ΛΛΛ     >>>   

Гуревич П. Философия культуры

Введение ......................................... 1
Глава 1. Феномен культуры ................... 2

Глава 2. Философия и культурология ........... 10

Глава 3. Философия культуры и социология ....... 20

Глава 4. Генезис культуры ................. 31

Глава 5. Культ и культура .................... 43

Глава 6. Ценностная природа культуры .......... 55

Глава 7. Святыни разных культур ................. 65

Глава 8. Природа и культура ................... 80

Глава 9. Идея универсальности культуры .......... 91

Глава 10. Типология культур .................... 103

Глава 11. Культура и цивилизация ............... 115

Глава 12. Культура и история .................. 126

Глава 13. Элитарная и демократическая культура ... 138

Глава 14. Распространение и восприятие культуры .. 151

Заключение ..................................... 163

В ходе обсуждения наметилась определенная последовательность проблем, которые в совокупности отражали спектр дисциплины. Что такое культура? Это основной диапазон проблем. Следующая группа вопросов: почему культура, будучи уникальным и относительно целостным феноменом, существует сегодня в столь значительном многообразии? Последующее размышление подводило к вопросу: как должен вести себя человек перед фактом распыления культур? Должен ли он обрести собственную культурную нишу или обязан выйти в беспредельный космос культурных миров?
Культуры давно перестали быть герметически закрытыми ареалами. Неслыханная миграция населения, в результате которой экзотические духовные веяния опоясали земной шар. Грандиозные кросс-культурные контакты. Межнациональные браки. Экуменические волны. Божественное слово, несущееся с экрана. Поиск межрелигиозного вселенского диалога. Может быть, важно противостоять этим тенденциям? Именно так рассуждают фундаменталисты. Не происходит ли порча великих заветов? Не рождается ли бессмысленная мозаика культурных веяний?
Эти вопросы предполагают обсуждение исторических судеб культуры. Сохранится ли множественность культур? Будут ли они восприниматься как равноправные, или останется некая иерархия культурных доминионов? Эти вопросы имеют еще один аспект: должны ли национальные культуры сохранить собственную суверенность, или им предстоит образовать некую общепланетную, универсальную культуру?
Наконец, философия культуры немыслима без критического отношения к метафизике. Она неукоснительно обсуждает вопрос о возможностях философии распознать феномен культуры. Участники монреальского конгресса, в частности, говорили о том, располагает ли философия достаточными ресурсами, чтобы понять культуру, или для этого нужны иные формы миропостижения. Названные проблемы обсуждаются на страницах этой книги.

Гуревич А. Философия и история. Теория формаций и реальность истории - электронная библиотека истории

Гуревич А. Философия и история. Теория формаций и реальность истории

Вопрос о применимости понятия “социально-экономическая формация” в
историческом исследовании возник не сегодня. Он уже обсуждался в теоретических
дискуссиях 60-х годов, но затем разделил участь многих других вопросов философии
истории и методологии исторического познания - его стали обходить молчанием.
Между тем в настоящее время этот вопрос приобретает новую, еще большую
значимость, притом не только теоретическую, но и - может быть, прежде всего -
политическую. Глубокие пертрубации, переживаемые на наших глазах тем, что еще
совсем недавно именовалось “мировой системой социализма”, не могут не ставить
обществоведов перед вопросом о смысле и научной эффективности теории социально-
экономических формаций.
Эксперименты по практическому воплощению идеи социализма, мягко говоря, не
увенчались успехом. Мало того, эти эксперименты, проводившиеся в странах с
различными социально-экономическими укладами, преимущественно
некапиталистическими или при относительно слабой развитости капитализма,
приводили к использованию идеи социализма в качестве псевдонима тоталитарных
режимов. Политическая и идеологическая “надстройка” совершила грубое насилие над
экономическим базисом, принеся его в жертву доктрине, и в результате “реальный
социализм” оказался бесконечно далеким от того строя производства и общества,
который виделся Марксу.
Если же оставаться в плане теории, то выяснилось, что отсутствует четкое и
разработанное понимание того, что такое социализм и каковы его коренные,
неотъемлемые признаки. Но социализм, по Марксу, не просто один из способов
производства, он представляет собой завершение всей предшествующей истории,
понимаемой, в самых общих контурах, как восхождение от одной общественной
формации к другой.
Исторический опыт, который сделался фактом биографии ныне живущих
поколений, ставит нас перед необходимостью нового осмысления теории формаций.
Мои измерения в данном случае ограничиваются попыткой предельно кратко
наметить некоторые аспекты проблемы, имеющие непосредственное отношение к
историческому знанию. Тревожащий историка вопрос состоит в следующем: в какой
мере теория формаций способствует углублению и прогрессу исторического познания?
1. Возникновение теории социально-экономических формаций было
естественным результатом борьбы, которую начиная с 40-х годов минувшего столетия
вели Маркс и Энгельс против идеалистического истолкования человека и
исторического процесса. В противовес конструкциям младогегельянцев и иных
идеалистов, сводивших историю к “саморазвитию и самопознанию духа”, они
выдвинули материалистическое понимание истории, что само по себе явилось
колоссальным завоеванием научной мысли.
Введя понятия “способа производства материальных благ” и “социально-
экономической формации” и разрабатывая их содержание, Маркс и Энгельс оказали в
высшей степени плодотворное воздействие на развитие исторической науки, дав ей
концептуальный аппарат для выделения и осмысления общественных отношений и
лежащих в их основании хозяйственных систем в качестве тех сторон человеческой
жизни, которые определяют политические и идеологические феномены. Дальнейшее
развитие исторического знания проходило во многом под влиянием Маркса,
независимо от того, признавали его те или иные историографические направления или
отрицали. Материалистическое понимание истории открыло новую страницу в
освоении богатства исторического процесса.
Огромным достижением научной мысли явился переход к системному
рассмотрению общества. Маркс по сути дела впервые увидел его как сверхсложную
систему, организующуюся вокруг определенных принципов. Тем самым был положен

конец тому подходу к истории, который выделял из ее потока отдельные направления
эволюции - политические, бытовые, религиозные и т.д., но не охватывал общества в
качестве самоорганизующегося, одновременно гомеостатичного и развивающегося
организма, все компоненты и стороны которого координированы и образуют
диалектическое, т.е. внутренне противоречивое единство. Конечно, системный подход
Маркса обладал известной ограниченностью. Он принимал во внимание
преимущественно и главным образом материальные, “базисные” факторы и,
собственно, в первую очередь именно в них усматривал системообразующее начало.
Тезис о “базисе” и “надстройке” априорно отводил феноменам политического и
идеологического плана роль несамостоятельных элементов “второго порядка”, лишь
“отражающих” структуру и изменения базиса. Сама природа метафоры
“базис/надстройка”, заимствованная из строительной области, свидетельствует об
известных ограничениях системной мысли того времени; сравнение общества с
организмом, к которому прибегают современные социологи и философы, как кажется,
скорее приближает к адекватному постижению предмета. Различие, разумеется,
состоит не в том, из какой сферы действительности берутся сравнения, а в том, что
объяснение, исходящее из диохотомии “базис/надстройка”, есть объяснение причинно-
следственное, тогда как системный подход, как он мыслится научной и
методологической мыслью ХХ века, предполагает иные - более гибкие и
дифференцированные схемы интерпретации.
В марксистской историографии немало сделано для того, чтобы пересмотреть
идеалистические построения и насытить картину истории социально-экономическим
содержанием. В результате этих исследований были охарактеризованы “несущие”
структуры самых разных форм человеческого общежития. Изучение закономерностей
производства и распределения во многом обогатило понимание истории и глубинных
причин ее движения. Историки существенно продвинулись в уяснении базисных
феноменов, и в результате в новом свете предстали многие черты и особенности
политического строя и общественных движений.
Однако не ограничиваясь разработкой материалистического метода понимания
истории, Маркс и Энгельс сформулировали философию исторического процесса. Я
полагаю, что необходимо делать различие между общеметодологическим подходом к
изучению исторического материала, с одной стороны, и генерализирующей
конструкцией - с другой. Разграничение это необходимо для правильной оценки как
метода, так и философско-исторических построений, ибо последние вовсе
принудительно не вытекают из метода.
Как свидетельствует практика советских историков в использовании этой теории,
одна из важнейших процедур, ими осуществляемых, заключается в том, что к любому
из изучаемых обществ неизменно прилагается пятичленная схема. Любое общество
якобы в той или иной мере соответствует признакам, отвечающим характеристике
одной из формаций. В случаях, когда трудно или невозможно добиться подобного
соответствия исторической действительности “идеальному типу” - а такого рода
случаев более, чем достаточно, - делаются оговорки о локальном “своеобразии” данной
общественной структуры либо об ее “недоразвитости”, но сомнений относительно
универсальной применимости схемы не возникает. Положение о том, что некоторые
народы не проходили через какую-либо формацию, но “миновали” ее, не только не
отменяет общеисторического закона, но, напротив, как бы утверждает его. Путь
истории уподобляется железнодорожному полотну, поезд может вопреки расписанию
“миновать” станцию, но движется он по все тому же пути: если вспомнить о
“локомотиве истории”, то сравнение ее пути с железной дорогой не покажется столь уж
натянутым.
Известную “отдушину” в этой цельной конструкции часть востоковедов
пробовала найти в замечаниях Маркса об “азиатском способе производства”, но, как
известно, обсуждение вопроса о правомерности применения этого понятия также было
в конце концов скомкано. Нельзя не отметить, что самое понятие “азиатский” в
применении к способу производства не вполне корректно с точки зрения логики теории

формаций: это понятие не раскрывает формационного содержания тех или иных
общественных систем, подменяя его географической привязкой, причем все
“азиатское” опять-таки выносится за одну скобку. Что именно подразумевал Маркс под
“азиатским способом производства” - определенную стадию доклассового общества,
разновидность раннеклассовых образований или вариант феодального строя, - остается
невыясненным.
Мне кажется наиболее вероятным, что Маркс прибег к этому понятию для того,
чтобы подчеркнуть глубокое своеобразие общественных структур на Востоке и
способов их функционирования, своеобразие, которого он не мог не видеть и которое
не вмещалось в рамки схемы формаций. Потребность во введении понятия “азиатский
способ производства” диктовалась прежде всего сознанием того, что на Востоке
наблюдалась не последовательная смена социальных систем, а их устойчивость и
неизменность. Категория исторического прогресса, на которую опиралось учение о
формациях, здесь не “работала”.
Любопытно, кстати, что у самого автора теории формаций наряду с “азиатским
способом производства” время от времени возникало еще одно “отклонение” от
формационной “нормы”. Маркс предпочитал говорить не о “рабовладельческом
способе производства”, а об “античной формации”. Эти понятия никоим образом не
синонимы, ибо, как Маркс не раз подчеркивал, базис античного общества образовывал
труд свободных крестьян и ремесленников, а не труд рабов. Итак, налицо вторая
“аномалия” в схеме поступательного развития общественно-экономических формаций -
“античный способ производства”.
Эти “отклонения” от схемы не случайны. Маркс был настолько чуток к
исторической конкретике, что не был склонен подгонять все бесконечное многообразие
истории под жесткую и единообразную схему. Я уже не говорю о том, что при
состоянии исторических знаний середины прошлого столетия свою теорию формаций
Маркс неизбежно основывал преимущественно на материале истории Европы.
Маркс не мог не ощущать известного противоречия между всеобъемлющей
системой формационного развития и многоликостью реальных социальных форм. Не
отсюда ли его резкие высказывания об “универсальной отмычке”, которую стремятся
применить везде и всюду? Ибо не по уму усердные продолжатели Маркса
поторопились распространить “пятичленку” на все известные историкам социальные
образования.
Стремясь найти выход из этого противоречия, которое со временем стало
выступать все сильнее и явственнее, марксисты-философы и историки прибегают к
рассуждениям об “общем” и “особенном” в историческом процессе, строят
внутриформационные типологии, и все это отнюдь не лишено определенного смысла,
поскольку позволяет расширить операционное поле в пределах пятичленной схемы.
Предлагались разного рода ее модификации. Например, историю человечества
делили на стадии “первичной” и “вторичной” формаций, включая в первую все
докапиталистические общества; в этой “первичной” формации под рубрику
“феодализм” рекомендовали включить все социальные образования, вышедшие из
стадии первобытности. Дискуссии об общественных формациях, которые проводились
советскими историками в 60-е годы, продемонстрировав немало слабых мест
“пятичленки”, вместе с тем не смогли существенно продвинуть вперед
методологическую мысль, поскольку они оставались в рамках все той же схемы, не
посягая на ее истинность.
2. Однако главная трудность в применении теории формаций к изучению
исторического процесса заключается в другом. Научное исследование всегда
начинается с формулировки проблемы. Ее постановка диктует тот вопросник, с
которым историк подходит к своим источникам. О том, о чем историк их не вопрошает,
источники ему и не расскажут. Учение о формациях предопределяет направление
мысли историков. Они отбирают в источниках материал, релевантный схеме,
отбрасывая и игнорируя остальное или оттесняя этот “иррациональный остаток” на
периферию своего сознания. “Кто ищет, тот всегда найдет”, распевали мы в детстве. В

этих словах горькая правда: идущий находит именно то, что ищет, и может не увидеть
или, во всяком случае, не оценить объективно всего остального. Априорные установки,
заложенные в схему, односторонне ориентируют исследователей, сужение горизонта
поиска неизбежно ограничивает его свободу.
Нет ничего проще, чем всюду и везде находить “феодализм”, если
руководствоваться упрощенным пониманием феодализма как строя крупного
землевладения, эксплуатирующего земледельцев. Здесь всегда налицо вооруженные
господа и бесправные крестьяне, к которым господа применяют внеэкономическое
принуждение, и связи между сюзеренами и вассалами. Оснащенный такими
критериями историй найдет феодализм и в древневосточных деспотиях - от
Месопотамии до Египта, и в Римской империи (колонат), и в Китае, и в Индии, и в
Иране, и в Византии, и в Русском государстве (крепостничество). Над культурами
мелкого земледелия постоянно и повсеместно воздвигались схожие между собой
системы угнетения1.
И столь же незамысловата процедура поисков рабовладельческого строя: в самом
деле, где в давние (и сравнительно недавние) времена не существовало рабства? Но
определяли ли рабство или поземельно-личная зависимость крестьян коренные,
структурные черты того или иного общества? Этот вопрос обычно не обсуждается.
Применение историками пятичленной схемы чревато упрощениями и
неоправданными сближениями разнородных и разнокачественных социальных систем
и слабо обоснованными генерализациями. Поглощенные взысканиями формационных
признаков в том или ином обществе, мы упустили из виду такие стороны исторической
действительности, которые объемлются понятиями “культура” и “цивилизация”. Но
что означает подобное “упущение”? На мой взгляд, не что иное, как игнорирование
самой сущности исторического процесса - истории людей. Категории “культура” и
“цивилизация” лежат в ином плане, нежели категория “формации”, и не могут быть к
ней сведены.
Как правило, не обсуждается возможность существования социальных структур,
которые не подходят под характеристику какой-либо из намеченных марксизмом
формаций и “выламываются” из схемы. Казалось бы, введение в научный оборот новых
материалов, открытие доселе неведомых обществ и выявление в давно изучаемых
структурах новых сторон должны были привести к усложнению категориальной сетки,
которую историки налагают на историческую действительность. Ведь функция
“идеального типа” в историческом исследовании заключается в том, чтобы
посредством верификации идеально-типической модели путем сопоставления ее с
конкретными наблюдениями добиться открытия новых сторон действительности,
моделью не предусмотренных; иными словами, в том, чтобы в свете
исследовательского эксперимента эту модель обогатить, видоизменить или вовсе
отбросить. Эвристическая ценность идеального типа обнаруживается именно в тех
случаях, когда это “предельное понятие” в той или иной мере опровергается
исследуемым материалом.
Между тем наложение формационной схемы на данные исторических
источников в лучшем случае вело лишь к некоторой детализации того или иного ее
компонента, но не к ее пересмотру в целом. Дело в том, что учение о формациях не
представляет собой “идеального типа” - орудия познания. Во-первых, идеальный тип,
по Марксу Веберу, не обретается в эмпирической реальности и представляет собой
“исследовательскую утопию”, тогда как общественно-экономическая формация, по
Марксу, есть не что иное, как материальное воплощение системы производственных
отношений, собственности, средств производства, а вовсе не логическая конструкция.
То, что “общественно-экономическая формация” и “идеальный тип”
представляют собой логически несопоставимые категории, побуждает нас затронуть
вопрос о гносеологических аспектах марксистской теории.
________________________________
1 Feudalism in History. Princeton, 1956. Обзор взглядов на феодализм в зарубежной науке см. в реферативном
сборнике “Проблемы феодализма”, ч. I, II, ИНИОН АН СССР. М., 1975.

Можно представить себе, что марксизм в период своего становления оказался,
так сказать, перед “гносеологической развилкой”: его творец встретился с дилеммой -
принять точку зрения Гегеля или же пойти по стопам Канта. Первый путь означал
единство сознания и действительности, им воспринимаемой; здесь мысль
последовательно овладевает миром, и ее познавательная способность в конечном счете
зиждется на их внутренней аналогии и родстве. Познавая мир, дух осознает самого
себя. Постулат гегелевской гносеологии - мир познаваем. Путь же Канта предполагал
непрестанную, напряженную борьбу мысли, преодолевающей огромные препятствия
для того, чтобы к этой действительности прикоснуться.
Маркс без колебаний встал на позиции Гегеля, отвергнув его объективный
идеализм, но сохранив в материалистической интерпретации его панлогизм.
Гегелевская диалектика была перевернута “с головы на ноги”, но лежавшая в ее основе
уверенность во всемогуществе познания не подвергалась сомнению. Последователи
Маркса в этом отношении оказались по существу безоружными перед лицом
позитивизма. Пафос единой науки, ориентированной на открытие всеобщих законов,
был распространен и на науки об обществе.
В результате, когда в конце минувшего и в начале нынешнего столетия
неокантианская мысль выдвинула новые проблемы исторического познания -
проблему коренного различия между науками о природе и науками о культуре,
проблему противоположности между их методами (помотетическим и
идеографическим), проблему “идеального типа” как орудия познания в исторических
науках, - марксизм оказался в стороне от этой проблематики, чуждым ей и, я бы
заметил, беспомощным перед ней. Его позиция в отношении новых тенденций была и
осталась односторонне негативной. Тем самым для него была наглухо закрыта
возможность углубленного обсуждения специфики гуманитарного знания.
Во-вторых, учение о формациях в практике историков вообще оказалось не
средством социально-исторического анализа, а целью: конкретное историческое
познание было призвано подтверждать истинность философско-исторической системы.
Выдвинутая Марксом научная гипотеза была впоследствии превращена в
непогрешимую догму. Марксу было приписано открытие законов исторического
развития, якобы действующих во все времена и под любыми широтами. Короче говоря,
из пытливо ищущего мыслителя он был превращен в своего рода “папу”, наместника
абсолютной истины. Оказав Марксу медвежью услугу тем, что провозгласили его
взгляды неоспоримым учением, монополизировавшим истину в нашей стране и в
других странах, в которых у власти стояли коммунистические режимы, идеологические
боссы и их приспешники по сути дела вывели марксизм за пределы науки, сделав его
предметом веры и компонентом принудительной идеологии тоталитарного строя. Это
не могло не привести к вульгаризации и прямой фальсификации мыслей Маркса.
Если же попытаться восстановить нормальные отношения к теории Маркса об
общественных формациях, то неизбежно возникает ряд вопросов. Учение о формациях
внушает сомнения уже в силу универсальности применения, на которое оно
претендует. Оно выделяет один аспект исторической жизни - социально-
экономический. Исключительная значимость этого аспекта совершенно несомненна.
Но можно ли доказать, что на любом этапе истории именно социально-экономические
отношения детерминировали общественную жизнь в целом, что это же определяющее
значение они имели и в первобытности, и в античности, и в Средние века, и на Востоке
или в Африке, в такой же мере, как в Европе Нового времени? Можно ли утверждать,
что содержание понятия “социальные отношения” применительно к разным эпохам
оставалось неизменным, равным самому себе? Разве аксиоматично, что то достаточно
ясное расчленение экономики и политики, хозяйства и этики, собственности и власти,
религии и общественных связей, которое кажется самоочевидным для современного
человека, имело место и на всех других стадиях истории человечества?
Достаточно задать эти и подобные им вопросы, для того чтобы предположить
отрицательный ответ историка. “Сведение всего многообразия “мира людей” к

формационным характеристикам есть не что иное, как “формационный редукционизм”2
- трудно не согласиться с этим суждением редакции “Вопросов философии”. Я
полагаю, что такого рода редукционизм ведет к игнорированию или недооценке
человеческого начала, в чем бы оно ни выражалось, - в религии или иных формах
иррациональности, в проявлениях индивидуальности, в творческих обнаружениях
личности и в коллективных социально-психологических феноменах. Человеческая
свобода, понимаемая только как “осознанная необходимость”, выступает в
чрезвычайно урезанной и обедненной форме.
Естественно, историки так или иначе давно столкнулись с теми препонами,
которые ставит в их исследованиях теория формаций, и искали выхода из создавшихся
трудностей и тупиков. Да будет мне позволено сослаться в этой связи на собственный
скромный опыт.
В разное время мною предпринимались попытки предложить некоторые
“поправки” или “уточнения” формационной теории с целью сделать ее более
приемлемой в историческом исследовании. Понятие формационной
“многоукладности”, наличия в обществе ряда сосуществующих и взаимодействующих
общественно-экономических образований, из коих ни одному нет оснований
приписывать определяющую роль, было бы, на мой взгляд, первым шагом в этом
направлении. При этом имеется в виду не какое-то состояние перехода от одной
формации к другой, а длительное и устойчивое функционирование общества,
характеризующегося известной социальной гетерогенностью3. Такой путь казался мне
более предпочтительным, нежели отдающие схоластикой споры о том, является ли
данное общество (например, Киевская Русь) рабовладельческим или феодальным.
Следующим шагом в том же направлении мне представляется признание того
факта, что социально-экономические формации не существуют в изоляции. Как
правило, налицо взаимодействие между ними, и это взаимодействие является условием
функционирования каждой из них. Например, едва ли возможно представить себе
устойчивую жизнедеятельность античного общества без наличия обширной
“варварской периферии”: она поставляла ему рабскую силу и иную добычу и служила
сферой расширения господства; империи древности держались до тех пор, пока были
способны осуществлять внешнюю экспансию. Что касается феодализма, то в тех
странах, в которых без натяжек действительно можно констатировать его наличие
(преимущественно, на мой взгляд, это страны Западной Европы), он возникал не
столько в результате разложения античного (“рабовладельческого”) строя, сколько в
качестве продукта взаимодействия его с более архаическими, доклассовыми
обществами: магистральная линия пути к феодализму пролегала через их
трансформации.
Другим примером межформационного взаимодействия могут служить отношения
между странами Западной Европы, с одной стороны, и народами Азии, Африки,
Америки, Океании, Австралии, находившимися на разных стадиях социального и
хозяйственного развития, - с другой. Неотъемлемой стороной эпохи “первоначального
накопления капитала” было создание всемирной колониальной системы, которая
снабдила поднимавшийся западноевропейский капитализм необходимыми для его
развития богатствами, дала ему подневольную рабочую силу и обширные рынки. Но
другой стороной этого процесса было радикальное нарушение того баланса развития,
который был присущ колонизуемым европейцами народам.
Наконец, сама жизнь поставила нас ныне перед вопросом о постоянном,
длительном сосуществовании и сотрудничестве мировых социальных и экономических
систем как условии выживания каждой из них и человечества в целом. От догмы,
согласно которой капитализм переживает стадию “загнивания” и “общего кризиса” и
якобы вступил в завершающий этап своего существования, осталось столько же,
сколько от идеи “всемирной пролетарской революции”. Проблема конвергенции
_________________________________
2 Формации или цивилизации? (Материалы “круглого стола”). - “Вопросы философии”, 1989, № 10, с. 34).
3 Гуревич А.Я. К дискуссии о докапиталистических общественных формациях: формация и уклад. - “Вопросы философии”, 1968, № 2.

разных систем, диктующаяся осознанием мировой катастрофы в случае глобального
конфликта между ними, уже не может быть отброшена в интересах превратно
понимаемой “чистоты” доктрины.
Иными словами, мировой исторический процесс едва ли правомерно понимать в
виде линейного восхождения от одной формации к другой, равно как и размещения
этих формаций по хронологическим периодам, ибо так или иначе на любом этапе
истории налицо синхронное сосуществование и постоянное взаимодействие разных
социальных систем. Речь идет об освобождении мысли историка от упрощенной схемы
исторического прогресса, о том, чтобы его исследовательская пытливость не была
стеснена шорами предзаданной системы4. Эта схема, возможно, “облегчает” жизнь
философа, избавляя его от необходимости внимательно вникать в реальный ход
истории, но даже со всеми оговорками о различиях и расхождениях между
“магистральной линией” истории и ее конкретными особенностями в те или иные
периоды и в определенных странах, профессия историка не дает ему ни права, ни
возможности довольствоваться созерцанием исторического процесса “в телескоп”.
Историческая наука - наука прежде всего о конкретном и индивидуальном; наукой же
об общем и повторяющемся она является лишь постольку, поскольку не игнорирует
конкретного и индивидуального, но максимально вбирает его в свои обобщения. В
противном случае все эти генерализации неизменно остаются предельно тощими и
бессодержательно бесплодными.
Формационный подход к истории предполагает оперирование главным образом
или даже исключительно такими обобщающими понятиями, как “способ
производства”, “класс”, “общество”, понятиями, которые выражают высокую степень
абстрагирования от конкретной эмпирии. Между тем современная историческая наука
вслед за определенными направлениями социологии, этнологии и культурной и
социальной антропологии обнаруживает скорее противоположную тенденцию - к
изучению “малых групп”.
подход вовсе не исключает подхода Микросоциологический
макросоциологического. Однако исследователи не ограничиваются обобщениями
данных, полученных по целой стране, крупному региону, провинции, и идут в глубь
материала - изучая состав, изменения и функционирование тех малых социальных
образований, в которых реально протекает жизнедеятельность индивидов. В семье,
клане, общине, в возглавляемом сеньором союзе вассалов или в дружине в церковном
приходе, ремесленной мастерской, поместье, крестьянской усадьбе, в княжеском дворе,
мануфактуре, на фабрике и всяких иных сообществах общественные отношения
осуществляются не обезличенно и анонимно, но сохраняют форму прямых межличных
связей. Здесь социальный анализ предполагает индивида.
Микросоциологическая история создает почву для сближения социально-
экономического исследования с исследованием ценностей, норм поведения,
коллективного сознания, религиозных установок и картин мира, заложенных в
сознание людей их культурой, Тем самым удается преодолеть традиционный разрыв
между социальной историей и изучением ментальностей, разрыв, делающий
формационную историю историей социологических и политико-экономических
абстракций, в которой человек как активное творческое и наделенное психикой
существо не находит для себя места.
Но, как мне уже неоднократно приходилось писать, внимание к малым группам,
которые реально и составляли классы, сословия и иные макрообразования, связано с
коренным изменением угла зрения историка. Он не может при этом довольствоваться
“естественнонаучным” изучением человеческих коллективов “извне”, но должен
совмещать этот анализ с проникновением в глубины сознания людей, которые
образовывали малые группы. Историк изучает мировосприятие этих людей, их
субъективное отношение к производству и обществу, отношение, которое во многом и
_______________________________
4 Философия и историческая наука. (Материалы “круглого стола”). -“Вопросы философии”, 1988, № 10, с. 20-23.

 ΛΛΛ     >>>   

История
Гуревич П. Философия культуры философии