<<<     ΛΛΛ     >>>   

Почему античный бог любви - мальчик с натянутым луком? Почему это пронзание молодых сердец доверено не юноше, не девушке, а младенцу? Не потому ли, что он в конечном счете и произойдет от их союза?
Не выражено ли тут у греков, задолго до Шопенгауэра, представление о том, что во всех своих страстях и схождениях мужчины и женщины ведомы лишь целью будущего зачатия, в которую и метит эта младенческая стрела? По Шопенгауэру, влюбленные, очарованные друг другом, на самом деле только орудия в руках вселенской воли, которая ищет наилучших сочетаний, чтобы породить самый жизнеспособный плод. Не столько ребенок рождается от брака, сколько брак понуждается волей будущего существа, влекущего своих родителей к соединению. И младенец Эрот стреляет в их сердца как бы изнутри их чресел. Обратным вектором своим - оперенной стрелой - будущее поражает настоящее. Иначе как объяснить, что младенец в мифологии есть зачинщик, "застрельщик" любви? Тот, кто порождается любовью, сам порождает ее.
Таков изначальный парадокс любви, запечатленный в образах древнего мифа. Любовь - это средство продолжения рода, в ней изначально присутствует кто-то Другой, неизвестный любящим, но упорно толкающий их навстречу друг другу. И вместе с тем любовь всецело обращена на индивидуальность того, кого любишь, - все другое исчезает, растворяется в нем, Единственном. Условно это можно назвать "индивидуальным" и "сверхиндивидуальным" в любви, или "личным" и "родовым". И то, как это родовое привходит в личное и преобразует его, составляет те пять родов любви, о которых пойдет речь. (1)
1). Прежде всего, простое, нерасчлененное единство личного и родового, которое составляет обычную, "нормальную", брачную любовь. Соединение двоих порождает многих. Да прилепится муж к своей жене... Плодитесь и размножайтесь... Здесь действует избирательное начало самой богосотворенной природы, которое имеет простую форму закона и не обнажает себя в качестве парадокса.
Если же родовое осуществляется не в порождении потомства, оно парадоксально вторгается в отношения между индивидами, превращая их друг для друга в носителей рода.
2). Родовое привходит в любовь перечислительным, донжуанским способом, когда та или иная женщина или мужчина выступают лишь воплощением женского или мужского как такового. И тогда любовь направляется на родовое женское или родовое мужское, которые постоянно меняют свои обличия, предстают в образе разных индивидов. Такая любовь требует измены, потому что именно измена есть путь обобщения, "генерализации" любви, перенесения ее на весь противоположный пол.
3). Любимое существо может восприниматься не как одно из многих, но как первое на пути восхождения ко всему, что достойно любви: ко всему прекрасному, высокому, вечному. Индивидуальное может преодолеваться в эросе через устремление к сверхиндивидуальным сущностям, столь же родовым, как и потомство, но лишенным телесности. Таков платонический род любви, предметом которой становится само "родовое" - "эйдос", вид, образ, идея. Чувство к любимому - это только упражнение в созерцании прекрасного, которое от бренного существа переносится на истинно и вечно пребывающее. Все множество красивых мужчин и женщин - это лишь преходящие явления той непреходящей и сверхчувственной красоты, в которую мы и влюбляемся - сначала в каком-то единичном ее образе, а затем, по мере созревания духа, в ее чистом духовном самобытии.
Суть пола - в размыкании индивидуальности, преодолении обособленного "я" и границ его тела. В поле утверждается некое "чрез-я", "над-я", "после-я" - родовое внедряется в особое через его способность порождать, через его плодоносящие недра. Это родовое может быть рядом столь же обособленных тел, как потомство в брачном союзе; может быть "родом" в донжуанском смысле - женским родом, собранием всех его представительниц; может быть "родом" в платоновом смысле - обобщенным, внетелесным, неуничтожимым "эйдосом". Наконец, может, садически выражаться во взаимном истреблении отдельных тел и возвращении их в лоно всеприемлющей и всегубительной природы.
4). Садизм - еще один способ раскрытия этого сверхиндивидуального начала: посредством чувственного истребления самого индивида. Родовое здесь не порождается из особи, а стирает, поглощает, "обобществляет" ее в акте сексуального владения ею. То, что тело бренно, подтверждается не идеальным его созерцанием, а физическим насилием.
Так становится понятно, почему половое наслаждение, замкнутое на отдельном теле и не нацеленное на размножение, может порождать жестокость к этому телу и жажду его разрушения. Ведь наслаждение исконно связано с преодолением индивидуального, с задачей продолжения вида, и садизм тоже преодолевает индивидуальное, только не видовым размножением, а индивидуальным же насилием. Наслаждение здесь приближается к смерти, посредством которой вид преодолевает индивида и стирает его с лица земли, торжествует над всем конечным и единичным. Садизм и есть медленная пытка всего живущего наслаждением смерти, тогда как платонизм есть постепенное возведение всего живущего к наслаждению бессмертием.
Платон и де Сад - две крайности отказа от брачного в любви. В платонизме воплотилась сублимирующая, созидательная сила эроса, а в садизме - десублимирующая, разрушительная. Но характерно, что и творчество в духе, и разрушение во плоти одинаково отступают от природного закона воспроизведения подобных себе. Творчество прибавляет, разрушение отнимает, но оба враждебны уподоблению, простому воспроизведению настоящего в будущем, сохранению вида как потенциальной, дурной бесконечности индивидов.
В любом случае сексуальность, даже замкнутая на индивиде, не может обойтись без его отрицания - в уничтожении данного индивида, в перебирании множества индивидов или в устремлении к сверхиндивидуальной красоте. Так перед нами раскрываются три "аномальных", не-брачных пути человечества через эрос (2 - 4):
развернутый по горизонтали, в ширь перебора и перемены любящих индивидуальностей, при котором соединяются представители рода, самой сильной мужественности и самой красивой женственности - донжуанизм.
устремленный по вертикали ввысь, к сверхиндивидуальной идее, к созданию и созерцанию вечно-прекрасного - платонизм.
устремленный по вертикали вниз, к доиндивидуальной природе, к унижению и истреблению личностно-прекрасного - садизм.
5). Есть еще один, пятый род любви, о котором каждый узнает только на собственном опыте и о котором будет сказано в дальнейшем. (2)

6. ЭРОТИКА ТВОРЧЕСТВА

Самый мужественный мужчина - женщина перед Творцом. Перед материей же, покорной, льнущей, самая женственная женщина - мужчина. В сущности, есть лишь разные степени женственности и мужественности между двумя пределами: материей и Творцом. Творческие мужчины обычно повышенно женственны, ибо ищут вдохновения, размягчают себя для вторжений свыше; как женщины, они умащают себя маслами и в благовонной ночи ждут своего Возлюбленного. Напротив, практические мужчины: плотники, лесорубы, кузнецы - повышенно мужественны, ибо имеют дело с материей и определяются в отношению к ней как формовщики, насильники.
У женщин же противоположное соотношение: те из них, кто занимается творческой работой (скульпторы, журналисты, режиссеры и т. д.), - более мужественны, чем швейки или гладильщицы, парикмахерши или медсестры. Ибо в них - формующий дух, а не податливая душа самой материи. Потому и сходятся между собой люди творческих профессий, что они как бы меняются своими половыми особенностями. Творческий мужчина - недостаточно мужчина для простой женщины, а творческая женщина недостаточно женщина для простого мужчины. Но друг другу они вполне подходят - как и ярко выраженные половые крайности плотника и ткачихи, кузнеца и доярки.
Закономерны и "перекрестные" притяжения: мужчину-творца влечет к простой женщине, потому что в ней органическая полнота другого пола, которую он только интуитивно угадывает в себе. В ней и через нее он глубже постигает тайну своего женственного предстояния перед Творцом. Точно так же и творческая женщина находит в грубом мастеровом органическое воплощение и развитие "мужского" зародыша своей души. Он для нее физически то, чем она могла бы и хотела быть в идеале своего призвания и мастерства.
Конечно, врожденный пол в творчестве не исчезает - но дополняется противоположным. Мужчина становится женщиной, пребывает в экстазе, горячке обостренной восприимчивости и интуиции - всех состояниях, знакомых простым, любящим, ревнующим женщинам. А женщина становится мужчиной - трезвой, строгой, деловой, неспособной к лихорадке и бреду, выдержанной, скептической, насмешливой - такой, какими обыкновенно бывают мужчины. Творчество, таким образом, возвращает человека из половинного состояния - в целостное; рождение в духе придает ему пол, противоположный врожденному.
В худшем случае это бесполость, отрицание физиологического пола (мужчины - кабинетные затворники, женщины - "синие чулки"). В лучшем случае - двуполость, яркая мужественность в гармонии с яркой женственностью (Гете, Моцарт, Пушкин, Достоевский; Цветаева, Ахматова...) У гениальных людей оба пола складываются, у бездарных - взаимно вычитаются. И даже по насыщенности полом, как замечал Василий Розанов, можно отличить перворазрядных творцов от второразрядных. Само творчество - энергия взаимодействия двух полов в одном существе: собой овладевает, себе отдается, и чем мужественнее и женственнее оно в этой борьбе, тем горячее ласка, тем пронзительнее смысл сочинения-соития. Однополое творчество всегда бесплодно: женское вырождается в пошлую задушевность и сентиментальность, мужское - в столь же пошлую заданность и тенденциозность.
В чем, однако, нельзя согласиться с Розановым: в "Людях лунного света" он признает лишь физиологическую, врожденную двуполость, "муже-девство", из которой, будто бы, и вырастает все духовно значительное: пророки, мученики, творцы. (3) Но ведь Розанов выводит это муже-девство творцов именно из их творений, как бы проецируя их двуполую духовность обратно, на физическую природу. Иначе как он мог заподозрить в муже-девстве, например, Льва Толстого? ведь не по данным же его биографии, а по образам романа "Воскресение". (4) На самом деле двуполость как духовное явление именно создается в акте творчества, и заветная мечта об андрогинизме, слиянии двух полов в пределах одного существа, воплотима лишь через самопорождение в творчестве.
_____________________

1. В подтексте рассуждений Ивана Соловьева - известная полемика Владимира Соловьева (в его статье "Смысл любви") с Артуром Шопенгауэром. Иван Соловьев пытается соединить обе концепции: абсолютизацию родового начала любви у Шопенгауэра и абсолютизацию личного, избирательного смысла любви у Вл. Соловьева. Именно парадокс соединения личного и родового и разные способы разрешения этого парадокса образуют, по Ивану Соловьеву, пять родов любви.

2. Эту загадочную фразу можно отнести либо к следующему фрагменту, "Эротика творчества", где любовь, соединяясь с творчеством, меняет родо-половую личность творца, либо, с большей вероятностью, к заключительному тексту в данной подборке - "Еленологии", где, действительно, изображается "пятый" род любви: любимое, в его единственности, становится универсальным, обобщающим знанием, источником понимания всех вещей. Это уже не платонизм, для которого индивидуальное есть лишь отправная точка духовного восхождения, - это именно завершение всего мироздания в личности любимого человека. Вообще можно заметить, что последние размышления Ивана Соловьева об Эросе приобретают все более личностную окраску, достигая кульминации и трагической развязки в "Еленологии".

3. Иван Соловьев, очевидно, имеет в виду такие разделы и главы розановской книги, как "Муже-девы и человеческая культура" и "Муже-девы и их учение". См. В. В. Розанов. Сочинения (серия "Из истории отечественной философской мысли"), т.2, М., "Правда", 1990, сс. 43-47, 73-107.

4. Там же, сс. 76-81.

7. РЕВНОСТЬ КАК ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ

Ревность, как тема, гораздо более выгодна для литературного сюжета, чем просто любовь. Любовь по определению затрагивает двоих: кто-то любит кого-то. Ревность - обязательно троих; сам глагол "ревновать", с лексической точки зрения, трехвалентен: кто-то (1) ревнует кого-то (2) к кому-то (3). Для сюжета не безразлично, какой валентностью обладают его элементы, велика ли их цепкость, способность втягивать и объединять другие элементы. Ревность позволяет вовлечь в сюжет несравненно больше персонажей, чем любовь сама по себе. Ревность, а не любовь лежит в основе "Илиады" (Менелай ревнует Елену к Парису), "Братьев Карамазовых" (отец - сын - Грушенька), "Короля Лира" (отец - дочери - их мужья), не говоря уж об "Отелло", "Вертере", "Красном и черном", "Евгении Онегине", "Анне Карениной" и пр. и пр.
Суть ревности в том, что она превращает любовь в нечто противоположное любви. Казалось бы, нет причин всем не любить всех, но тогда быстро исчерпались бы все литературные сюжеты, а возможно, и сверхсюжет всемирной истории. Любовь, ведущая к слиянию, сама по себе энтропийна. Но дело в том, что чем больше любви, тем больше и вражды, порождаемой ею же, любовью. И это единство любви-вражды есть ревность, которая тем самым превращается в мощный и по сути единственный регулятор страстей, каждая из которых, благодаря ревности, превращается в собственную противоположность: симпатия - в антипатию, восхищение - в зависть. Если бы в мироздании действовала только сила любви, все притянулось бы и взаимно слилось в плотно слепленном коме счастья, где каждая часть нашла бы часть по себе. Если бы действовала только сила вражды, мир разлетелся бы на частицы и развеялся в пустоте. Но мир не ком и не пустыня, а чередование плотностей и пустот, их постоянное живое перераспределение, творимое ревностью.
В строке Данте, завершающей "Божественную комедию": "любовь, что движет солнца и светила", - я бы "любовь" поменял на "ревность". Если бы только любовь, все планеты притянулись бы к звездам и сгорели в их пламени, а звезды упали бы в центр Галактики и образовали одно сплошное ядро, без разрежений для жизни. Да, планеты притягиваются к Солнцу, но есть и противоположно влекущая их сила, благодаря чему они вращаются, не падая; и эта сила притяжения-отталкивания есть ревность, основа небесной механики. Кто-то ревнует планеты к Солнцу и не допускает, чтобы они слились и сгорели в нем от всепоглощающей любви.
Теперь я понимаю, чего не хватает мне в эмпедокловой модели мира (1), которая строится на чередовании любви и вражды, - не хватает третьей силы, которая опосредовала бы эти две, превращала бы притяжение в отталкивание и наоборот. Любовь и вражда не просто чередуются, но одна содержит в себе другую, ибо полюбить - значит вызвать ревность других любящих. Сила отталкивания не сменяет силу притяжения, но живет в ней и действует через нее. Ревность - тот монизм, который объединяет дуально расщепленное мироздание.
Если искать то единое, что лежит в основе и литературных сюжетов, и космоса, и истории, что движет планетами, людьми, персонажами, - то это великая, неиссякающая ревность. Она завязывает в один узел любовь и ненависть и не позволяет им победить друг друга, но превращает победу каждой в ее собственное поражение. Побеждает только Ревность; как чистая энергия всех расщеплений и взаимодействий.
Да и не только в космосе и истории... Сам Бог в Ветхом Завете называет себя Богом ревнующим - это едва ли не самое устойчивое из Его (само)именований. "Я Господь, Бог твой, Бог Ревнитель" (Исход, 20: 5); "имя Его - "Ревнитель"; Он - Бог Ревнитель" (Исход, 34:14). "...Возревноваль Я об Иерусалиме и о Сионе ревностью великою" (Захария, 1:14). Ибо "до ревности любит дух, живущий в нас" (Иаков, 4:5). Если бы Бог только любил своих избранных или только ненавидел грех, гневался на врагов своих, мировой процесс давно бы пришел к завершению. Но то единое и всемогущее, что лежит в основе Божьей воли - это не остывающая ревность, а она не дает до конца сбыться ни милости, ни ярости, но превращает одно в другое, и этим крепится и животворится мир.

8. РУССКАЯ КРАСАВИЦА

Русская красавица непременно стыдлива. Она отворачивается, руками и платком заслоняется, прячет ото всех свое сияющее лицо, ступает неслышно, живет незаметно, за околицей, как вечернее солнце. Нет в ней гордости и упоения своей красотой, как у греческой Афродиты. Видимо, само солнце в России стыдливо, редко свой полный лик кажет, чаще заслоняется облаками, занавешивается туманом, имеет вид застенчивый.
В русской красавице то же начало, что и в русском богатыре, который тридцать лет проспал на печи и встал только для решительной битвы. Скрытая красота, скрытая сила, которые нуждаются в великой причине, чтобы раскрыться, и не для праздного созерцателя, не для любопытного взгляда, а для единственного суженого - как и богатырь встает-распрямляется, когда на родину накатывается самый сильный враг. Красота - для милого, сила - для супостата, и все - для единственного: повседневная, будничная трата означала бы умаление чудного дара.
Да и жизнью Спасителя так заповедано, чтобы самый могущественный являлся в ветхом рубище и терпел крестную муку, чтобы потом, когда мир изверится, истоскуется от несвершившегося пророчества - вторично прийти, уже во славе. Мышление парадоксами присуще народу, который ждет главного - от неглавного, красивого - от невзрачного, сильного - от немощного.
Если античная богиня выходит из прекрасной пены морской, то русская красавица - из лопнувшей лягушачьей кожи, как в сказке о Василисе. Наша душа - спящая красавица, спящий богатырь, казалось бы, пропавшие навсегда для молодца, для народа, но только ждущие часа, особой надобы в себе, чтобы пробудиться и ослепить своей красотой, поразить силой. У Геракла и Афродиты мощь и краса бьют наружу, проявляются сразу же в подвигах ратных и любовных. Таков мир телесный, ничего в противоположность себе не таящий, и потому сюжет состоит не в переходе от слабости к силе, а в приключениях самой силы, встречающей извне все новые препятствия. Российские же качества вызываются наружу неким внутренним самопреодолением: богатырю или красавице, прежде чем вступить в битву или отдаться любви, нужно преобороть собственный сон - смертный покой. Тут основной сюжет - не жизнь сама по себе, а ее восстание из смерти, воскресение.
Лебедь и голубь - два символа прекрасного: античный и христианский. В лебедя воплощается бог-громовержец для покорения возлюбленной; в голубя воплощается дух святой для разнесения благой вести по миру. Голубь сер, сиз, невзрачен, в нем - кротость, невинность, любовь, супружеская верность; лебедь - белоснежен, чист, ослепителен, сияет, как земное солнце, весь - горделивая красота и любострастный порыв. Голубь - вестник, посредник, быстрая и надежная связь, он весь - в других, для других; лебедь - как Нарцисс, любуется собой, купается в зеркальной стихии среди собственных отражений. Русская скромница-красавица чаще олицетворяется голубицей, даже еще более неприметной птицей: горлицей, кукушкой... Леда же, лебедь появляются у нас в антологической лирике на античные мотивы.

_____________

Зато... Поразителен бывает, на фоне скрытости и застенчивости, размах нашего бесстыдства. Оно являет себя вмиг, врасхлест, наотмашь, без плавной горделивости, но с какою-то душу берущей позорной откровенностью. Это не здоровое бесстыдство нагого, неприкрытого тела, как у эллинов, а бесстыдство мгновенно вздернутого подола. (1a). В этом бесстыдстве нет ничего пластического, эстетического, а напротив, одна безобразная судорога. Так бесстыдны бывают женщины у Достоевского, Толстого, Бунина, Горького, Куприна...
И неудивительно: ведь если красота у нас по сути своей стыдлива и требует покрова, то всякое оголение - постыдно и уродливо. У эллинов красота не прятала себя, скрывалось и затаивалось лишь уродство. В России же именно потому, что красоту принято прятать, уродство всегда рвется нараспашку, любит выставлять себя нагло и насмешливо. Да и во всяком показе и обнажении тотчас чудится что-то непристойное, не закон естества, а грех и соблазн. Какая-то непростота и трудность у нас между внешним и внутренним, не дано им прямо являться друг в друге. Непристойность - не обратная ли сторона стыдливости? Так самостеснение красоты рождает беззастенчивость душной, слепой, скомканной плоти, вываливающейся наружу.

9. ЗАПЯСТЬЕ

В первой влюбленности, когда все еще воздушно, нежно и крылато в чувствах, сильнее всего притягивает запястье милой женщины. Ужасно хочется теребить эти нежные кружевца, будто в них сосредоточился весь смысл твоей любви и вся прелесть твоей возлюбленной. Ведь конец ее рукава - это начало ее сокрытости, та граница, где видимое и открытое переходит в недоступное. И вот хочется пасть, взмолиться на этой границе, как на пороге дома; хочется губами, лицом, всем телом прильнуть к этому кружевному окончанию рукава, где сошлось тайное и явное, где плоть еще полускрыта, но уже просвечивает. И сами эти кружева - какое сплетение видимости и сокрытости, какой обольстительный обман, чарующее ничто и ускользающее все! Сами эти кружева на запястье есть образ начинающейся любви с ее светлыми мучениями и уже темнеющим сладострастием. Кружева обволакивают запястье как сгущенный воздух, вытканный из пустоты, и само тело кажется здесь рожденным из морской пены, воздуха в кружевных петельках воды - чем-то тающим, невесомым, веющим, счастливым. Безумно хочется ласкать это кружевце, покрывающее запястье - столько в нем еще запрета и уже разрешенности, такая мучительная и счастливая черта... Сжимая запястье, играя им, уже все предчувствуешь, обо всем догадываешься, обо всем любимом, упругом, гибком, податливом. Перед этим изгибом первое чувство, нарастая и не растрачиваясь, остается в состоянии вечного первенства.

10. ЕЛЕНОЛОГИЯ. Oпыт построения новой науки (2)

1. Еленология - это, в отличие от большинства других наук, наука об одном-единственном человеке, который в дальнейшем именуется Елена.
2. Науки об одном человеке, например, шекспироведение, наполеоноведение, пушкиноведение, марксология и пр. изучают, как правило, вклад данного человека в историю, литературу, религию, общественную мысль и т. д. В отличие от всех этих выдающихся людей, интересных тем, что они сделали, Елена интересна сама по себе.
3. Насколько бытие само по себе выше отдельных своих проявлений, настолько еленология выше пушкинистики, наполеонистики и прочих дисциплин, относящихся к уникальным достижениям, а не к самому существованию единичного. Еленология изучает не то, чего достигла Елена, в чем проявила себя, - а то, что она есть сама по себе, независимо ни от чего, просто потому, что она есть. Еленология - первая самостоятельная наука о единственном существе, которое удивляет тем, что оно есть, а не тем, чем оно стало или смогло быть.
4. По мнению Аристотеля, источник всякого познания - удивление ("ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать... недоумевающий и удивляющийся считает себя незнающим..."3). Наиважнейшие науки возникают, следовательно, из наибольшего удивления. Очевидно, что Елена удивляет людей, хоть сколь-нибудь ее знающих, гораздо больше, чем мир каких-нибудь молекул, газов или чисел, из удивления которым выросли грандиозные науки: физика, химия, математика. Нужно быть совсем малочувствительным, чтобы, хоть раз увидев Елену, не удивиться ей, а удивившись - не развить своего удивления до целой системы познания, соответствующей неимоверной сложности предмета.
5. Если судить по исходному импульсу, т.е. силе удивления, то еленология должна в своем поступательном развитии перерасти все прочие науки и стать главнейшей из них, приводящей к общему знаменателю все их разрозненные усилия. Физика, математика, история, искусствознание - все они интересны и поучительны прежде всего потому, что помогают познать мир, в котором могла появиться Елена.
6. Не все способны удивляться в равной степени; но тот, кто недоумевал больше всех, прошел разные стадии познания и все-таки остался незнающим, - ему, навсегда изумленному, вполне можно доверить основание новой науки. Человечество, убежденное силой его непонимания, должно признать за ним такое право. Если он считает себя несведущим, необученным - значит, науке в его лице предстоит наибольший путь.
7. Всякая наука начинается с определенного набора понятий, а заканчивается тем, что приводит эти понятия в систему, целостно раскрывающую свой предмет. В данном случае нам предстоит связать следующие понятия, приоткрывающие внешний и внутренний мир Елены:
а) просинь и прозелень глаз при общем сером колорите;
б) привязанность к собаке по кличке Ака;
в) стуки по ночам в квартире, особенно в пору полнолуния;
г) желание работать нянечкой в доме для престарелых;
д) узкий круг общения при готовности легко заводить новые знакомства;
е) отвращение к поездкам в метро и к ношению головного убора;
ж) вера в астрологические знаки, а также сильное, хотя и не всегда покорное чувство судьбы;
з) потребность перечитывать книгу Сэлинджера "Над пропастью во ржи" и любовь к стихам М. Цветаевой;
и) обилие каждодневно меняющихся проектов жизнеустройства, от переезда на другую квартиру до переезда в другую страну;
к) желание оказаться на берегу моря в тот момент, когда она находится только на берегу реки;
л) специальный интерес к писателю Федору Сологубу и к концепции демонического в его творчестве;
м) чувство отсутствия своей личности и необъяснимости своих поступков;
н) загадочное отношение внутренней близости и внешнего отчуждения от субъекта по имени И. (...)4
я) неуверенность в том, что на свете нашелся хотя бы один человек, готовый ради нее пожертвовать хоть чем-нибудь, например, жизнью...
8. Несомненно, что все указанные приметы, от "а" до "я", сходятся лишь в одном-единственном на свете существе, именуемом Елена, и только благодаря ему приобретают взаимосвязь и общий смысл. Никогда, нигде и ни в ком другом собака Ака и писатель Сэлинджер, желание оказаться на берегу моря и желание работать нянечкой в доме для престарелых не могли бы соприкоснуться и составить одно целое - именно такое, где эти явления становятся наиболее неожиданными и привлекательными для изучения.
9. В Елене обнаруживается новая, неведомая прежним наукам реальность, где американский писатель ближе дворовой собаке, чем любому другому американскому писателю, а поездка под землей ближе к ношению головного убора, чем к поездке в любом виде наземного транспорта. Эта загадочная реальность, необъяснимая методами других наук, требует особого философско-поэтического подхода к созданию новой науки, отвечающей строжайшим критериям единичности. Зоология и литературоведение, медицина и география - вот на перекрестке каких дисциплин возникает еленология, не сводимая в отдельности ни к одной из них.
10. Еленология - интегральная область научного знания, которое в своей обращенности к единичному пользуется результатами общих наук, но не ограничивается ими, поскольку Елена неизмеримо больше любых обобщений, представляя собой исключение из всех правил и правило для многих исключений. В развитие еленологии главный вклад вносят близкие и знакомые Елены по мере углубления своих познаний о ней. Постепенно образуется среда межпрофессионального общения, объединяющая физиков и математиков, лингвистов и искусствоведов, психологов и социологов, астрологов и мореплавателей - всех, кто своим особым путем приблизился к искомой загадке и нашел в еленологии связующую нить разрозненных знаний о мире.
11. Цель еленологии - не только расширить наши общие знания о мире, но и внести методы и критерии, разработанные при изучении Елены, в сферу других дисциплин. Коль скоро Елена интересна сама по себе, то и предметы других дисциплин не могут не нести на себе отпечаток этого интереса и не заключать в себе неких свойств Елены и отражений ее личности. Например, градостроителей не может не заинтересовать резко отрицательное отношение Елены к подземным путям сообщения. Футурологов неизбежно должно привлечь обилие меняющихся сценариев будущего, характерное в особенности для Елены, но также и для всего человечества. Специалистов по ландшафту, несомненно заинтересует вклад Елены на ландшафтные свойства облаков и их формообразующее отношение к земным ландшафтам, - взгляд, который она позволяет себе отчасти разделять с И.. И независимо от того, внесет ли диссертация Елены значительный вклад в сологубоведение, еленология окажет неминуемое воздействие на развитие этой слаборазвитой дисциплины. Ведь специальный интерес, проявленный Еленой к Федору Сологубу, глубоко характеризует своеобразие его художественной концепции демонического и предопредляет возможность новых метафизических, психологических, мифологических и прочих трактовок этой проблемы, в соответствии с комплексным характером самой науки о Елене. (Для последующих изысканий рекомендуются, в частности, такие темы: "Ака и образ собаки в творчестве Ф. Сологуба"; "Сочетание зеленого, синего и серого в цветовой палитре Ф.Сологуба"; "Недотымка и луна в произведениях Ф.Сологуба, в связи с ночными стуками в квартире Елены" и т. д.).
12. Следует выделить особое значение вышеупомянутых пунктов (тезис 7) для развития следующих дисциплин:
пункта а) для развития живописи и искусствознания;
пункта б) для новых теоретических изысканий кинологии (особенно в области изучения беспородных собак);
пункта в) для фактического обоснования оккультных знаний;
пункта г) для развития геронтологии и врачебной деонтологии;
и т. д. и т. п.
Еленология способна питать все науки, потому что в Елене заключено то неизвестное, что способно их всех обновлять, вызывая дальнейшее удивление, так что предмет еленологии становится все более таинственным, создавая сферы ясности в других видах познания.
13. Каждая вещь имеет в себе нечто еленообразное, поэтому, гуляя по многолюдному городу или по безлюдному лесу, в любых условиях и по разным поводам, хочется произносить имя Елены, относя его
и к облаку, потому что оно вообще как Елена;
и к траве, потому что она зелена, как глаза у Елены;
и к озеру, потому что оно туманится, как глаза у Елены;
и к муравью, потому что Елена сравнила с ним свою повседневную жизнь;
и к дереву, потому что его ствол клонится от ветра и делится на все более тонкие ветви, как судьба Елены;
и к асфальту, потому что Елена часто вглядывается в него, бродя с опущенной головой;
и к трамваю, потому что на таком же трамвае Елена когда-то ездила в гости к И.;
и к любому прохожему, потому что он мог бы видеть Елену и удивляться ей, если бы ему посчастливилось встретить ее.
Еленологический аспект всех вещей раскрывается в доступном, но не достижимом для них совершенстве: быть рядом с Еленой и нужным ей.
14. Одно из фундаментальных понятий еленологии - "целомудие игры" или "чистота соблазна" - проявляется во множестве ранее отмеченных и крайне противоречивых феноменов, таких как
зелень леса и голубизна неба, опосредуемые прозрачно-серым, смутно сияющим воздухом ее глаз;
повышенный эгоцентризм при отсутствии эгоизма; "я" во всем, но ничего для себя;
твердость характера наряду с податливостью воли, готовой увлекаться всем и ничему не подчиняться;
стремление загрузить себя полезной работой - и легкость пренебрежения как работой, так и всяческой пользой;
причудливый, рвущийся рисунок беседы, в которой фразы говорят меньше, чем слова, а слова меньше, чем паузы, но еще большее значение имеют: 1) шаги, 2) взгляды, 3) прикосновения, 4) состояния природы, 5) воспоминания, 7) времена года, 8) положение облаков, 9) встреченные вещи, 10) невысказанные мысли, 11) утаенные пожелания, 12) разгаданные пожелания, и т. д.
15. Каждая черта в Елене проявляется лишь настолько, чтобы составить контраст другой черте, - так, во всяком случае, считают некоторые специалисты. Другие полагают, что Елена - кроткая, преданная и любящая натура, которая просто еще не пробудилась от сна предсуществования и поэтому переживает сразу все стадии органического развития личности, включая личинку, кокон и бабочку. Пока что преждевременно разграничивать эти стадии: личинки-кокетки, кокона-циника и бабочки-принцессы, но очевидна их поступательная метаморфоза, из которой вскоре выпорхнет крылатая душа. Третьи специалисты-еленологи видят основную специфику изучаемого явления в его ранней очаровательности, приведшей к фиксации на детских стадиях развития. Четвертые находят в этом хитросплетении невинности и соблазна сеть для уловления неопытных, но вдохновенных душ и для разлития их творческой энергии в женственном лоне мироздания. Несмотря на эту борьбу различных школ и направлений в еленологии, все специалисты сходятся в том, что познание как акт слияния познающего с познаваемым все еще недоступен им; и то самое недоумение, которое так возбуждает их ум, оказывается и непреодолимым заслоном для ума.
16. В самое последнее время среди еленологов развилась одна страшная ересь, подвергшаяся отлучению от большой науки. Согласно этому вероучению, Елена есть любовь и ничто иное, кроме любви, а поскольку подобное познается только подобным, то еленология есть не что иное, как возрастающая любовь к Елене - высочайший из всех возможных актов познания.
17. Однако все эти еретики, упорствуя в познавательном значении своей любви к Елене, не приводят ни малейшего убедительного доказательства того, что Елена есть любовь. Отсутствие доказательств оправдывается тем, что обнаружение этого сокровенного свойства Елены может исходить только от нее самой. Величайший долг упорствующих в ереси - терпеливо ждать этого проявления, каковое станет подтверждением истинности их веры.
18. Что для науки доказательство, то для веры - жертва, и больше к этому нечего прибавить, поскольку я дошел до пункта "я".5
______________________

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Одна ли основа у обеих всякая революция есть переворот