ΛΛΛ     >>>   

Трухтин С. Медитации о прекрасном

1. Рассуждая о смысле того или иного прекрасного произведения, невольно скатываешься к вопрошанию о том, почему оно оказывает на тебя столь сильное впечатление. Вот есть произведение с явно глубоким смыслом, к которому ты равнодушен, а рядом с ним – на первый взгляд, не такое глубокомысленное, но зато перед ним ты испытываешь настоящий, неподдельный восторг. Что это? Что заставляет трепетать даже самых неподготовленных слушателей или зрителей, стоит им только прикоснуться к этому таинству? Очевидно, что речь здесь должна идти о том, что прекрасное произведение или какое иное чудесное зрелище обладает неким свойством, которое позволяет оценивать их в восхитительных тонах. И поскольку это свойство одно и то же для самых разных, не связанных друг с другом вещей, то выходит, искомое свойство должно относиться не к самим воспринимаемым объектам, которые в известной степени случайны, а к сознанию субъекта. Так что же это за свойство?

Мы пока не знаем, что это, но сама постановка вопроса отсылает нас к другому, более глубокому вопрошанию: а не связано ли прекрасное с трансцендентальной структурой сознания, так что его восприятие как прекрасного оказывается врожденным свойством (способностью) человека? А может, вспоминая Платона, можно даже сказать о некоторой матрице бытия, которая включает в себя прекрасное и определяет наше видение этого мира, причем не только трансцендентного мира вещей, но и имманентных элементов сознания? Возможно, все наши вопрошания пустые, но без ясного и понятного ответа на них совершенно невозможно продвинуться ни на один шаг вперед к пониманию того, что же представляет собой прекрасное.

Трансцендентальная граница

2. Размышления в режиме медитации предполагают предельное всматривание в предмет мысли. И если мы медитируем о прекрасном, то обречены на предельность в отношении его. Таким образом, нашей задачей является нахождение и явное описание (если уж мы философы, то обязаны проговаривать в понятной форме всю свою интуицию) предельной границы прекрасного, за которой оно исчезает и возникает что-то совсем иное – если не сказать ужасное, то, по крайней мере, спокойное, не вызывающее эмоций, мертвящее своей без-прекрасностью. Но чтобы описать границу прекрасного, полезно понять, что собой представляет граница вообще, как таковая.

Онтологическая, следовательно, истинная граница, не случайно зашедшая к нам в гости, а необходимо присутствующая в сознании, представляет собой то, что ограничивает сознание. Любой акт конституирования учитывает это обстоятельство, так или иначе, имеет это обстоятельство как свой важнейший момент. Ведь акт без этого момента становится безграничной активностью, относящийся буквально ко всему, и, следовательно, не относящийся лишь к тому, к чему он призван относиться, но только в бесконечно малой степени отражающий существо дела. Акт, в котором нет граничности сознания, в принципе растворяется в том, что сознанием не является и что им не порождается, и перестает быть актом. Активность становится пассивностью.

Таким образом, истинной границей является то, что ограничивает сознание. В пределе – это, безусловно, трансцендентальная граница, существующая a priory, поскольку граница, выработанная в опыте, в строгом смысле не есть граница-сама-по-себе, а есть порождение случайных обстоятельств и не может характеризовать сознание без его соотношения с миром вещей или даже миром феноменов. Лишь трансцендентальная граница относится исключительно к самому сознанию и ни к чему более.

3. Но вот существует ли трансцендентальность? Если не существует, то все размышления о границе, о границе прекрасного, о самом прекрасном следует разворачивать исключительно в плоскости опытной данности и психологической закономерности. Но что-то смутное подсказывает неверность такого оборота дел и заставляет искать доказательство существования трансцендентальности.

Трансцендентальное если и существует (говоря корректнее – наличествует), то, по своему определению, как некая доопытная форма. Это означает, что любая мысль натыкается на некоторую врожденную заданность, и тем самым отделяется от всего остального, от остальных мыслей, и входит с ними в то или иное противоречие.

Однако здесь можно было бы возразить. Любое слово, с помощью которого осуществляется говорение о чем-либо, имеет опытное происхождение, причем опыт здесь может касаться как внешнего относительно сознания мира, так и внутреннего, феноменологического мира. Весь поток этого опыта преобразуется в словесный ряд, а поскольку опытный поток един и поэтому непрерывен по своему существу, то и порожденный им словесный ряд также непрерывен в том смысле, что все его члены имеют сходную предысторию – предысторию опыта. Единство непрерывного опыта дает всю гамму слов, находящихся в соответствии с друг с другом. Это соответствие смысловое, т.е. такое, что одному слову, понятию всегда можно поставить в осмысленное тождество другое слово или ряд слов. Все это называется возможностью дать определение или характеристику. Любое слово, имеющее смысл, отсылает к тем или иным понятным и видимым сознанием образам или даже четким дефинициям, так что всегда есть возможность утверждать связь этого слова с какими-то другими словами. Но поскольку опыт как таковой един, то и ряд слов должен иметь полную связность. Иными словами, слова, понятия, фразы, и соответствующие им идеи, должны иметь во всех иных словах, понятиях, фразах и идеях свои отображения и потому, вроде бы, не должны иметь в них противоречий.

Так как же быть – принять противоречие как имманентный любым актам конституирования принцип, или отвергнуть его?

Обратим внимание на то, что не все слова и фразы имеют отображения друг в друге. В самом деле, что значит: слово имеет образ в другом слове? Это значит существование некоторого преобразования от одного к другому, причем такого преобразования, которое можно понять, т.е. описать, т.е. построить цепочку слов от одного к другому. Иначе говоря, здесь мы имеем требование логической связности, непротиворечивости. Но это как раз сплошь и рядом не соблюдается. Наше сознание глубоко противоречиво. Слова и фразы могут отсылать к разным, порой даже к антагонистически разным вещам. Например, слово «жизнь» одни понимают как «радость», а другие – как «несчастие» или «мучение» и т.п. Одни и те же положения можно утверждать и с равной легкостью отрицать (вспомним, хотя бы, как это делал Кант). Получается, что в ряду всех высказываний и понятий возникают своего рода смысловые разрывы, нестыковки, которые выражаются в возникновении тех или иных противоречий. Тогда факт наличия противоречий означает присутствие в сознании каких-то глубинных моментов, которые дают о себе знать навязыванием себя опытному потоку и расстановкой своеобразных меток в виде этих противоречий. Они сигнализируют о том, что опыт – это еще не все, что есть в мышлении, что кроме опыта есть еще что-то, что с опытом не связано, от него не зависит и именуется трансцендентальностью.

Здесь можно было бы усомниться в полученном доказательстве на том основании, что в нем было принято противоречие считать разрывом в поле преобразований одних понятий в другие. Как же тогда быть с отрицаниями? – задастся вопросом скептик. Ведь отрицание представляет собой вид преобразования, при этом именно через них выражается смысл противоречия. Например, пусть я утверждаю «это чернота белая». Противоречие этого тезиса заключается в том, что предмету «черный» я приписываю свойство, совершенно противоположное и отличающееся от этого предмета – свойство белизны. Я как-бы говорю: «черное – это не черное». Это явная ложь: раз мы договорились, что перед нами находится предмет со свойством «черный», то его уже нельзя полагать другого цвета. Но в том-то все и дело, что представленный пример показывает не то противоречие, о котором должна идти речь, а другое. В примере дано противоречие, выявляющее ложь, нас же интересует противоречие истин. В первом случае противоречия на деле нет, а есть лишь закамуфлированная ложь. Во втором случае противоречие есть, так что одни справедливые утверждения странным образом сосуществует вместе с противоположными, которые не сводимы к первым с помощью простого отрицания. В противоречиях лжи преобразование отрицания присутствуют в качестве привносителя в тезис элемента лжи (я утверждаю тождество тезы и антитезы), а в противоречиях истин отрицание является итогом мышления: оно, это отрицание, вдруг обнаруживается. В последнем случае к разным результатам я прихожу, исходя из как-бы разного опыта. Но поскольку это только «как-бы» разный опыт, а реально он один и порождается единым потоком ощущений, то возникающие противоречия оказываются своеобразными отголосками разрывов на этом непрерывном поле ощущений. Разрывы же, в свою очередь, и сигнализируют о наличии трансцендентальной структуры сознания.

4. Мы показали наличие трансцендентальности в сознании. Теперь следует выяснить, в чем она заключается.

Вообще говоря, трансцендентальность ближайшим образом заключается в разрыве опытного потока восприятия и, следовательно, в ограничении его, в наложении на него определенных рамок, границ. Однако общее всегда страдает недосказанностью, поэтому попытаемся всмотреться пристальнее в то, что позволяет воспринимать опыт со всеми ограничениями, т.е. так, как воспринимается по факту, причем не только применительно к внешним данным, но и к внутренним, так что и мышление как схватывание внутренних, глубоко рефлексивных моментов, тоже должно быть сюда включено.

Прежде всего, следует обратить внимание на связь трансцендентального и противоречивого: из наличия второго следует наличие и первого. Поскольку в противоречии выявляется несостыковка разных мнений, умозрений, то чем она сильнее, тем сильнее противоречие, и тем более явно должна проглядываться та сущность, которая за всем этим стоит – исходная исходность. Это действительно так и есть вследствие того, что скрывающаяся трансцендентальность взрывает опыт, и чем ближе мы к ней расположены, тем меньше она затушевана различными мнениями о ней, тем ярче она выступает как сама возможность схватывать опыт в том виде, как это происходит в реальности, но и тем сильнее оказывается и сам разрыв в поле восприятия опыта.

Все сказанное нужно только для одного: следует признать, что лишь в максимальной близости к предельному противоречию можно ожидать видение истинной трансцендентальности. А увидеть ее – это и значит дать по возможности более точное и подробное ее описание.

5. Но тогда нашей ближайшей задачей должно стать выделение из всей гаммы противоречий того максимального, в котором как на экране телевизора, без существенных искажений, можно увидеть доопытную исходность. Для выполнения этой задачи еще раз зададимся вопросом: что представляет собой противоречие? И еще раз повторим: это есть несостыковка мнений, когда об одном и том же предмете говорится разное, т.е. в одном и том же предмете видится разный (сущностно разный) смысл. Противоречие станет предельным, если выявленные смыслы настолько отличаются друг от друга, что упоминание одного автоматически запрещает упоминание другого. Иными словами, смысловые сферы здесь должны не просто находиться в разных местах некоторого ноэматического поля, но должны вытеснять друг друга, полностью запрещать и отрицать. Если же предмет мысли, в свою очередь, сам обладает свойством безграничности – такой безграничности, что только полным отрицанием и можно этот предмет ограничить, то безусловные противоположности, его касающиеся, должны быть тем, что мы ищем. Этот предмет совершенно естественно должен занимать все ноэматическое поле, быть им самим, и в своем сущностном ядре выражать то общее, что объединяет любое смысловое полагание – смысл смысла. Ведь каждый смысл в отдельности конституируем осмысленно, он осмыслинен, так что в нем присутствует нечто, через что все смыслы объединяются в одно целое. И если элементом этого целого выступает смысл – с одной стороны, а с другой – об этом мы говорим осмысленно, т.е. помещая все это в некую смысловую оболочку, с которой соприкасается каждый из отдельных смысловых элементов, то это нечто оказывается смысловым подтекстом всех смыслов, т.е. смыслом каждого смысла, в том числе и самого себя. Эта форма, самозамыкающаяся на самое себя, – и есть смысл смысла. Каждый смысл, несмотря на индивидуальное раскрытие, указывает на эту предельность; сама же она, подобно дракону, хватающего свой хвост, из себя исходит. Смысл смысла – это предельный объект, предмет полагания в режиме тончайшей наблюдательности и сосредоточенности, относительно которого порождаются максимальные по своей силе противоречие.

6. В максимальном противоречии тезе сопоставляется антитеза. Поскольку теза всегда утверждает существование того предмета, о котором идет речь, то в антитезе имеется в виду что-то совсем иное, обратное, т.е. не-существование предмета. Тезе «А существует» противостоит антитеза «А не существует». И когда первое справедливо в той же мере, как и второе, то налицо явное противоречие.

Выше мы выяснили, что под А следует иметь в виду смысл смысла, так что искомое противоречие обнаруживается в одновременном удержании того, что, с одной стороны, смысл смысла существует, а с другой – не существует. Все это действует в рамках ноэматического поля, т.е. в режиме осмысленного, а не случайного полагания, так что всему этому должно быть дано закономерное объяснение.

Смысл смысла как квинтэссенция любого смысла может существовать, а может и не существовать в зависимости от того, что понимать под существованием, точнее, как подходить к опыту существования. Если для меня, «рассуждающего философа», существует лишь гуссерлианская гилетическая данность, то внешний и внутренний бытийные полюсы для меня оказываются за гранью видимости и не существуют. В частности, вещь-в-себе как внешний бытийный полюс и смысл смысла всех феноменов первоисточника и актов конституирования о них, теряет свойство существования. Если же под существованием понимать сам первоисточник, продуцирующий в сознании феноменальный образ, то вещь-в-себе оказывается той предельной смысловой матрицей, которая безусловно существует.

 ΛΛΛ     >>>   

Трухтин С. Медитации о прекрасном философии 8 сознание
Их трансцендентальные центры сознания оказались отличными от смысла смысла
Томин О.П., Философский аспект межрелигиозного диалога в римском обществе вo IIIV в.