ΛΛΛ     >>>   

Хайдеггер М. Самоутверждение немецкого университета

Принятие ректорства есть обязательство к духовному ведению этой выс­шей школы. Следование учащих и учащихся пробуждается и упрочи­вается только от истинной и общей укорененности в существе немецкого университета. Это существо, однако, приходит впервые к ясности, до­стоинству и силе, если прежде всего и во всякое время вожди сами суть ведомые 1 - ведомые неумолимостью того духовного задания, которое принуждает судьбу немецкого народа отчеканиваться в его истории.

Знаем ли мы об этом духовном задании? Будь то да или нет, неотклонимым остается вопрос: действительно ли мы, преподаватели и студенчество этой высшей школы, истинно и сообща укоренены в существе немецкого университета? Имеет ли это существо подлинно чеканящую силу для нашего бытия? Неверное только тогда, когда это существо нам безусловно желанно. Кто захотел бы, однако, в том сомневаться? Обык­новенно видят господствующую сущностную черту университета в его "самоуправлении"; его надлежит сохранить. Только - продумано ли нами также вполне, что требует от нас эта заявка на самоуправление?

Самоуправление означает ведь: самим себе ставить задание и самим определять путь и способ его существования, чтобы таким образом быть тем, чем мы призваны быть. Но знаем ли мы, кто суть мы сами, эта корпорация учащих и учеников высшей школы немецкого народа? Можем ли мы это вообще знать, без постояннейшего и жесточайшего самоосмысливания?

Ни осведомленность в сегодняшнем состоянии университета, ни также знакомство с его прежней историей не обеспечивают уже и достаточного знания его существа - кроме как если сперва отчетливо и жестко мы очертим это существо для будущего, в таком самоограничивании будем его волить и в таком велении утвердим самих себя.

Самоуправление стоит только на основании самоосмысления. Самоосмысление же совершается только в силу самоутверждения немецкого университета. Осуществим ли мы его, и как?

Самоутверждение немецкого университета есть исконная, совместная воля к его существу. Немецкий университет значим нам как высшая школа, которая от науки и через науку берет вождей и хранителей судьбы немецкого народа для взращивания и воспитания. Воля к существу немецкого университета есть воля к науке как воля к историческому духовному заданию немецкого народа как народа, который знает сам себя в своем государстве. Научное значение и немецкая судьба должны сразу в сущностной воле прийти к власти. И они придут к ней тогда и только тогда, когда мы — преподаватели и учащиеся - сначала предоставим науку ее интимнейшей необходимости и когда мы затем отстоим немецкую судьбу в ее предельнейшей нужде.

Существо науки, конечно, не будет нами испытано в его интимнейшей необходимости, пока мы — рассуждая о "новом понятии науки" 2 - лишь оспариваем за некой слишком сегодняшней наукой самостоятельность и беспредпосылочность. Это исключительно отрицающее и едва загляды­вающее за последние десятилетия занятие становится в конце концов видимостью настоящей заботы о существе науки.

Если мы хотим схватить существо науки, то должны сперва предстать перед решительным вопросом: суждено ли науке впредь для нас еще быть или мы дадим ей домчаться до скоропостижного конца? Что наука вообще суждено быть, никогда не безусловно необходимо. Если науке, однако, суждено быть и быть для нас и через нас, тогда при каком условии она может по-настоящему существовать?

Только тогда, когда мы снова поставим себя под власть начала нашего духовно-исторического бытия. Это начало есть порыв греческой фило­софии. В ней западный человек одной народности в силу своего языка впервые стоит перед сущим в целом и опрашивает и понимает его как сущее, какое оно есть. Всякая наука есть философия, знает ли она это и волит - или нет. Всякая наука остается привязана к тому началу философии. Из него черпает она силу своего существа, при условии что вообще оказывается еще на уровне этого начала.

Мы хотим вернуть здесь нашему бытию два исключительных свойства исконного греческого существа знания.

У греков имело хождение старое свидетельство, согласно которому первым философом был Прометей. Этому Прометею Эсхил вкладывает в уста изречение, высказывающее существо знания:

t Э c n h d ? a n Ь g k h V a s J e n e у t Э r a m a k r v

(Пром. 514 изд. Виламовица)

"Знание, однако, намного бесснльнее необходимости". Это значит: всякое знание о вещах оказывается заранее подчинено свсрхмощи судьбы и несостоятельно перед ней.

Именно поэтому научное знание должно развернуть свое высшее упрямство, для которого только восстает цельная мощь потаенности сущего, чтобы оказаться действительно несостоятельным. Так именно сущее открывается в своей неисследимой неизменимости и наделяет знание его истиной. Это изречение о творческом бессилии знания — слово греков, у которых слишком задешево хотят найти прообраз для чистого самоустанавливающегося и при этом самозабвенного знания, которое истолковывают нам как "теоретическую" установку. Но что есть J e w r Я a для греков? Говорят: чистое созерцание, которое привязано только к вещи в ее полноте и требовательности. Этому созерцательному поведе­нию велят, апеллируя к грекам, осуществляться ради самого себя. Но эта апелляция неоправданна. Ибо, во-первых, "теория" осуществляется не ради самой себя, но единственно в страстном порыве оказаться вблизи сущего как такового и под его напором. Во-вторых же, греки боролись именно за то, чтобы понять и осуществить это созерцательное вопрошание как определенный, даже как высший способ "энергии", e n Эс - g e i a , человека, его "бытия-в-работе". Они думали не о том чтобы приравнять практику к теории, а, наоборот, о том чтобы понять теорию саму как высшее осуществление настоящей практики. Для греков научное знание не "достояние культуры", а интимнейше определяющее средоточие всего народно-государственного бытия 3 . Знание для них не есть также простое средство превращения бессознательного в осознанное, а мощь, оттачивающая всю целость бытия и его охватывающая. Научное знание есть воп­рошающая стойкая выдержка среди постоянно утаивающегося сущего в целом. Это действующее упорство знает притом о своем бессилии перед судьбой.

Вот начальное существо научного знания. Но не лежит ли это начало уже два с половиной тысячелетия позади? Не изменил ли прогресс чело­веческой деятельности также науку? Конечно! Последующее христианско-теологическое мироистолкование, равно как позднейшая математически-техническая мысль нового времени, отдалило науку по времени и по сути от ее начала. Однако тем самым начало само никоим образом не преодолено, ни тем менее сведено к ничто. Ибо если исконное греческое знание есть нечто великое, то начало этого великого остается его величайшим. Существо научного знания не могло бы даже опустошиться и истрепаться, как сегодня случилось вопреки всем достижениям и "международным организациям", если бы все еще не сохранялось величие начала. Начало все еще есть. Оно лежит не за нами как давно бывшее, а пред­стоит нам. Начало как величайшее заранее превышает все и таким образом нас тоже опередило. Начало вторглось в наше будущее, оно стоит там над нами как далекое распоряжение, чтобы мы снова достигли его величия.

Только когда мы решительно подчиним себя этому далекому распоряжению, чтобы вновь обрести величие начала, только тогда наука станет для нас интимнейшей необходимостью бытия. Иначе она окажется случайностью, какие с нами бывают, или покойным комфортом безопасного занятия для способствования голому прогрессу по­знаний.

 ΛΛΛ     >>>   

Огромным разнообразием изобретательного политико-социального экспериментирования с конца xix века
Библиотека Философия. Хайдеггер М. Отрешенность