Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
>
Роттердамский Э. Гипераспистес - IК оглавлению издания 1987 г. Эразм Роттердамский приветствует читателя! Появилась «Рабская воля», подписанная Мартином Лютером, сочинявшаяся, однако же, многими в течение долгого времени; и делали они это с великой тщательностью — вещь говорит сама за себя (книгу начали печатать за год до этого — так мне рассказывали люди, которые утверждали, что они видели несколько страниц). Ко мне книга попала поздно, и это произошло случайно, ибо сами они таились, чтобы по крайней мере несколько месяцев праздновать триумф; и не только люди, преданные Лютеру, но также и те, которые враждебно относятся к нам обоим. Ко мне, по крайней мере, из-за благородных наук, к нему — из-за отвергнутых догматов. Промежуток времени, который понадобился для перечитывания Диатрибы, для вчитывания в книгу Лютера (которая не столь велика, сколь болтлива), а также для моего ответа, был не более десяти дней. Мне дали книгу, когда я был утомлен и еще очень занят завершением того, что готовил для ближайшей ярмарки. Если кто-нибудь мне не верит, то в Базеле это могут засвидетельствовать наивернейшим образом. Но так как я понял, сколь непомерно распрыгались некоторые люди от одного только слуха о книге, то мне показалось, что [лучше] — пусть наспех — издать какую-то часть ответа к этой Франкфуртской ярмарке, дабы умерить их преждевременный триумф. Мы ответили только на ту часть, в которой Лютер спорит с Предисловием к моей Диатрибе; остальное мы обдумаем тщательнее на досуге и тогда издадим. Несколько раз мы ставили на полях номер глав Лютерова рассуждения: если прежде проставить номера его глав, то легче сравнивать то, что мы опровергаем. Будь здоров и жди более полной обоснованной победы. В Базеле 20 февраля 1526 г. 547 СВЕРХЗАЩИТА ДИАТРИБЫ ЭРАЗМА РОТТЕРДАМСКОГО. ПРОТИВ РАБСТВА ВОЛИ МАРТИНА ЛЮТЕРА КНИГА ПЕРВАЯДа сопутствует нам счастье и удача! Приступим сразу к сути дела — в соответствии с аттическим правилом без предисловий и страстей. Если бы и ты, Лютер, решил поступить так же, то, конечно, потратил бы меньше своего досуга, на недостаток которого ты жалуешься, и задал бы мне меньше забот, которых у меня и так было больше чем достаточно. Ныне, когда ты предпочел следовать желаниям некоторых людей, а не собственному мнению, как много оказалось в твоей книге нисколько не относящегося к делу, как много лишнего, сколько остановок на общих местах, сколько поношений, как много явного пустословия, сколько хитроумия, изощренных укусов, как много бесстыдных искажений и извращений, патетических выводов из извращений и, кроме всего, сколько крика на того, кто этого не заслужил! Так как при этом тебе заблагорассудилось плохо проводить хорошие часы, то и я вынужден потратить некоторую часть своей воды на опровержение [mcdxx]-[mcdxxi]. Итак, прежде всего меня удивляет вот что: в моей Диатрибе нет ничего, кроме сдержанного рассуждения о деле, на тебя же вблизи лает Иероним Эмсер[mcdxxii], издалека кричит Иоганн Кохлей[mcdxxiii]; из Англии, кроме Розея[mcdxxiv] и других, справедливо терзает тебя в своих письмах Иоганн—епископ Рочестерский[mcdxxv]; Иодок Клитовей[mcdxxvi] из Галлии нападает на Лютера «Антилютером»; из Италии— Христофор Лонголий[mcdxxvii] направил против тебя свою искусную речь; наконец, и здесь среди корифеев твоего сообщества тоже есть люди, которые усердно доставляют тебе хлопоты: так, Ульрих Цвингли, говорят, издал никоим образом не беззубую книжицу[mcdxxviii], в которой нападает на твое, впрочем, частично совпадающее с церковными учение об евхаристии; Капитон[mcdxxix] и Эколампадий[mcdxxx] сделали то же самое, хотя и без брани, однако с большим 548 количеством острых выпадов. Несмотря на все это, говорю я, почему обо всем этом ты молчишь, но считаешь нужным отвечать на нашу Диатрибу, особенно при том, что она рассуждает обо всем не только сдержанно, но, как ты говоришь, по несущественным основаниям, ухудшив дело, за которое она взялась. Я, конечно, не жалуюсь на твой ответ и не доискиваюсь, почему ты только сейчас закончил труд, сочинение которого начал год назад. Я удивляюсь, почему, отвечая, ты не подражаешь моей вежливости; тебе приличествовало бы даже превзойти ее, если ты хотел бы, чтобы мы поверили в то намерение и в тот дух, который ты себе приписываешь. На самом деле ты последовал за братьями, среди которых, я знаю, существует весьма много таких, нравы которых далеки от Евангелия, во имя которого они себя расхваливают. Лютер, ты слишком охотно идешь навстречу их желаниям, не без тяжелого ущерба для дела, которое ты затеваешь. Потому что ведь для меня не тайна, в угоду кому ты написал против Кохлея[mcdxxxi] и против английского короля[mcdxxxii]. Это несомненно тот, в ком можно узнать две комические фигуры — наиглупейшего и наи-хвастливейшего Фрасона и наильстивейшего Гнафона[mcdxxxiii]. Конечно, он не виноват в том, что по его наущению ты чуть ли не вынужден был в таком трудном и опасном положении написать послание. Тебе следовало обдумать, какую роль ты берешь на себя, особенно после того, как ты объявил, что Евангелие, рухнувшее и похороненное более полутора тысяч лет назад, ты вернешь к жизни, и после того, как, пренебрегши авторитетом понтификов, соборов, епископов и университетов, ты пообещал всему свету верный и истинный путь к спасению, которого до сей поры мир не ведал. Тому, кто взялся за такое трудное дело и, словно Атлас, возложил небо на свои плечи (я с тобой говорю так, как если бы все, что ты себе приписываешь, было правдой), вовсе не пристало шутить, острить, гримасничать над кем попало, шалить, забавляться и — по словам некоего Вильгельма[mcdxxxiv] — то задевать кого-нибудь пером, то сдерживать перо (я уже не говорю о короле). Тот же человек подзадорил кого-то еще написать «Диалог против Лея»[mcdxxxv] и тоже снабдил его всякими 549 небылицами. Не лучше, поверь мне, вооружил и тебя тот, по чьему побуждению ты выпустил эту книгу, Столько просвещенных людей, столько князей церкви, столько светских монархов требовали от меня, а некоторые угрожали мне, чтобы, воспользовавшись для этого всеми силами своего красноречия, я метал против тебя громы и молнии, если только у меня нет желания прослыть церковным отступником и покровителем твоего сообщества! Однако я уклонился — и не потому что я одобряю твое учение, которого, как ты верно пишешь, я не понял, но отчасти чтобы не повредить делу, которому сначала рукоплескал почти весь мир, отчасти же потому, что я понимал, что это занятие мне не по силам. Поэтому я опасался ухудшить болезнь неудачным попечением — как обычно бывает у неопытного врача. Наконец, я однажды подумал: что если Богу угодно дать извращеннейшим нравам нашего времени такого лютого врача, который не смог исцелить снадобьями и припарками и поэтому исцеляет огнем и мечом? Я видел просвещенных людей, выступавших за твои догматы, наблюдал какое-то роковое пристрастие к ним мира, замечал, что, чем сильнее противодействие теологов и правителей, тем шире все это распространяется и увеличивается; из этого я заключил, что это происходит не без воли Божьей и решил быть зрителем твоей трагедии. В соответствии с мнением Гамалиила[mcdxxxvi] я думал так: если Бог это делает, то не мне противостоять Ему; если откуда-то началось то, что делается, то разрешится оно своей волей. В Деяниях апостолов мы читаем: «Из прочих никто не смел к ним присоединиться»[mcdxxxvii]. В подобном страхе воздерживался от вашего дела и я. Но когда я не мог больше оправдываться перед правителями, то под давлением зависти и самого ложного подозрения я написал Диатрибу, но так сдержанно, что тебе невозможно желать более вежливого обсуждения. Некоторым фарисеям показалось, что я не спорю с тобой, а играю — так я спрятал зубы и когти! Конечно, я думал, что мне полностью удалось сделать так, чтобы не показалось, что я дал тебе повод неистовствовать и браниться. Я сознательно обошел некоторые особенно досадные высказывания в твоем «Утверждении»[mcdxxxviii], потому что их нельзя обсуждать, но раздражив 550 тебя. Когда дело дошло до сравнения нравов, я обошел ненавистное место, считая, что лучше не причинять обиды, чем служить благу своего дела. В одном месте я отвожу от тебя подозрение и пишу так: «Я это, собственно, не хотел бы говорить против Лютера, которого лично не знаю, и пр.» И посмотри, как совпадают ваши мнения! Филипп Меланхтон написал сюда, что Диатриба принята в Виттенберге очень спокойно[mcdxxxix]. Он добавил, что ему кажется совершенно несправедливым, если церковь не дозволит каждому высказать свое мнение. А ты в своем ответе поступаешь так, что против иных, может быть, и пишешь крикливее, но ни о ком враждебнее или язвительнее; я согласен, что это покажется полным вымыслом, если я тут же не поясню этого всем. Свое рассуждение я называю Диатрибой и сопоставлением. Что может быть скромнее такого наименования? Я сам ничего не провозглашаю, так как занимаюсь предметом, который при новом обсуждении нельзя назвать ни нерешенным, ни сомнительным. Собираясь говорить с тобой, я отставляю авторитет короля, понтификов, соборов, университетов и древних ортодоксов, при помощи которого я мог на тебя нажать, даже если бы мои доказательства были слабее. Я вступаю с тобой в единоборство на твоих условиях, как бы не были они несправедливы, однако обращаюсь к тебе не так, как ты ко мне. Ведь в самом обращении есть что-то вызывающее и настырное. Я говорю не только о твоих доказательствах, чтобы не казалось, будто я спорю с тобой, а не с твоим «Утверждением». Не знаю, можешь ли ты желать большей обходительности. Ты настолько не терпишь никого, кто смеет открыть рот против твоих суждений?! Сам же имеешь обыкновение вызывать всех на бой! Куда же девается то, о чем напоминает Петр: «Всегда готовы в смирении и страхе дать удовлетворение всякому, требующему у вас ответа в том, на что вы уповаете»[mcdxl]? И Павел хочет, чтобы епископ был учителен, а не сварлив[mcdxli]. Если я рассуждал недостаточно учено, ты должен был помнить и вот это речение Павла: «Я — должник разумных и неразумных»[mcdxlii]. 551 Сколько тысяч человек отчуждается от евангелия из за свирепости твоего пера |
|
|
|
|
