<<<     ΛΛΛ     >>>   

Однако динамический регресс обладает следующей особенностью, отличающей его
от математического регресса: математический регресс имеет дело, собственно,
только со сложением частей в целое или разложением целого на его части, и
потому условия этого ряда всегда следует рассматривать как части его, стало
быть, как однородные и потому как явления. В динамическом же регрессе речь
идет не о возможности необусловленного целого из данных частей или
необусловленной части данного целого, а о выведении состояния из его
причины или о выведении случайного существования самой субстанции из
необходимого существования, и потому здесь не требуется, чтобы условие
непременно составляло вместе с обусловленным один эмпирический ряд.

Таким образом, из кажущейся антиномии, лежащей перед нами, есть еще
какой-то выход: оба противоречащих друг другу положения могут быть
истинными в различных отношениях, а именно все вещи чувственно
воспринимаемого мира совершенно случайны, стало быть, имеют всегда лишь
эмпирически обусловленное существование, но для всего ряда существует также
неэмпирическое условие, т. е. безусловно необходимая сущность. В самом
деле, как умопостигаемое условие она вовсе не должна принадлежать к ряду
как член его (даже как высший член) или делать какой-либо член ряда
эмпирически не обусловленным: весь чувственно воспринимаемый мир во всех
его звеньях она оставляет в его эмпирически обусловленном существовании.
Следовательно, этот способ полагать безусловное существование в основу
явлений отличается от эмпирически не обусловленной причинности (свободы),
рассмотренной в предыдущем параграфе, тем, что при свободе сама вещь как
причина (substantia phaenomenon) все же еще входила в ряд условий и только
ее причинность мыслилась как умопостигаемая, здесь же необходимая сущность
должна мыслиться целиком вне ряда чувственно воспринимаемого мира (как ens
extramundanum) и только в умопостигаемой форме; лишь этим путем можно
избежать того, чтобы она сама не была подчинена закону случайности и
зависимости всех явлений.

Итак, регулятивный принцип разума в отношении этой нашей задачи состоит в
следующем: в чувственно воспринимаемом мире все имеет эмпирически
обусловленное существование, и никакое свойство в нем не имеет безусловной
необходимости; в ряду условий [в чувственно воспринимаемом мире] нет ни
одного члена, для которого не следовало бы ожидать и по возможности дальше
искать эмпирических условий в возможном опыте; ничто не дает нам права
выводить существование какого бы то ни было условия вне эмпирического ряда
или считать это существование в самом ряду абсолютно независимым и
самостоятельным, хотя этим не отрицается, что весь ряд зависит от
какой-нибудь умопостигаемой сущности (которая поэтому свободна от всякого
эмпирического условия и скорее содержит в себе основание возможности всех
этих явлений).

Однако мы вовсе не намереваемся доказывать таким путем безусловно
необходимое существование такой сущности или обосновывать на этом хотя бы
только возможность чисто умопостигаемого условия существования явлений
чувственно воспринимаемого мира; подобно тому как мы ограничили разум,
чтобы он не потерял нити эмпирических условий и не пускался в область
трансцендентных оснований для объяснения, невыразимых in concrete, точно
так же мы лишь ограничиваем теперь, с другой стороны, закон чисто
эмпирического применения рассудка, чтобы он не занимался решением вопроса о
возможности вещей вообще и не объявлял невозможным умопостигаемое лишь
потому, что оно не нужно нам для объяснения явлений. Итак, это лишь
показывает, что совершенная случайность всех вещей природы и всех их
(эмпирических) условий вполне согласуется с произвольным допущением
необходимого, хотя и чисто умопостигаемого, условия; следовательно,
никакого настоящего противоречия между этими утверждениями нет, и потому
они оба могут быть истинными. Быть может, такая безусловно необходимая
сущность, мыслимая рассудком, сама по себе невозможна, однако нельзя
заключить это исходя из общей случайности и зависимости всего, что
принадлежит к чувственно воспринимаемому миру, или из принципа, требующего,
чтобы мы не останавливались ни на одном звене его, поскольку он случаен, и
не ссылались на причины вне мира. Разум идет одной дорогой в эмпирическом
применении и совершенно особой- в трансцендентальном.

Чувственно воспринимаемый мир не содержит в себе ничего, кроме явлений, но
явления суть только представления, которые в свою очередь всегда чувственно
обусловлены. И так как здесь нашими объектами никогда не бывают вещи сами
по себе, то нечего удивляться тому, что мы никогда не вправе делать скачок
от какого бы то ни было члена эмпирического ряда за пределы чувственности,
как это было бы возможно, если бы мы имели дело с вещами самими по себе,
которые существовали бы вне своего трансцендентального основания и которые
можно было бы оставить, чтобы искать причину их существования вне их. В
отношении случайных вещей это во всяком случае необходимо было бы сделать,
но не в отношении того, что есть только представления о вещах, сама
случайность которых есть лишь феномен и может приводить только к регрессу,
определяющему феномены, т. е. к эмпирическому регрессу. Но мыслить себе
умопостигаемое основание явлений, т. е. чувственно воспринимаемый мир,
свободное от случайности чувственно воспринимаемого мира, не противоречит
ни неограниченному эмпирическому регрессу в ряду явлений, ни полной
случайности их. Только это мы и должны были сделать для устранения
кажущейся антиномии, и только таким образом можно было это сделать.
Действительно, если условие для всякого обусловленного (по своему
существованию) всегда есть чувственное условие и именно поэтому принадлежит
к ряду, то оно само также обусловлено (как это доказывает антитезис
четвертой антиномии). Следовательно, или противоречие с разумом, который
требует безусловного, должно оставаться, или безусловное должно быть дано
вне ряда в умопостигаемом, необходимость которого не требует и не допускает
никакого эмпирического условия и, стало быть, в отношении к явлениям
безусловно необходима.

На эмпирическое применение разума (в отношении условий существования в
чувственно воспринимаемом мире) не влияет допущение чисто умопостигаемой
сущности, а на основании принципа полной случайности это применение
восходит от эмпирических условий к более отдаленным условиям, которые
всегда опять-таки эмпирические. Точно так же и это регулятивное
основоположение не исключает допущения находящейся вне ряда умопостигаемой
причины, когда дело идет о чистом применении [разума] (в отношении целей).
В самом деле, в таком случае умопостигаемая причина означает лишь
трансцендентальное и неизвестное нам основание возможности чувственного
ряда вообще, и существование ее, независимое от всех условий чувственного
ряда и безусловно необходимое в отношении их, вовсе не противоречит
безграничной случайности его, а следовательно, и нигде не заканчивающемуся
регрессу в ряду эмпирических условий.

Заключительное примечание к антиномии чистого разума в целом

Пока понятия нашего разума имеют предметом только целокупность условий в
чувственно воспринимаемом мире и то, что может быть полезно разуму в
отношении этого мира, до тех пор наши идеи суть, правда,
трансцендентальные, но все же космологические идеи. Но как только мы
полагаем безусловное (о котором, собственно, идет речь) в то, что находится
целиком вне чувственно воспринимаемого мира, стало быть, вне всякого
возможного опыта, идеи становятся трансцендентными: они не просто служат
для завершения эмпирического применения разума (которое всегда остается
неосуществимой идеей, хотя мы должны следовать ей), а совершенно
обособляются от него и сами себе создают предметы, материал которых не
заимст-344

вован из опыта и объективная реальность которых основывается не на
завершении эмпирического ряда, а на чистых априорных понятиях. Подобные
трансцендентные идеи имеют чисто умопостигаемый предмет, и допускать его
как совершенно неизвестный трансцендентальный объект, конечно,
позволительно; но, для того чтобы мыслить его как вещь, определимою ее
отличительными и внутренними предикатами, мы не имеем никаких оснований его
возможности (так как он не зависит ни от каких эмпирических понятий) и
никакого оправдания для такого допущения; поэтому такой предмет есть лишь
пустое порождение мысли. Тем нс менее та космологическая идея, которая
послужила поводом к четвертой антиномии, заставляет нас решиться на этот
шаг. В самом деле, всегда обусловленное существование явлений, нс имеющее
никакой основы в самом себе, побуждает нас искать что-то отличное от всех
явлений, стало быть, умопостигаемый предмет, в котором прекратилась бы эта
случайность. Но если мы однажды уже позволили себе допустить вне области
всей чувственности самостоятельно существующую действительность, то мы
должны рассматривать явления только как случайные способы представления об
умопостигаемых предметах, о таких сущностях, которые сами суть мыслящие
существа, и потому нам остается только прибегнуть к аналогии с
эмпирическими понятиями, чтобы составить себе хоть какое-нибудь понятие об
умопостигаемых вещах, которые сами по себе совершенно неизвестны нам. Так
как мы познаем случайное только в опыте- здесь же речь идет о вещах,
которые вовсе не должны быть предметами опыта,- то нам приходится выводить
свое знание о них из того, что необходимо само по себе,- из чистых понятий
о вещах вообще. Вот почему первый шаг, сделанный нами за пределы чувственно
воспринимаемого мира, заставляет нас начинать свои новые знания с
исследования абсолютно необходимой сущности и из се понятий выводить
понятия о всех вещах, поскольку они чисто умопостигаемые; эту попытку мы
сделаем в следующей главе.

Выше мы видели, что посредством чистых рассудочных понятий без каких-либо
условий чувственности невозможно представлять себе никакой предмет, так как
чистые понятия не обладают объективной реальностью и содержат в себе только
форму мышления. Однако, если они применены к явлениям, их можно показать in
concrete, так как именно в явлениях они находят материал для эмпирических
понятий, которые суть не что иное, как рассудочные понятия in concrete. Но
идеи еще более далеки от объективной реальности, чем категории, так как
нельзя найти ни одного явления, в котором их можно было бы представить себе
in concrete. Они содержат в себе некоторую полноту, какой не достигает ни
одно возможное эмпирическое знание, и разум обладает при этом только
систематическим единством в чувстве, и с этим единством он пытается
сблизить эмпирически возможное единство, никогда не достигая его полностью.

Но по-видимому, еще более, чем идея, далеко от объективной реальности то,
что я называю идеалом и под чем я разумею идею не только in concrete, но и
in individuo, т. е. как единичную вещь, определимую или даже определенную
только идеей.

Человечество, взятое в своем совершенстве, содержит в себе не только
расширение всех присущих такой природе и входящих в наше понятие о нем
существенных свойств вплоть до полного совпадения их с их целями, что было
бы нашей идеей совершенного человечества, но и заключает в себе все, что
кроме этого понятия необходимо для полного определения идеи; в самом деле,
из всех противоположных предикатов только один подходит к идее наиболее
совершенного человека. То, что мы называем идеалом, у Платона есть идея
божественного рассудка, единичный предмет в его чистом созерцании, самый
совершенный из всех видов возможных сущностей и первооснова всех копий в
явлении.

Не забираясь так далеко, мы должны, однако, признать, что человеческий
разум содержит в себе не только идеи, но и идеалы, которые, правда, не
имеют в отличие от платоновских творческой силы, но все же обладают
практической силой (как регулятивные принципы) и лежат в основе возможности
совершенства определенных поступков. Моральные понятия- это не вполне
чистые понятия разума, так как в основе их лежит нечто эмпирическое
(удовольствие или неудовольствие). Однако, что касается принципа,
посредством которого разум ограничивает самое по себе не связанную законами
свободу (следовательно, если обращать внимание только на форму этих
понятий), они могут, конечно, служить примером чистых понятий разума.
Добродетель и вместе с ней человеческая мудрость во всей их чистоте суть
идеи. Но мудрец (стоиков) есть идеал, т. е. человек, который существует
только в мысли, но который полностью совпадает с идеей мудрости. Как идея
дает правила, так идеал служит в таком случае прообразом для полного
определения своих копий; и у нас нет иного мерила для наших поступков,
кроме поведения этого божественного человека в нас, с которым мы сравниваем
себя, оцениваем себя и благодаря этому исправляемся, никогда, однако, не
будучи в состоянии сравняться с ним. Хотя и нельзя допустить объективной
реальности (существования) этих идеалов, тем не менее нельзя на этом
основании считать их химерами: они дают необходимое мерило разуму, который
нуждается в понятии того, что в своем роде совершенно, чтобы по нему
оценивать и измерять степень и недостатки несовершенного. Но попытки
осуществить идеал на примере, т. е. в явлении, скажем [изобразить] мудреца
в романе, напрасны, более того, они в известной степени нелепы и
малоназидательны, так как естественные границы, постоянно нарушающие
совершенство в идее, исключают возможность какой бы то ни было иллюзии в
такого рода попытках и тем самым делают даже подозрительным и подобным
простому вымыслу то добро, которое содержится в идее.

Так обстоит дело с идеалом разума, который всегда должен основываться на
определенных понятиях и служить правилом и прообразом для следования или
оценки. Совершенно иначе обстоит дело с созданиями воображения, которые
никто не может себе уяснить и о которых никто не в состоянии дать ясное
понятие. Они суть как бы монограммы, представляющие собой лишь отдельные,
хотя и не определимые никакими правилами, черты, которые составляют скорее
как бы смутное изображение различных данных опыта, чем определенную
картину, наподобие тех, что, по уверению художников и физиогномистов,
витают в их голове как непередаваемые очертания их произведений или оценок.
Их можно, хотя и не точно, назвать идеалами чувственности, так как они
должны быть недосягаемым образцом возможных эмпирических созерцаний, хотя
они и не дают никаких правил, доступных объяснению и проверке.

Наоборот, разум со своими идеалами имеет целью полное определение по
априорным правилам; поэтому он мыслит предмет, который должен быть
полностью определим по принципам, хотя для этого нет достаточных условий в
опыте и, следовательно, само это понятие трансцендентно.

ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЫ

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

О трансцендентальном идеале (Prototypon transcendentale)

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Делать его возможным три правила всех временных отношений явлений
Прилагается к понятию
Кант И. Критика чис разума философии 9 рассудка
Подчиненные понятия
Краткий вывод о правильности и единственной возможности этой дедукции Чистых рассудоЧных