<<<     ΛΛΛ     >>>   

(С3) Мысли о мире художественного произведения — его персонажах, положении дел или ходе событий как таковом — это мысли об объекте как о чем-то нереальном, не управляемом законами природы в действительном мире: это в полной мере иллюстрирует контраст между текстами Краута (N*) и МакДжона (R*): думать о фрагменте вымышленного мира как о вымысле значит мыслить определенное содержание (объекты, свойства, положения дел) как нечто отдельное (отделенное) от реальности, хотя бы мир вымысла и реальный мир управлялись одними и теми же законами.

(C4) То, что происходит с вымышленными сущностями, является продуктом творчества: события не имеют онтологического статуса, независимого от сюжета, в котором функционируют вымышленные сущности. До тех пор, пока Краут не создал своего “Будущее есть”, вымышленный Рандольф не был задушен вымышленной Памелой.

(С5) Вымышленный объект не является объектом действительности, как бы детально и полно он бы ни был описан и сколь бы значительной ни была степень совпадения его описания с исторически засвидетельствованными фактами. Это очень наглядно показывает сопоставление (R*) и (N*).

(С6) Некоторые вымышленные сущности не являются даже возможными объектами: в некоторых историях фигурируют противоречивые объекты, причем иногда противоречия вводятся намеренно.

(С7) Реальные объекты характеризуются полнотой, в том смысле, что одна из любой [пары взаимоисключающих] характеристик (предикатов) непременно должна быть им присуща [Кант. Там же, А 573 = В 601]. В то же время для вымышленных объектов характерна неполнота. Вымышленный объект существует именно в этом качестве, он не может обладать никакими другими свойствами, помимо тех, с которыми он был создан или воссоздан, которые были ему приписаны в акте создания или воссоздания. Правда, большинство художественных произведений исходят из молчаливой предпосылки, что человеческие существа, с которыми они имеют дело, являются в полном смысле слова человеческими существами. Из этого вытекает общее допущение, что человеческие существа из мира художественного вымысла обладают всеми стандартными человеческими свойствами. В то же время здесь остается некоторая неопределенность: не уточняется, например, оттенок кожи, точный вес или рост, точная длина пальцев рук или ног. Тем не менее, в силу (С5) и (С6) должно быть ясно, что вымышленный герой — даже в случаях наибольшего совпадения — это не просто реальная личность, лишенная частных и специфических черт или свойств. Вымышленные объекты остаются полностью нереальными, они занимают свою собственную, совершенно отдельную от действительного мира область. Между миром художественного вымысла и реальными миром лежит пропасть.

(С8) Вымышленные объекты, таким образом, обладают свойствами совсем не так, как обладают свойствами объекты действительности. В определенном смысле можно говорить, что реальные объекты имеют свойства, а нереальные — нет. В другом, более общем смысле, как реальные, так и нереальные объекты, разумеется, обладают свойствами. Это различие в характере предикации, или обладания свойствами, должно быть эксплицировано любой теорией художественного вымысла и предикации, имеющей объяснительную силу. Теория художественного вымысла и предикации, претендующая на объяснительную силу, должна эксплицировать это различие в характере предикации или обладания свойствами.

(С9) Многие произведения рассказывают о реальных объектах: существуют, например, сказания о народных героях; их распространяют, поскольку они раскрывают личность героев, хотя мало кто воспринимает их как повествующие о реальных событиях. Есть псевдо-исторические романы, есть сатиры и иронические басни. Во всех таких случаях существенно идентифицировать лица, объекты и события реального мира с лицами, объектами и событиями соответствующей сатиры или басни. Это распространение явления как будто противоречит пунктам (С5)—(С7).

(С10) Художественные произведения о реальных объектах или лицах являются таковыми лишь на поверхностный взгляд: идентификация объектов и лиц внутри данного произведения связана с типом предикации или обладания свойствами, упомянутыми в (С8), но идентификация вымышленной сущности с реальной сущностью, хотя и представляет собой нечто внешнее по отношению к сути повествования, также является идентификацией, относящейся к миру художественного вымысла. Элегантная теория должна быть способна трактовать оба эти типа идентификации как основанные на одном и том же типе предикации.

(С11) В упомянутых внешних идентификациях проявляется единство совокупного опыта: одна и та же сущность, похоже, способна фигурировать в реальном мире и в мире художественного вымысла, лишь бы она была лишена логических противоречий, и то же свойство, которое мы встречаем в мире художественного вымысла, встречается и в реальности.

(С12) Фиктивные объекты претерпевают изменения в тех произведениях, в которых они были сотворены: единство и самотождественность субъекта изменений фиктивных сущностей в художественном произведении как будто принадлежит тому же роду, что и единство и самотождественность субъекта реального изменения в случае реальных объектов.

(С13) Объекты из мира художественного вымысла меняются от произведения к произведению: Дон Хуан из пьесы Зоррилла сильно изменился по сравнению с тем, каким он был в повести Моратина, и он повергается дальнейшим изменениям у немецких писателей и у Бернарда Шоу. Единство субъекта этих изменений требует прояснения.

IV. Фиктивная / реальная амбивалентность

Рассмотрим фрагмент (N*) романа Краута “Будущее есть”:

(1) Памела снова сняла старый загородный дом на Дубовой 123.

Мы видели, что такое же предложение встречается также в репортаже МакДжона, включающем фрагмент (R*). Мы также видели, что эти два предложения выражают два различных утверждения, каждое из которых истинно. Но мы должны четко различать эти два утверждения. Утверждение Краута — это истина, относящаяся к миру художественного вымысла, тогда как утверждение МакДжона — фактуальная истина. Должны ли мы в таком случае считать предложение (1) амбивалентным? На первый взгляд, это слишком сильно сказано, и тем не менее это именно так. Это предложение амбивалентно в только что указанном смысле: оно использовалось для формулировки двух разных истин. Признание этой амбивалентности носит принципиальный характер.

Предложение (1) используется для выражения двух различных утверждений еще в одном смысле: имя “Памела” могут носить, и действительно носят, два разных лица, и можно сказать, что каждый экземпляр предложения (1) выражает свое утверждение для каждой Памелы, которую говорящий, кто бы им ни был, может иметь в виду. Однако подобная множественность соответствующих утверждений, по-видимому, не очень хорошо описывается в терминах амбивалентности предложения (1), зависящей от того, для референции к какой Памеле употребляется это предложение. (Представляется вполне уместным сказать, что данное предложение референциально неоднозначно, поскольку содержит собственное имя. Но всем известно, что референциальная неоднозначность — это не собственно амбивалентность — последняя связана не столько с референцией, сколько со смыслом. Предложение “Памела снова сняла старый загородный дом на Оук-стрит 123” характеризуется единством смысла независимо от того, о какой конкретной Памеле хочет говорит говорить тот, кто употребляет его. Слушатель ощущает или осознает это единое значение, когда, например, он понимает, что данное предложение есть перевод испанского предложения Pamela ha a l quilado de nue v o la vieje casita en al nъmero 123 de la calle Oak. Можно не постигать ту конкретную истину, которую можно выразить или сообщить, используя это предложение, но его смысл тем не менее понятен.

Здесь мы вступаем в проблематику, связанную с семантикой собственных имен. Адекватное описание должно прояснить референциальное разнообразие собственных имен и соотнести его с единством смысла, характеризующим предложения, которые из содержат. Я касался этой проблемы в другом месте [1].

Основная мысль моей интерпретации состоит в том, что собственные имена лишены референциальной семантической роли, их семантическая роль заключается в том, что они функционируют как свободные переменные квантификации: они играют важную каузальную и эпистемическую роль. Таким образом, единство значения предложения (1) есть единство пропозициональной функции.)

(2) Х снова снял старую дачу в месте Y.

Каждое из имен, занимающих позицию переменных x и y призваны исполнять каузальную роль быть таким, что тот, кто воспринимает их в предложении, каузируется этим своим восприятием мыслить соответствующие референты в той или иной форме. Излишне говорить, что слушатель может мыслить эти референты иначе, чем мыслит их говорящий, и разные слушатели могут быть каузированы думать об одних и тех же референтах различным образом — это случается, разумеется, если говорящий преуспел в передаче своего сообщения: успех стандартной коммуникации предопределяется эмпирическим [contingent] тождеством объектов мысли говорящего и слушающего: передача смысла, который говорящий ассоциирует с данным именем в данной ситуации высказывания, не требуется. Так, очевидно, и должно быть. Роль коммуникации в нормальной жизни состоит в координации действий, необходимых для реализации планов и проектов. Для достижения этой цели достаточно кореферентности, хотя смысловое тождество, если оно имеет место, не может, конечно, повредить.

Можем ли мы приписывать предложению (1) “Памела снова сняла старый загородный дом на Оук-стрит 123” единство смысла, в рамках которого различие между утверждением Краута, относящимся к миру художественного вымысла, и утверждением МакДжона, выражающим реальную истину, могли бы пониматься как варианты? Несомненно, имеется общая структура для двух утверждений, формулируемых в предложении (1). Это единство должно учитываться любой адекватной теорий художественного вымысла. Однако не ясно, исключает ли это глубинное смысловое единство важное смысловое различие, лежащее на поверхности? Чтобы оценить эту альтернативу, рассмотрим

(3) This is red. Это красное.

Предложение This is red характеризуется тем же разнообразием референциальных возможностей, что и предложение (1): указательное местоимение this (это) может употребляться с референцией к различным объектам. В то же время, как и в случае с (1), в (3) есть смысловое единство, на котором, например, основано признание того, что оно означает то же, что французское предложение “C’est rouge”. Между указательными местоимениями и собственными именами есть ряд очевидных различий[2]. Разнообразие истинных утверждений, которые можно сделать при помощи предложения (3), характеризуется важной особенностью. Всякий раз, когда говорящий употребляет (3) с намерением констатировать факты в конкретной эмпирической ситуации, используя местоимение this (это) в качестве подлинного демонстратива, он имеет в виду конкретный оттенок красного цвета. Он приписывает, по крайней мере мысленно, данный цвет объекту, который он называет “это”. Поскольку свойства — это именно то, что функционирует как смысл соответствующих предикатов, т. е. то, что определяет различия в смысле или значении, ясно, что тот или иной оттенок красного, приписываемый объекту при употреблении предложения (3), может быть интерпретирован как вариант общего значения слова “red”. Так, предложение (3) может быть использовано для утверждения о действительности следующим образом:

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Касающиеся индивидуальных обличий см
Другие обличья это
Нормальная интерпретация предложения