Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
[5] Речь идет о статье М. О. Гершензона «Творческое самосознание», опубликованной в сборнике «Вехи». (М., 1909). Гершензон Михаил Осипович (1869—1925) — историк, литературовед, философ. [6] Более подробное развитие этих начал я даю в моем сочинении «Об общественном идеале». – Прим. автора. [7] Сорель Жорж (1847—1922) — французский теоретик анархо-синдикализма. На его книгу «Размышления о насилии» (1906; рус. перев.— 1907) П. Б. Струве отозвался статьей «Facies huppocratica» (Русская Мысль. 1907. № 10). [8] Паскаль Блез (1623—1662) —французский философ-мистик. Его религиозные идеи, основанные на «логике сердца» и мистическом переживании Бога, наиболее полно выражены в сочинении «Мысли о религии». [9] Мф. 5, 12. [10] Белах Ю. История Греции/Пер, с нем. М. Гершензона. 2-е изд. М., 1900. Т. 1—2 (Т. 3 не переведен). [11] Штирнер Макс (Шмидт Каспар) (1806—1856)—философ, теоретик анархизма. Главное сочинение — «Единственный и его собственность» (1845). Фраза Штирнера: «Я основал свою философию на ничто» — стала крылатой. [12] Свои взгляды на социализм и анархизм я подробно обосновывая в своем исследовании «Об общественном идеале». – Прим. автора [13] Одним из самых интересных опытов разбора свойств интеллигентского сознания являются статьи проф. Виппера в Утре России под заглавием «Соль земли» - прим. автора. [См. Виппер Р. Соль земли//3аря России. 1918. 2 февр. Газета «Утро России» по цензурным условиям с 25 октября 1917 по 22 марта (4 апреля) и с 17 апреля по 6 июля 1918 выходила под названием «Заря России»] [14] Трубецкой Дмитрий Тимофеевич (? — 1625) — князь, боярин, воевода. В период Смуты один из создателей Первого ополчения (1611), глава русского правительства (совместно с кн. Д. М. Пожарским), кандидат на русский престол в 1613 г. [15] Новые акты смутного времени. Собрание С.Б.Веселовского, № 82. М., 1911 г. [16] Бёрк Эдмунд (1729—1797) —английский политик и публицист. Согласно учению Бёрка, государство является результатом «органического» развития и насильственное изменение его учреждений неправомерно. Новгородцев цитирует книгу Бёрка «Размышления о революции во Франции» (1790). [17] Более подробное развитие этих начал я даю в моем сочинении “Об общественном идеале”/ Выпуск II. – Прим. автора. [Работа П. И. Новгородцева «Об общественном идеале. Вып. II» в свет не вышла.] Старинная новгородская легенда рассказывает: когда новгородцы при Владимире Святом сбросили идол Перуна в Волхов, рассерженный бог, доплыв до моста, выкинул на него палку со словами: «вот вам, новгородцы, от меня на память». С тех пор новгородцы в урочное время сходятся с палками на волховском мосту и начинают драться как бешеные. Ключевский вспоминает об этой легенде в связи с даваемой им характеристикой древне-русского веча, этого фундамента нашего старого народоправства. «На вече,—говорит он[2],—по самому его составу не могло быть ни правильного обсуждения вопроса, ни правильного голосования. Решение составлялось на глаз, лучше сказать на слух, скорее по силе криков, чем по большинству голосов. Когда вече разделялось на партии, приговор вырабатывался насильственным образом, посредством драки: осилившая сторона и признавалась большинством... Иногда весь город «раздирался» между боровшимися партиями, и тогда собиралось одновременно два веча... Случалось не раз, раздор кончался тем, что оба веча, двинувшись друг против друга, сходились на большом волховском мосту и начинали побоище, если духовенство вовремя не успевало разнять противников». Так мстил низверженный Перун новгородцам: выходило так, что новгородцы, сбросив его, стали управляться в конечном счете палкой. Но ограничилась ли месть Перуна одними только новгородцами? Увы, мы знаем теперь, что нет: злое заклятье легло на весь русский народ и на всю до сих пор его историю. Мы знаем, что палочное вечевое народоправство сменилось палочным самодержавием — жезлом Ивана Грозного, дубинкой Петра Великого, шпицруте нами Николая I. Наступившее недавно «освобождение» завершилось «диктатурой пролетариата», и снова повторяется, но уже в огромном всероссийском масштабе, нарисованная выше картина старорусского «народоправства». Разве не так же отсутствует теперь правильное обсуждение вопросов и правильное голосование? Разве не так же принимаются решения «скорее по силе криков, чем по большинству голосов»? Разве не так же при разделении на партии «приговор вырабатывается насильственным образом, посредством драки»? Разница, конечно, в том, что вместо сравнительно скромных архаических палок теперь действуют орудия и пулеметы, да вместо маленького волховского моста у нас появилось множество больших внутренних фронтов... Палка Перуна гуляет. Либо мы сами себя неистово колотим, либо нас неистово колотят, иного способа жить вместе, иного способа осуществлять свое национальное «самоопределение» мы как будто не знаем... П Переход от монархии к республике является вообще моментом критическим и опасным. Дело в том, что авторитет монархии и монарха покоится всегда на некотором иррациональном основании. Власть монарха в народной психике всегда снабжена в большей или меньшей степени такой или иной сверхразумной санкцией, вследствие чего этой власти повинуются легче и проще, особенно там, где она имеет за себя давность столетий. Власть же демократическая, выборная совершенно лишена подобной иррациональной поддержки; вся она должна опираться исключительно на рациональные мотивы и прежде всего на гражданское сознание необходимости порядка и власти вообще. Эти же рациональные мотивы далеко не всегда оказываются равными по силе прежним, и неудивительно поэтому, если современные социологи отмечают, что демократизация государства приводит сплошь и рядом к ослаблению психологического влияния власти и психологической силы закона. Ибо кто наделяет людей властью, кто издает законы? Наши же представители, т. е. в конечном счете мы сами. И вот власть и закон лишаются своего прежнего мистического авторитета. Таким образом,—говорит J. Cruet[3], — та самая идея народного суверенитета, которая дает закону наиболее солидное юридическое основание, в то же самое время психологически ослабляет его моральный авторитет; ведь в сущности всякий демократический и парламентарный режим есть не что иное, как господство критического духа («le gouvernement de l'esprit critique»); в этом его самое лучшее и самое худшее... При таких условиях совершенно понятно, что наш русский революционный переход от монархии к народоправству представлял в этом отношении исключительные опасности. Весь вопрос заключался в том, сумеет ли наш народ сразу и быстро, в необыкновенно трудной обстановке, в деле порядка и повиновения перейти от иррациональной основы к рациональной, сумеет ли он уловить свои подлинные национальные интересы и водворить в своих рядах надлежащую дисциплину. Мы знаем, что история не была к нему в этом отношении добра,—она не дала ему постепенной и достаточной подготовки: умственная темнота и политическая невоспитанность народных масс ни для кого не составляли секрета. Если можно было на что надеяться, так только на здоровый инстинкт народа, да... на разумное руководительство им со стороны интеллигенции. Как же повела себя эта последняя? III В мае октябре 1917 министр земледелия временного правительства |
|
|
|
|
