<<<     ΛΛΛ   

Другие пункты критики Леерса касаются детерминистской трактовки Шпенглером культур, его аристократизма и, конечно же, его неприятия национал-социалистической расовой теории. Консервативная элитарность и культурный пессимизм невозможно объединить с расовой теорией фашизма, поэтому критик, подобно Цвейнингеру, отвергает шпенглеровскую трактовку расы, которая, по его мнению, есть не что иное как «обожествление неверно понятой жизненности» [16: 82]. В подтверждение правильности своей точки зрения он цитирует гитлеровский «Майн камф». «Кровосмешение и связанное с этим понижение расового уровня — это единственная причина гибели старых культур» [17: 18, 12]. Шпенглер, продолжает далее Леерс, «отрицает созидающие силы крови и расы. Вместо этого он конструирует культуры, находящиеся «в форме» или «вне формы» [17: 13]. Кроме того, он считает, что философ неправильно оценивет и характеризует «желтую» опасность, т.е. Японию. Сам же он видит в усилении этого государства ослабление западно-европейских держав, победивших Германию в первой мировой войне и приветствует этот процесс. Леерс выступает за более тесное политическое и экономическое сотрудничество Японии и Германии [17: 35]. В завершение своей критики личности и идеологии Шпенглера он ставит угрожающий вопрос: «Собственно, как долго, мы еще будем терпеть злостное реакционное оплевывание дорогих нам святынь» [17: 45]. По его мнению, такого человека как Шпенглер трудно посадить в тюрьму, но будь он коммунистом, он давно бы уже там находился. Такое замечание содержало в себе, по тем временам, де-факто запрет на профессию. Линия, отделявшая вербальную агрессию национал-социалистов, подобных Леерсу, от физического насилия других последователей режима становилась все тоньше и тоньше.

Совсем иной, но не менее огорчительной была критика Эрнста Гюнтера Грюнделя, содержащаяся в его книге «Годы преодоления» [18]. Ее появление — показатель того, что в нападках на «Годы решения» роль играли не только политико-идеологические разногласия и целенаправленные акции со стороны власть предержащих, но и личные мотивы. В 1926 г. Шпенглер просил своего друга П. Рейша оказать финансовую помощь находящемуся в нужде писателю Грюнделю. Кроме того, он давал ему ценные советы в период его работы над романом. Когда выяснилось, что это произведение написано в духе «расовой гигиены» Шпенглер прекратил всякие контакты с автором. В 1934 г., присоединившийся к этому времени к национал-социалистическому движению, Грюндель написал Шпенглеру письмо, в котором речь шла в основном о «Годах решения». Он сожалел, что Шпенглер не стал «великим свидетелем национал-социализма» [8: B. 809]. Ответа на это письмо, скорей всего, не последовало [12, IX: 32]. В отместку за непоследовавшую реакцию психически лабильный писатель выпустил книгу «Годы преодоления», в которой Шпенглер награждался такими эпитетами как «мыслитель-садист» и «закатный мелодраматург», а также кононадой ругательств. Чего этой книге действительно не доставало, так это содержательной критики. В ней Шпенглер противопоставлялся Гитлеру в образе «злого гения» и «великого преступника» [18: 84]. Отрицательное отношение Шпенглера к Гитлеру, по несправедливому утверждению Грюнделя, было якобы вызвано тем, что культурфилософ желал видеть в качестве будущего вождя Германии не ефрейтора-маргинала, а генерала Ганса фон Сеекта. Грюндель вопрошает, какое место должны занимать в новом государстве интеллектуалы, подобные Шпенглеру. «Они не вожди, не советники, не последователи, а острова жидкокровной интеллигенции в море всеобщего подъема». Но, к счастью считает Грюндель, такие острова становятся все меньше и встречаются все реже [18: 93].

Ирония судьбы в этом случае состоит в том, что Шпенглер, идеи которого сами имели антиинтеллектуальную окраску, подвергся критике со стороны нациствующего антиинтеллектуала. Для Шпенглера, стремившегося поддерживать здоровые политические силы и помогать им и не желающего прослыть интеллектуалом и «цивилизованным литератором» эти нападки делали невозможными дальнейшие занятия политикой. После неудавшейся в декабре 1933 г. попытки личной встречи с Гитлером, его контакты с национал-социалистами почти прекратились. События 30 июня 1934 г. привели к полному разрыву с национал-социалистическим движением. Его старые политические соратники были политически, или физически «уничтожены», или сотрудничали с новым режимом. После этого Шпенглеру оставались лишь наука и литература — области, его «внутренней эмиграции». Как неизбежная судьба его окружило одиночество и растущая ненависть к режиму. В письме своему бывшему однокласснику он пишет: «Что касается второй части моей книги, то я еще не написал ни строчки. Да это теперь и не имеет смысла, так как я пишу книги не для их изъятия» [19: ED 29].

Остается неизвестным, боялся ли Шпенглер до событий 30 июня 1934 г. ареста, о котором так мечтал Леерс, или даже физической расправы. Ясно одно, чувствовал он себя очень неуютно, хорошо осознавая опасность со стороны режима. Ему было известно об убийстве философа Теодора Лессинга 31 августа 1933 г. Был он также информирован и об иных «мероприятиях» и актах насилия национал-социалистов. Его друг, еврейский писатель Карл Вольфскель покинул Германию и осел в Италии. О том, что Шпенглер действительно чувствовал себя в среде нацистов неуютно, говорит его решение не ехать в 1934 г. на фестиваль в Байройт. Вместо того, чтобы в «коричневой толпе» слушать музыку Вагнера, он решил создать необычный документ, который можно рассматривать как его политическое завещание.

В этом двенадцатистраничном тексте, название которого — «Германия, ты не должна погибнуть» — было взято из солдатской песни времен первой мировой войны, Шпенглер обосновывает свой политический ангажемент, проявленный им сразу же после выхода в свет «Заката Европы» [19]. Правда степень своего политического влияния он пытается уменьшить, говоря, что активной политикой он никогда не занимался, а больше внимания уделял вопросам «техники и науки». Прежней самоуверенности в тоне этого документа не чувствуется, но налицо двусмыслие содержания. Это текст человека, потерявшего в Третьем рейхе свое политическое лицо и запутавшегося в идеологических химерах. В духовном и политическом вакууме он предпринимает последние отчаяные попытки оставаться в контакте с режимом, чтобы иметь возможность давать необходимые советы, так как «в этой ситуации не сказать о том, от чего зависело бы благополучие немецкого народа, было бы преступлением» [19: 7].

Этот документ, отправленный в один из отделов НСДАП, пропитан тревогой за судьбу Германии. Гибели она может избежать, по мнению Шпенглера, если возложит на себя научную миссию, преодолеет свое техническое отставание и справится со своей неповоротливой, засевшей на местах бюрократией. Он вновь повторил свою критику национал-социалистической идеологии, напомнив о том, что следует заниматься не изгнанием евреев из экономики, а созданием новых конкурентноспособных предприятий. В этом тексте особенно чувствуется двойственность отношения Шпенглера к режиму. С одной стороны, он сближается с национал-социализмом в вопросе о необходимости для правительственного аппарата всегда находиться в «живой внутренней связи с созидающим трудовым народом» [19: 8]. Кроме того, в отличие от своих прежних взглядов, он вдруг проявляет интерес к социальному вопросу. С другой стороны, он считает, что Гитлер окружил себя неопытными советниками и предостерегает НСДАП от несоответствующего отношения к «духовным силам» Германии. Он выступает за «новое социальное сотрудничество в научных и технических учреждениях» [19: 9]. При этом, считает он, следует исходить не из материализма Ньютона и Дарвина, а брать за основу идеи Гете. Ввиду того, что одной лишь «власти» для спасения Германии недостаточно, он видит в «духе» и «науке» основу, на которую следует опереться, чтобы создать сильное государство. Страх за Германию для Шпенглера был вызван и тем, что ее гибель означала бы и его закат [19: 10]. Тут замыкается круг его мыслей. Что однажды было исходным пунктом пунктом «Заката Европы», а именно спасение консервативной Германии, превратилось в иллюзию.

Приблизительно в то время, когда Шпенглер писал свое политическое завещание, консервативными кругами была предпринята последняя попытка направить в «нужном» направлении «национальную революцию» 1933 г. 17 июня 1933 г. вице-канцлер Ф. фон Папен выступил перед студентами Марбургского университета, Текст его речи, напечатанный и размноженный, был написан публицистом Э.Ю. Юнгом, его личным секретарем, имевшим на него большое влияние, и также как и вице-канцлер, критически относившимся к гитлеровскому режиму [20: 153]. В своем выступлении Папен с позиций христианства выступил в поддержку «гуманности», «свободы» и «справедливости» и осудил тоталитарные практики и тенденции развития национал-социализма. Он указал на растущую дистанцию между «духовным волением и повседневной практикой немецкой революции» [21: 167]. Это вовсе не значит, что Папен или Юнг были последовательными демократами. Оба эти политика стремились к претворению в жизнь идей консервативной революции и, прежде всего, к созданию авторитарного сословного государства, которое должно нейтрализовать опасность революции снизу. В марбургской речи в завуалированных и двусмысленных формулировках содержалась угроза в адрес нацистского режима. Скрыто звучала угроза путча, главную роль в котором играла бы армия. В то же время упоминался кризис в СА, которую в это время Гитлер пытался упразднить. На эти угрозы Геббельс и Гитлер отреагировали мгновенно, сделав невозможным дальнейшее распространение отпечатанного доклада и запретив его трансляцию по радио. В то время как полным ходом шла подготовка к нейтрализации СА Рема, в чем были особенно заинтересованы Геринг и Гиммлер, 25 июня был брошен в концлагерь и вскоре уничтожен автор марбургской речи Юнг. Папен пережил «ночь длинных ножей», но другие — среди них генералы фон Шляйхер и фон Бредов, а также бывшие политические соратники и друзья Шпенглера — Густав фон Кар, Фритц Герлих и Грегор Штрассер — погибли в этот день от рук эсэсовцев. Эти убийства со всей ясностью показали Шпенглеру террористический характер национал-социалистов и дали понять, что его политическая роль уже сыграна. Когда выяснилось, что гестапо «по ошибке» расстреляло в Дахау его друга пианиста и музыковеда Вилли Шмидта, — «спутали» его с кем-то другим, — Шпенглеру стало ясно, что это сигнал для его полного ухода из политики. Он понял, что и его жизнь находится в опасности [10: 224]. Вопрос о том, почему нацисты не уничтожили Шпенглера физически остается и по сей день открытым.

В меморандум для НСДАП он добавил 2 июля еще один пассаж: «В последние дни произошли события, которые были представлены как необходимые» [19: 11]. При этом Шпенглер считал, что события 30 июня вышли из под контроля, ввиду того, что руководство государства не смогло или не захотело справиться с ними и поэтому «низменные инстинкты» человека взяли верх. Он пришел к заключению, что «после таких скверных опытов, проведенных многими «руководящими» мужами над своими «последователями» у меня нет сегодня никакого желания играть какую-либо роль в общественной жизни» [19: 11]. Тем самым занавес для Шпенглера упал, и он навсегда исчез с политической сцены.

Литература

 <<<     ΛΛΛ   

В годах решения он писал к власти пришли элементы