<<<     ΛΛΛ     >>>   

Я не утверждаю, что философия современной физики отрицает или хотя бы подвергает сомнению реальность внешнего мира, скорее тем или иным способом она временно откладывает суждение о том, какова эта действительность сама по cебе, или считает сам вопрос лишенным значения и неразре шимым. Претворенное в методологический принцип, это откладывание имеет двоякие следствия: (а) оно усиливает сдвиг теоретического акцента с метафизического "Что есть?.." (ti estin) в сторону функционального "Каким образом?.." и (b) устанавливает практическую (хотя ни в коем случае не абсолютную) достоверность, которая в своих операциях с материей ничем не обязана какой-либо субстанции вне операционального контекста. Иными словами, теоретически для трансформации человека и природы не существует других объективных пределов, кроме заданных самой грубой фактичностью материи, ее по-прежнему несломленным сопротивлением знанию и управлению. В той степени, в какой эта концепция становится применимой и эффективной в реальности, последняя превращается в {гипотетическую) систему средств; метафизическое "бытие-как-таковое" уступает место "бытию-инструменту". Более того, эта концепция, которая доказала свою эффективность, действует как некое a priori: она предопределяет опыт, проектирует направление преобразования природы - она организует целое.

Мы только что увидели, что современная философия науки как бы ведет борьбу с элементом идеализма и в своих крайних формулировках приближается пугающе близко к идеалистическому пониманию природы. Однако новый способ мышления вновь возвращает идеализму его позиции. Гегель кратко изложил идеалистическую онтологию следующим образом: если Разум представляет собой общий знаменатель субъекта и объекта, то только как синтез противоположностей. Именно посредством этой идеи, пропитанной конкретностью, онтология сумела уразуметь напряжение между субъектом и объектом. Действительность Разума представляла собой своего рода проигрывание этого напряжения в природе, истории, философии. Таким образом, даже самые крайние монистические системы сохраняли идею субстанции, которая развертывает себя в субъекте и объекте - идею антагонистической действительности. Современная философия науки, в которой научный дух значительно ослабил этот антагонизм, вполне может начинать с понятия двух субстанций, res cogitans и res extensa - но, поскольку раздвинутая материя поддается познанию в математических уравнениях, которые, будучи перенесенными в технологию, "преобразуют" эту материю, res extensa теряют свой характер независимой субстанции.

Старое деление мира на объективные процессы в пространстве и времени и на сознание, которое эти процессы отражает - другими словами, картезианское различение между res cogitans и res extensa, - больше не является подходящим исходным пунктом для нашего понимания современной науки.* (*Heisenberg W. The Physicist's Conception of Nature. London, Hutchinson, 1958, p. 29. В своей Physics and Philosophy, {London: Alien and Unwin, 1959, p. 83) Гейзенберг пишет: ""Вещь-в-себе" для физика-атомщика, если только он вообще использует это понятие, в конце концов, является математической структурой; но - в противоположность Канту - эта структура косвенно выводится из опыта". - Примеч. авт.)

Картезианское деление мира также было подвергнуто сомнению, которое исходило из его собственных оснований. Гуссерль указывал, что картезианское Эго было, в конце концов, не действительно независимой субстанцией, а скорее "остатком" или пределом квантификации; по-видимому, в картезианской концепции а priori доминировала галилеевская идея мира как "всеобщей и абсолютно чистой" res extensa** (**Die Krisis der Europaischen Wissenschaften und die transzendentale Phanomenologie, red. W. Biemel. Haag. Nijhoff, 1954, S. 81. - Примеч. авт.). В таком случае картезианский дуализм был бы обманчивым, а декартовская мыслящая эго-субстанция - сродни res extensa, что предвосхищало бы научный субъект количественного наблюдения и измерения. Декартовский дуализм уже готовил бы свое отрицание; он бы скорее расчищал, чем преграждал путь к установлению одномерного научного универсума, в котором природа "объективно связана с сознанием", т.е. с субъектом. А этот субъект в свою очередь связан со своим миром совершенно особым образом:

...Природа помещается под знак активного человека, человека, который вписывает технику в природу.* (* Bachelard, Gaston. L'Activite rationaliste de la physique contemporaine. Paris: Presses Universitaires, 1951, p. 7. Co ссылкой на "Немецкую идеологию" Маркса и Энгельса. - Примеч. авт.)

Наука о природе развивается под знаком технологического a priori, которое рассматривает природу как потенциальное средство, как управляемую и организуемую материю. Представление же о природе как (гипотетическом) средстве предшествует развитию всякой конкретной технической организации:

Современный человек принимает полноту Бытия как сырой материал для производства и подчиняет полноту мира-объекта движению и порядку производства (Herstellen). ...Применение машин и производство машин само по себе не является техникой, а только подходящим инструментом для реализации (Einrichtung) сущности техники в ее объективном сыром материале.** (** Heidegger, Martin. Holzwege. Frankfurt: Klostermann, 1950, S. 266. См. также его: Vortrage and Aufsatze Pfullingen, Gunhter Neske, 1954, S. 22, 29. -Примеч. авт.)

Поскольку трансформация природы включает в себя трансформацию человека и поскольку "созданное человеком" выходит из недр общественного организма и вновь возвращается в него, технологическое a priori является политическим а priori. Можно по-прежнему настаивать на том, что машины "как таковые" в технологическом универсуме безразличны к политическим целям: они могут как революционизировать, так и тормозить развитие общества. Электронно-вычислительные машины могут служить равным образом и капиталистической, и социалистической администрации, а циклотрон может быть одинаково эффективным средством для партии войны и для партии мира. Против этой нейтральности протестует Маркс в своем спорном утверждении, что "ручная мельница дает вам общество феодального сеньора; паровая мельница - общество промышленного капиталиста"*** (*** The Poverty of Philosophy, chapter II, "Second Observation"; в кн.: A Handbook of Marxism, ed E. Burns. New York, 1935, p. 355 (Маркузе цитирует "Нищету философии" Маркса по английскому переводу, который в данном случае несколько отличается от русского. - Примеч. пер.). - Примеч. авт.) В дальнейшем это утверждение претерпевает изменения в самой марксовой теории: базисной движущей силой истории является не техника, а общественная форма производства. Однако, когда техника становится универсальной формой материального производства, она определяет границы культуры в целом; она задает проект исторического целого - "мира".

Можем ли мы говорить о том, что эволюция научного метода просто "отражает" преобразование природной действительности в техническую в развитии индустриальной цивилизации? В этом случае попытка сформулировать отношение между наукой и обществом таким способом означает предположение существования двух отдельных, пересекающихся друг с другом миров и событий, а именно: (1) науки и научного мышления со своими внутренними концепциями и их внутренней истиной и (2) использования и применения науки в социальной действительности. Иными словами, вне зависимости от того, насколько сходно они развиваются, развитие одного не предполагает и не определяет развитие другого. Чистая наука - это не прикладная наука; она сохраняет свой отличительный характер и свою значимость помимо ее использования. Более того, это понятие нейтральности, присущей науке, также распространяется на технику. Машина безразлична к ее социальному применению при условии, что такое применение соответствует ее техническим возможностям.

Принимая во внимание внутренний инструментальный характер научного метода, эту интерпретацию нельзя признать адекватной. Представляется, что между научной мыслью и ее приложением, между универсумом научного дискурса и миром обыденного дискурса и поведения существует более тесная взаимосвязь - взаимосвязь, в которой оба подчиняются одной и той же логике и рациональности господства.

По иронии судьбы усилия науки установить строгую объективность природы привели к растущей дематериализации последней:

Идея бесконечной природы, которая существует сама по себе, идея, от которой приходится отказаться, представляет собой миф современной науки. Наука начиналась с разрушения мифа Средневековья. А теперь ее собственная логика вынуждает науку признать, что она просто воздвигла на смену ему другой миф.* (*Weizsacker С F. von. The History of Nature, loc cit., p. 71. - Примеч. авт.)

Процесс, который начинается с отбрасывания независимых субстанций и конечных причин, приводит к идеации объективности. Но эта идеация весьма специфична, так как объект в ней конституирует себя во вполне практическом отношении к субъекту:

Но что есть материя? В атомной физике материя определяется ее возможными реакциями на человеческие эксперименты и математическими - т.е. интеллектуальными - законами, которым она подчиняется. Мы определяем материю как возможный объект человеческой манипуляции.** (**Ibid., p. 142 (курсив мой) - Примеч. авт. )

И если это так, то, значит, сама наука стала технологической:

Воззрения прагматической науки на природу хорошо вписываются в век техники.*** (*** Ibid., p. 71. - Примеч. авт.)

В той степени, в какой этот операционализм становится центром научного предприятия, рациональность принимает форму методической конструкции; организация и обращение с материей только как с подлежащим управлению веществом, как со средством, которое может служить всем целям, - средством per se, "в себе".

"Правильное" отношение к средству - технический подход, а правильный логос - технология, которая задает проект и соответствует технологической действительности* (*Надеюсь, что не буду понят превратно, т.е. мне не припишут мнения, что понятия математической физики устроены как "орудия", что они носят технический, практический характер. Техно-логическое - это скорее a priori "интуиция" или схватывание мира, в котором наука движется и конституирует себя как чистая наука. И как чистая наука она остается приверженной a priori, от которого она абстрагируется. Возможно, правильнее было бы говорить об инструменталистском горизонте математической физики. См.: Bachelard, Suzanne. La Conscience de rationalite. Paris: Presses Universitaires, 1958, p. 31. - Примеч. авт.). В этой действительности материя "нейтральна" так же, как и наука; объективность ни сама по себе не обладает телосом, ни структурирована в соответствии с направленностью на какой-либо телос. Но именно ее нейтральный характер связывает объективность со специфическим историческим Субъектом - а именно с типом сознания, преобладающим в обществе, которым и для которого эта нейтральность установлена. Она действует в тех самых абстракциях, которые создают новую рациональность - причем скорее как внутренний, чем как внешний фактор. Чистый и прикладной операционализм, теоретический и практический разум, научное и деловое предприятие производят сведение вторичных качеств к первичным, квантификацию и абстрагирование от "определенных видов сущего".

Действительно, рациональность чистой науки безоценочна и не предполагает никаких практических целей, она "нейтральна" к любым внешним ценностям, которые могут быть ей навязаны. Но эта нейтральность носит позитивный характер. Научная рациональность содействует определенной социальной организации именно потому, что она задает проект простой формы, (или простой материи - здесь эти обычно противоположные понятия сходятся), которая применима практически для любых целей. Формализация и функционализация являются, прежде любого применения, "чистой формой" конкретной общественной практики. В то время как наука освободила природу от присущих ей целей и лишила материю всех ее качеств, кроме поддающихся измерению, общество освободило людей от "естественной" иерархии личной зависимости и связало их друг с другом в соответствии с поддающимися измерению качествами - а именно как единицы абстрактной рабочей силы, измеряемой в единицах времени. "В силу рационализации форм труда уничтожение качеств перенесено из сферы науки в сферу повседневного опыта"* (* Horkheimer M., Adorno Т. W. Dialektik der Aufklauerung, loc. cit, S. 50. - Примеч. авт.).

Существует ли между процессами научной и социальной квантификации параллелизм и причинно-следственная связь или их зависимость приписана им социологией задним числом? Предшествующее рассмотрение привело нас к мысли, что новая научная рациональность в себе, в самой своей абстрактности и чистоте была операциональной, поскольку она развилась в пределах инструменталистского горизонта. Наблюдение и эксперимент, методическая организация и координация данных, предположений и заключений никогда не стали бы возможными в неструктурированном, нейтральном, теоретическом пространстве. Проект познания включает в себя операции с объектами или абстрагирование от объектов, встречающихся в универсуме дискурса и действия. Также и наука наблюдает, рассчитывает и теоретизирует с внутренней по отношению к этому универсуму позиции. Наблюдавшиеся Галилеем звезды - те же, что и в классической древности, но универсум дискурса и действия - иной. Иначе говоря, иная социальная действительность открыла новое направление и новые границы наблюдения, а также возможности упорядочения получаемых данных. В данном случае меня интересует не историческое отношение между научной и общественной рациональностью в начале современного периода. Моя цель состоит в том, чтобы продемонстрировать инструменталистский характер, присущий этой научной рациональности, в силу которого она является a priori технологии и именно определенной технологии - технологии как формы общественного контроля и господства.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Трансформация критического мышления в позитивное происходит главным образом при терапевтической
В новинку -именно дискредитации для альтернативных способов мышления
Человек преодолевает порабощение путем сознательной организации финальности
Практической свободы
Именно переход контроля над процессом производства к quot