с какого дня его счи-
тать мертвым. (4) А этот погиб во цвете лет! - Однако выполнил обязан-
ности доброго гражданина, доброго друга, доброго сына и нигде ничего не
упустил. Пусть век его неполон, зато жизнь полна. Прожил восемьдесят
лет! Нет, восемьдесят лет просуществовал, - если только не говорить
"прожил" в том же смысле, как говорят "дерево живет".
Молю тебя, мой Луцилий, постарайся, чтобы жизнь наша, подобно" драго-
ценностям, брала не величиной, а весом. Будем мерить ее делами, а не
сроком. Хочешь знать, в чем разница между мужем бодрым, презирающим фор-
туну, выполнившим все, что положено на службе у жизни,, поднявшимся до
высшего ее блага, и тем, у кого за плечами долгие годы? Один пребывает и
после смерти, другой погиб, не успев умереть. (5) Так будем славить и
причислять к счастливцам того, кто и отпущенной ему малости нашел хоро-
шее применение. Он увидел истинный свет, не был одним из многих, он жил,
а не прозябал. Иногда небо над ним было ясно, иногда, как бывает, сиянье
могучего светила мерцало ему сквозь облака. Зачем спрашивать, долго ли
он прожил? Он жил! Он пришел и к потомкам, оставив по себе память.
(6) Я не откажусь, конечно, если мой срок продлится на много лет, но
если он будет урезан, не стану говорить, будто мне чего-то не хвати-
ло-для блаженной жизни. Я ведь не привязался мыслями к тому дню, который
сулит мне последним жадная надежда: на всякий день я смотрю как на пос-
ледний. Зачем ты спрашиваешь меня, когда я родился? Могу ли числиться
среди еще не старых? Свое я получил. (7) Человек может быть. совершенн-
ным и при тщедушном теле - так и жизнь может быть совершенной и при
меньшем сроке. Возраст принадлежит к числу вещей внешних. Как долго я
проживу, зависит не от меня, как долго пробуду - от меня 1. Требуй от
меня, чтобы я не провел мой бесславный век, как в потемках, чтобы я жил,
а не тащился мимо жизни.
(8) Ты спросишь меня, каков самый долгий срок жизни? Жить, пока не
достигнешь мудрости, - не самой дальней, но самой великой цели. Тут уж
можешь смело хвалиться и благодарить богов и, пребывая среди них, ста-
вить в заслугу себе и природе то, что ты был. И недаром: ведь ты вернул
ей жизнь лучшей, нежели получил. Ты успел показать на примере, что такое
муж добра, каков он и как велик; а если тебе прибавят времени, то и оно
не будет отличаться от прожитого.
(9) И все же - до каких пор нам жить? Мы насладились знанием всего и
вся. Мы знаем, от какого начала поднимается природа, как она устраивает
вселенную, как все по тем же кругам возвращает год, как замыкает все,
что было прежде, и сама себе становится пределом. Мы знаем, что звезды
движутся своею силой, что только земля стоит на месте, а остальное не-
сется с безостановочной скоростью. Мы знаем, как луна проходит мимо
солнца, почему более медленное светило оставляет позади более быстрое,
как получает от него свет и как теряет. Мы знаем, по какой причине нас-
тупает ночь и возвращается день. Вот и надо отправиться туда, чтобы все
увидеть вблизи.
(10) Мудрец говорит: "Я смело ухожу туда не в надежде на то, что мне
открыт, по моему разумению, путь к моим богам. Я заслужил быть принятым
в их число и уже был среди них: я послал к ним мою душу, а они мне нис-
послали свою. Но допустим, что я исчезаю совершенно, что от человека ни-
чего не остается; мое мужество не меньше, даже если я ухожу в никуда".
- (11) "Он прожил меньше лет, чем мог бы!" - Есть книги, где мало
стихов, но и достойные хвалы, и полезные. А вот "Летописи" Танудня - ты
ведь знаешь, как они объемисты и как их называют2. Жизнь некоторых пото-
му и долга, что похожа на "Летописи" Танузия. (12) По-твоему, счастливее
тот, кого убивают в день игр на закате, а не в полдень? Или, ты думаешь,
кто-нибудь так по-глупому жаден к жизни, что предпочтет быть зарезанным
в раздевалке, а не на арене? Не с таким уж большим разрывом обгоняем мы
друг друга; смерть никого не минует, убийца спешит вслед за убитым. То,
о чем ты так хлопочешь, ничтожно. Разве в том дело, долго ли ты будешь
избегать неизбежного? Будь здоров.
Письмо XCIV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Некоторые принимают только ту часть философии, что дает особые
наставления человеку в каждой роли и, не стремясь придать стройность
всему в его жизни, советует мужу, как вести себя с женою, отцу - как
воспитывать детей, хозяину - как управлять рабами; прочие же части фило-
софии они отставляют как витающие за пределами нашей пользы, - как будто
можно дать совет касательно части, не постигнув прежде всей жизни в це-
лом. (2) А вот Аристон Стоик, наоборот, считает эту часть легковесной,
не проникающей глубоко в сердце. Ей, со всеми ее наставлениями1, помога-
ют, по его словам, в наибольшей мере основоположенья "философии и опре-
деление высшего блага: ибо кто хорошо его понял и усвоил, тот сам себя
наставит, как надобно поступать в каждом деле. (3) Как овладевающий ис-
кусством бросать копье старается попасть в намеченное место и приучает
руку направлять оружье, а потом, приобретя благодаря упражненью и навыку
эту способность, пользуется ею, как захочет (ведь он научился поражать
не тот или этот предмет, а любой, какой пожелает), - так снаряженный на
все случаи жизни не нуждается в напоминаньях по каждому из них; он ведь
постиг все: не как нужно жить с сыном или с женой, а как нужно жить пра-
вильно, сюда же входит и то, как нужно жить с женою и детьми. (4) Клеанф
считает и эту часть полезной, однако бессильной, если она не проистекает
из философии в целом, не знает ее основоположений и правил.
Значит, тут различаются два вопроса: полезен ли этот раздел или бес-
полезен и может ли он сам по себе создать человека добра, иначе говоря,
этот ли раздел лишний, или он делает лишними все остальные разделы. (5)
Кто хочет представить его лишним, говорит так: "Если какая-нибудь прег-
рада перед глазами мешает видеть, надо ее убрать, а покуда она застит
зрение, даром будет стараться поучающий: "Ходи так, протяни руку сюда".
Так же точно, если что-нибудь ослепляет душу и препятствует разглядеть
порядок наших обязанностей, пустое дело поучать: "Так-то живи с отцом,
так-то - с женою". Поучения бесполезны, пока ум помрачен заблуждениями;
а рассеется их мрак, - станет видно, чего требует каждая обязанность. Не
то ты будешь учить его, как нужно поступать здоровому, но здоровым не
сделаешь. (6) Ты показываешь бедняку, как нужно вести себя, когда есть
богатство; но разве такое может быть, покуда бедность при нем? Ты объяс-
няешь голодающему, что бы он делал, насытившись; а ты лучше утоли голод,
засевший у него в утробе. И то же самое я говорю тебе обо всех пороках:
их надо устранить, а не поучать тому, что при них невозможно. Если ты не
изгонишь ложные мнения, которыми мы страдаем, ни скупой не станет слу-
шать о том, как должно пользоваться деньгами, ни трусливый - о том, как
презирать опасность. (7) Добейся, чтобы он знал, что деньги - не благ" и
не зло, покажи ему, как несчастны богачи. Добейся, чтобы он знал. что
всеобщие пугала, в том числе и боль и смерть, не так страшны, как толку-
ет всюду молва. Хотя смерть непреложный закон, есть и тут великое утеше-
ние: ни к кому она не приходит дважды; а против боли лучшим лекарством
будет упорство духа, который все может облегчить себе стойкостью и тер-
пением. Боль по природе хороша и тем, что длительная не может быть
сильной, а сильная - длительной. Нужно мужественно встречать все, что
приказывает нам мировая неизбежность". (8) Когда, внушив ему эти осново-
положенья, ты научишь его видеть свой удел в мире, когда он узнает, что
блаженна жизнь, ищущая не наслаждений, а согласия с природой2, когда по-
любит добродетель как единственное человеческое благо и как единственно-
го зла станет бежать позора, а все прочее: богатство, почести, крепкое
здоровье, власть - признает безразличным, не причисляемым ни к благу, ни
ко злу, - тогда ему незачем будет напоминать все по отдельности и твер-
дить: "Ходи так, обедай этак! Это пристало муж чине, это - женщине, это
- женатому, это холостому". (9) Кто усердно напоминает, тот обычно сам
на это не способен. Так наставляет дядька - мальчика, бабушка - внучку;
так сердитый учитель рассуждает о том, что сердиться нельзя. Войди в
школу, где учат грамоте, и ты убедишься: о чем так надменно вещают фило-
софы, все есть в детских прописях.
(10) Далее, должен ли ты давать советы о вещах явных или сомни-
тельных? Где все ясно, вразумленья не нужны; дающему советы о вещах сом-
нительных не верят - значит, все наставленья излишни. Об этом запомни
вот что. Если ты вразумляешь в случае темном и неясном, нужно помочь се-
бе доказательствами; а станешь доказывать, - взятые для доказательства
примеры будут сильнее вразумлений, так что хватит их одних. (11) "Так
относись к другу, так - к согражданину, так - к союзнику". - "Почему?" -
"Потому что это справедливо". - Но все это внушит мне тот раздел, где
говорится о справедливом. Здесь я найду и то, что к справедливости нужно
стремиться ради нее самой, и то, что к ней не принуждает никакой страх,
не приманивает никакая награда, и то, что любящий в этой добродетели
что-нибудь, кроме нее самой, не бывает справедливым. Когда я проникнусь
такими убежденьями, зачем мне нужны будут наставленья всех желающих
учить ученого? Для знающего наставленья излишни, для незнающего их не-
достаточно. Ведь он должен слышать не только, как его наставляют, но и
почему. (12) Кому, повторяю, нужны наставленья: обладающему или не обла-
дающему истинными мненьями о благе и зле? У кого их нет, тому ты ничуть
не поможешь: его уши заткнула молва, противоречащая твоим вразумленьям;
а кто верно судит о том, к чему должно стремиться и чего избегать, знает
и без твоих слов, что ему делать. Значит, всю эту часть философии можно
отбросить.
(13) Есть две причины наших преступлений: или в душе живет злонравие,
укрепляемое превратными мнениями, или, даже если ложные понятия ею не
овладели, она склонна к ним и легко развращается, прельщаемая какой-ни-
будь неподобающей видимостью. Значит, мы должны либо излечить больной
дух, избавив его от пороков, либо еще свободный от них, но тянущийся ко
злу, захватить заранее. И то, и другое делают основоположенья философии
- и, стало быть, другой род наставлений ничего не дает. (14) И потом,
если наставлять каждого в отдельности, дело это окажется неохватным.
Ведь ростовщику нужны одни наставленья, земледельцу - другие, купцу -
третьи, ищущему дружбы царей - четвертые; любящему свою ровню потребны
не те, что любящему стоящих ниже. (15) В браке придется поучать, как об-
ращаться мужу с женой, которую он взял девушкой, и как с женой, которая
до женитьбы знала мужчин; как жить с богатой и как - с бесприданницей. А
разве не будет, по-твоему, никакой разницы между плодовитой и бесплод-
ной, между пожилой и молоденькой, между матерью и мачехой? Нельзя охва-
тить все разряды, а каждый из них требует своего. Между тем законы фило-
софии кратки, но связывают все. (16) Прибавь к этому, что наставленья
мудрости должны быть определенными и твердыми; то, чего нельзя опреде-
лить, лежит вне мудрости, которая знает границы вещей. Значит, эта нас-
тавительная часть философии должна быть отброшена: ведь она то, что обе-
щает немногим, не может дать всем, а мудрость охватывает всех. (17) Нет
разницы между безумием всеобщим и тем, которое поручают лечить врачам, -
кроме одной: тут страдают недугом, а там - ложными мнениями. Тут причина
неистовства - в состоянии здоровья; там само оно есть нездоровье души.
Кто начнет наставлять безумца, как он должен говорить, как ходить, как
вести себя на людях и как - дома, тот будет безумнее вразумляемого: зна-
чит, надо лечить черножелчие, устранять саму причину безумия. То же сле-
дует делать, и когда безумна душа: нужно изгнать безумье, а не то все
вразумляющие речи пропадут даром.
(18) Вот что говорит Аристон. Ответим ему на всё по отдельности.
Во-первых, возразим на его слова о том, что преграду, мешающую глазу ви-
деть, надо убрать. Согласен, тут нужны не советы, как смотреть, а ле-
карство, которое прочистило бы зрение и согнало с глаза вредную помеху.
Но мы видим благодаря природе, и убравший преграду вернул бы ей исконную
способность. А чего требует от нас каждая обязанность, тому природа не
учит. (19) Потом тот, у кого вылечили бельмо, не может сразу же, как
прозреет, возвращать зрение другим; а кого избавили от злонравья, тот и
других избавляет. Нет нужды ни в ободрении, ни в советах, чтобы глаз по-
нял свойства красок; без всякого вразумления любой отличит черное от бе-
лого. А вот душа нуждается во многих поученьях, чтобы увидеть, как сле-
дует поступать в жизни. Даже больных глазами врач не только лечит, но и
вразумляет. (20) "Нельзя, - говорит он, - подставлять ослабевшее зрение
вредному свету: от тьмы переходи сперва к сумеркам, потом отважься на
большее и постепенно приучись терпеть ясный свет; нельзя заниматься пос-
ле еды; нельзя насиловать воспаленные и вспухшие глаза; надо избегать
сильного и холодного ветра в лицо". И прочие советы в таком роде враче-
ванье присоединяет к лекарствам, помогая ими не меньше, чем снадобьями.
- (21) "Заблуждение - причина всех грехов; а от него наставленья нас
не избавят, не вытеснят ложных мнений о благе и зле". - Не спорю, сами
по себе наставления слишком слабы, чтобы опровергнуть в душе превратные
убежденья; но разве они поэтому не могут быть полезны в сочетании с дру-
гим? Во-первых, они освежают память; во-вторых, то, что в общем и целом
видится неясно, по частям можно рассмотреть тщательнее. Ведь так ты мо-
жешь назвать лишними и утешения и ободренья; но они лишними не бывают, -
а значит, и вразумленья тоже.
- (22) "Глупо, - говорит он, - поучать больного тому, что он должен
был бы делать здоровым. - Нужно вернуть ему здоровье, а иначе все нас-
тавленья бесполезны". - Но разве нет у больных и у здоровых общего, о
чем им надо напоминать? Например, чтобы они не были жадны в еде, чтобы
избегали усталости? Значит, есть общие наставленья и для бедного и для
богатого. - (23) "Вылечи алчность, и тебе не в чем будет вразумлять ни
бедняка, ни богача, если успокоится их жажда наживы". - Но разве одно и
то же - не быть жадным до денег и уметь пользоваться деньгами? Алчные не
знают в них меры, а пользоваться ими не умеют не одни алчные. - "Унич-
тожь заблуждения - ив наставленьях не будет надобности". - Неверно!
Представь себе, что алчность утихла, представь, что жажда роскоши крепко
связана, дерзость обуздана, леность пришпорена; но даже избавившись от
пороков, мы должны будем учиться, что и как нам делать. - (24) "Вразум-
ления бессильны против тяжких пороков". - Но и врачеванье не побеждает
неисцелимых болезней; однако к нему прибегают ради излеченья одних или
облегченья других недугов. Даже сила всей философии - если она соберет
для этого все свои силы - не искоренит отвердевшей застарелой язвы в ду-
ше; но если она лечит не все, это не значит, будто она ничего не лечит.
- (25) "Много ли пользы указывать на очевидное?" - И даже очень! Порой
мы и знаем, да не замечаем. Напоминанье не учит, а направляет и будит
наше вниманье, поддерживает память, не дает упустить из виду. Мы прохо-
дим мимо многого, что лежит перед глазами; напомнить - это вроде как
ободрить. Часто душа не хочет видеть и очевидного; значит, нужно внушить
ей знание самых известных вещей. Тут к месту повторить изреченье Кальва3
в речи против Ватиния: "Вы знаете, что подкуп был, и все знают, что вы
это знаете". (26) Ты знаешь, что дружбу нужно чтить свято, но не делаешь
этого. Знаешь, что бесчестно требовать от жены целомудрия, а самому сов-
ращать чужих жен, знаешь, что ни ей нельзя иметь дело с любовником, ни
тебе - с наложницей, - а сам не поступаешь так. Поэтому нужно порой при-
вести тебя в память: таким вещам следует не лежать в запасе, а быть под
рукой. Что полезно для нас, нужно часто встряхивать, часто взбалтывать,
ибо оно должно быть не только известно нам, но и всегда наготове. К тому
же так и очевидное становится обычно еще очевиднее.
- (27) "Если то, чему ты поучаешь, сомнительно, надобны вдобавок до-
казательства, - и выходит, что полезны они, а не поученья". - А что если
и без всяких доказательств поможет сила влияния самого вразумляющего?
так же, как ответы правоведов действительны, даже если не приведено ос-
нование? И потом то, чему поучают, весомо и само по себе, особенно если
оно вплетено в стихи или в свободной речи сжато в изреченье. Возьми хоть
Катоновы слова: "Покупай не то, что нужно, а что-необходимо. А чего не
нужно, за то и асе отдать дорого" 4. А каковы изречения, или высказанные
оракулом или подобные им: "Береги время! Познай себя!" (28) И разве ты
будешь требовать обоснований, услышав от кого-нибудь такие стихи?
<<< ΛΛΛ >>>
Оно телесно
Наставленья ничего наставления философии
но к добродетели
Каждый из нас это множество живых существ
|
|
