Пиши и продавай! |
>
Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен "Вавилонская башня" является не только образом и фигурой неустранимой множественности языков, она выставляет напоказ незавершенность, невозможность выполнить, осовокупить, насытить, завершить что-либо из разряда построений, архитектурной конструкции, системы и архитектоники. Множественность наречий ограничивает не только "верный" перевод, прозрачную и адекватную взаимовыразительность, но и структурный порядок, когерентность конструктума. В этом заключается (переводим) как бы внутренний предел формализации, некая неполнота кон-структуры. Заманчиво и до некоторой степени оправдано видеть здесь перевод какой-то системы в процессе деконструкции. Никогда нельзя обходить молчанием вопрос о языке, на котором ставится вопрос о языке и на который переводится рассуждение о переводе. Прежде всего: на каком языке конструировалась и деконструировалась Вавилонская башня? На языке, внутри которого собственное имя Вавилона могло к тому же путем путаницы и смешения быть переведено как "смешение". Имя собственное Вавилон в качестве имени собственного должно остаться непереводимым, но из-за некоей разновидности ассоциативного смешения, достигаемого в единственном языке, можно считать, что оно переводится в этом же самом языке нарицательным именем, означающим то, что мы переводим как смешение. Этому же в статье о Вавилоне дивится и Вольтер в своем "Философском словаре": Я не знаю, почему в "Бытии" сказано, что Вавилон (Babel) означает смешение, поскольку на восточных языках "Ва-" (Ва-) означает отец, а "Вил" (Bel) означает Бог, Вавилон означает град Божий, град святой. Древние давали это имя всем своим столицам. Однако неоспоримо, что Вавилон подразумевает смешение, то ли потому, что строители были в замешательстве -- смешались, возведя свое творение на восемьдесят одну тысячу еврейских футов, то ли потому, что смешались языки; и, очевидно, с этих-то пор немцы и не понимают больше китайцев; а ведь ясно, следуя ученому Бошару, что китайский с верхненемецким -- изначально один и тот же язык. Спокойная ирония Вольтера подразумевает, что подразумевает Вавилон: это не только имя собственное, отсылка некого чистого означающего к особенному сущему, -- и, как таковое, непереводимое, -- но и имя нарицательное, относящееся к общему характеру смысла. Это имя нарицательное подразумевает отнюдь не только смешение-путаницу, хотя "смешение" обладает не менее чем двумя смыслами, тут Вольтер настороже: смешение языков, но также и состояние смешения-замешательства, в котором находятся архитекторы перед нарушенной структурой, так что некоторое смешение уже начато воздействовать на оба смысла слова "смешение". Значение "смешения" смешано, по меньшей мере двойственно. Но Вольтер подсказывает и еще кое-что: Вавилон подразумевает не только смешение в двойном смысле этого слова, но также и имя отца, точнее и обыденнее -- имя Бога как имя отца. Город как бы носит имя Бога-отца и отца города, прозывающегося смешением. Словно Бог, сам Бог пометил своим патронимом общинное пространство, тот город, где друг друга уже не понять. И уже не поймешь друг друга, когда имеются только имена собственные, и уже не поймешь друг друга, когда имен собственных больше нет. Давая свое имя, имя по своему выбору, давая все имена, отец оказывается у истока языка, и власть эта по праву принадлежит Богу-отцу. И имя Бога-отца становится именем этого истока языков. Но это также и тот Бог, который, движимый своим гневом (подобно Богу Беме или Гегеля, каковой выходит из себя, определяет себя в своей конечности и тем самым производит историю), аннулирует дар языков или, по меньшей мере, его запутывает, сеет среди своих сынов смешение и отравляет подарок (Gift-gift). Это также и исток языков, множественности наречий, называемых обычно родной (материнской) речью. Ибо вся эта история разворачивает преемственность, поколения, генеалогии: семитические. До Вавилонской деконструкции великая семитская семья устанавливала свою империю, универсальности которой она жаждала, и свой язык, который тоже пыталась навязать универсуму. Момент этого проекта непосредственно предшествует деконструкции башни. Я процитирую два французских перевода. Первый переводчик ушел достаточно далеко от того, что хотелось бы назвать "буквализмом", иначе говоря, от еврейской фигуры, чтобы сказать "язык" там, где второй, более озабоченный буквальностью (метафорической или скорее метонимической), говорит "губа", поскольку на еврейском "губой" называют то, что мы, следуя иной метонимии, зовем "языком". Чтобы назвать Вавилонское смешение, надо сказать о множественности губ, а не языков. Итак, первый переводчик, Луи Сегон, автор "Библии Сегона", появившейся в 1910 г., пишет так: Это сыновья Сима по родам своим, по языкам своим, по странам своим, по народам своим. Таковы рода сыновей Ноевых по их родословию, по их народам. И от них и пошли народы и распространились на земле после потопа. По всей земле был один язык и слова одни и те же. Вышедши изначально, нашли они равнину в стране Сеннаарской и поселились там. И говорят они один другому: Ну что ж! наделаем кирпичей и обожжем их в огне. И кирпичи служили им камнем, и смола служила им цементом. И еще говорят они: Ну что ж! построим себе город и башню, чья макушка коснется неба, и сделаем себе имя, дабы не рассеялись мы по лицу земли всей. а также: Арсен Меликян Арсен Меликян Арсен Меликян Арсен Меликян Лариса Гармаш. Петер Слотердайк. Сергей Шилов. Сергей Шилов. Владислав Тодоров. Иносказание без Иного или о Статусе Философствования как Инициирующего Говорения. Арсен Меликян. Говорят они |
|
|
|