<<<     ΛΛΛ     >>>   

Помню, как я впервые увидел это слово на ярко-красной обложке книги, которую принес в дом мой старший брат: «Экзистенциализм сегодня». Я понятия не имел, что такое «экзистенциализм», но книга манила меня в таинственный мир передовой философии, Я рос в обстановке строжайшего консерватизма, нас оберегали от опасных соблазнов, и цивилизация Левого Берега Сены была мне столь же мало известна, как обряды племени мумбо-юмбо. И вот в начале шестидесятых я, будучи подростком, прочел книгу в красном переплете и принялся собирать романы Сартра и Камю. Что-то во мне ожило, зашевелилось.
Сквозь, казалось бы, герметичную оболочку традиционного христианства уже просочились некоторые эмоции: полное безразличие к другим людям, всеобщий сдвиг, невосприимчивость к боли, спокойное признание безумия этого мира... Я узнавал в этих книгах самого себя, читая один том за другим, я твердил: «Это я». Я тоже был сыном своего века,
Теперь, вспоминая те годы, я вижу, что в первую очередь меня привлекало отчаяние. Зачем я живу? К чему вся эта суета? Разве один человек среди шести миллиардов на этой планете может хоть что-то значить? Эти вопросы обрушились на меня, словно океанский прилив, когда я читал французские романы, а затем Хемингуэя и Тургенева. Все бурные волны шестидесятых годов прошли надо мной, а экзистенциализм давал своего рода ответ на животрепещущий вопрос, говоря, что на него нет и не может быть ответа. Я читал как одержимый и находил все больше авторов — Джон Апдайк, Курт Воннегут, Джон Ирвинг, Уолкер Перси — с тем же привкусом тщеты, с тем же ароматом давно угасшей сигары.
"Неважно, умрешь ты в тридцать лет или в семьдесят, — заявляет Мерсо в «Постороннем» Камю, — поскольку в любом случае другие мужчины и женщины будут по-прежнему жить и мир будет вращаться, как прежде». Ничто не имеет особого значения, верно? Проснешься ли ты или останешься валяться в постели, полюбишь жизнь или возненавидишь ее. Режь себе руку, как Матье у Сартра, застрели человека под жарким алжирским солнцем, как это произошло в «Постороннем» Камю, или просто шляйся на манер героев Хемингуэя из бара в бар в поисках новой потасовки. Жизнь идет независимо от того, пытаешься ли ты что-то изменить или просто отдаешься течению. Что такое человек, если не одно мгновение в миллиардах лет истории?
Таково общее настроение современной литературы, и на какое-то время оно стало и моим настроением. Карл Юнг отмечает, что по меньшей мере треть его пациентов страдала неврозом без
конкретной причины, от общего ощущения бессмысленности и пустоты жизни. Более того, Юнг называет утрату смысла жизни основным неврозом современности. Люди терзают себя вопросами, на которые ни философия, ни религия не дадут ответа.
Даже теперь, спустя десятилетия, я впадаю порой в экзистенциальное настроение. Например, когда я отправляюсь в далекое путешествие, связь с реальным миром ослабевает, и мне кажется, что я парю над человечеством и с некой одинокой вершины наблюдаю за людьми в Японии или Египте, или еще где-нибудь. Они отчасти похожи на меня, отчасти нет, и вершат заведомую рутину человеческой жизни. Дети учатся говорить, начиная с сообщения о потребности сходить «пи-пи», потом они вырастают, соблюдают различные запреты, рождают своих детей, а в старческом маразме вновь начинают говорить «пи-пи». В чем смысл этой карусели? Чем мы отличаемся от других животных? Наверное, мы сообразительнее муравьев, но зато мы не столь способны к сотрудничеству, Зачем мы вообще живем на земле?
Честертон как-то сказал: «Все люди важны. Вы важны. Я важен. Из всех богословских истин в эту труднее всего поверить».

Первый экзистенциалист

Через несколько лет после моей первой встречи с экзистенциализмом, когда Бог уже отчасти исцелил во мне чувство тщеты и отчаяния, я с ужасом обнаружил выражение тех же самых чувств не где-нибудь, а в Священном Писании. Эта таинственная, редко вспоминаемая читателями книга Екклесиаста содержит в себе все мысли и эмоции, которые я находил у проповедников экзистенциального отчаяния. Автор этой книги, безымянный Проповедник, кажется некой величественной фигурой — это самый мудрый, самый богатый, самый могущественный человек своего времени. Первые же слова книги раскрывают его отношение к жизни:
"Суета сует,
сказал Екклесиаст,
суета сует, —
все суета!"

Это ключевое слово «суета» повторяется в небольшом по объему тексте тридцать пять раз, подтверждая, закрепляя основную тему. За пределами книги Екклесиаста это слово встречается только у Иова. Книга пронизана острым чувством бессмысленности существования. Проповедника тревожат те же вопросы, какие терзали Иова и какие и поныне мучают любого честного человека. Богатые становятся богаче, бедные — беднее, дурные люди процветают, хорошие страдают, страной правят тираны, происходят стихийные бедствия, жизнь полна несчастий, а заканчивается она смертью, и человек обращается в прах. Ни в чем нет смысла, мир сошел с ума, все в нем извращено.
"Так забудьте о благоразумии, — говорит Проповедник. — Ешьте, пейте, хватайте мимолетное счастье. Какой еще смысл можно обрести в жизни? Человек работает изо всех сил, а плоды его труда пожинают другие. Человек старается быть хорошим и праведным — и превращается в пыль под ногами дурных. Копит деньги — их унаследуют глупцы; ищет удовольствий — они оставляют кислый привкус во рту. И в любом случае всех нас — богатых и бедных, хороших и дурных — ждет один конец: все мы умрем. Смерть, постоянно нависая над нами, опровергает робкие попытки утверждать, будто человек рожден для счастья. Одно лишь слово точно описывает эту жизнь: «суета»!
Одно дело — прочесть нечто подобное у Альбера Камю, но в Библии?!
Интересно, оценили ли современные экзистенциалисты тонкую иронию Екклесиаста 1:9-10, где сказано: «Нет ничего нового под солнцем», «ничего, о чем можно было бы сказать: «Смотри, это новое». Оказывается, то, что казалось в 1960-е годы отважным ниспровержением всех идолов, было попросту осуществлением усталых пророчеств древнего Проповедника, за три тысячи лет предвидевшего весь объем человеческого опыта. Поражало другое: почему этот текст включен в Библию? И в это же время музыкальная группа «Бёрдз» выпустила пластинку с названием, заимствованным из Екклесиаста 3: «Всему свое время». Складывалось впечатление, что книга Екклесиаста и впрямь годится на все времена, и я решил, что пора попытаться как-то постичь этот текст.
После того как я преодолел первое изумление, эта книга заставила меня искать ответы на еще несколько вопросов. Одна проблема возникла сразу же, поскольку я читал книги Ветхого Завета подряд. Как эта книга сочетается с непосредственно примыкающим к ней текстом Притч? Трудно представить себе две более противоречащие друг другу книги. Стоит их сопоставить, и возникает впечатление, что книга Екклесиаста — это издевательское опровержение притч.
Притчи предлагают нам разумную упорядоченную жизнь: изучай мудрость, будь благоразумен, следуй правилам — и будешь жить долго и счастливо. Эта интонация мирского оптимизма напоминает мне афоризмы Бенджамена Франклина. Даже сегодня в нашей стране производятся настенные коврики в раннеамериканском стиле с вышитыми на них изречениями из Притчей. Однако мне нигде не попадались коврики с цитатами из Екклесиста, который убеждает нас, что в этом мире притчи неприменимы. Этот уверенный, деловитый тон — я-де разобрался в жизни, а тебе остается лишь следовать моим разумным наставлениям — исчезает, сменившись тоской и цинизмом. Честные и бережливые страдают и умирают наравне со всеми, дурные процветают и богатеют, сколько бы притчи ни твердили нам об обратном.
"Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета! Чтобы ощутить поразительный контраст между Притчами и книгой Екклесиаста, достаточно сопоставить, как в этих текстах употребляется слово «мудрость». Притчи превозносят мудрость, они персонифицируют ее, здесь даже чувствуются некоторые мессианские интонации. Что думает о мудрости проповедник?
"Потому что во многой мудрости много печали;
и кто умножает познания, умножает скорбь» (1:18).
Проповедник признает, что мудрость имеет определенное преимущество перед глупостью. Но что в этом толку? Обоих постигнет одна и та же судьба (см. 2:13-14). «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?» (6:12).
Этот контраст между двумя соседними книгами Ветхого Завета озадачивал и раздражал меня. Неужели даже в Библии нет последовательности? Но со временем я научился ценить разнообразие как одну из наиболее сильных сторон Ветхого Завета. Библия, словно огромная симфония, звучит то радостно, то печально, и каждая интонация вплетается в общий хор. Весь наш опыт отражен в этой книге: иногда это испытания Иова, а порой — блаженная уверенность Псалма 22. Мы живем в мире, который то разумно следует принципам Притчей, то разрывается безумными противоречиями Екклесиаста.

Проклятие благополучия

Меня также озадачивало традиционное отождествление проповедника с Соломоном, автором многих притчей. Большинство исследователей Библии сомневаются в авторстве Соломона (сама! книга не называет автора по имени, и некоторые приметы предполагают более позднюю датировку). И все же «тень» Соломона ощутимо присутствует в этом тексте (ср. 1:1, 12, 16; 2:4-9; 7:26-29; 12:9). Предположим, что герой какой-нибудь пьесы — президент, сложивший с себя полномочия в результате скандала, угрожавшего ему импичментом. Нет никакой необходимости называть имя Ричарда Никсона, поскольку публика и так узнает его. Точно так же вся интонация Екклесиаста вполне соответствует духу царствования Соломона, когда государство Израиль достигло высочайшей точки в своей истории.
В том-то и загвоздка. Почему черное отчаяние Екклесиаста просочилось в золотой век Израиля, в эпоху, когда все шло как нельзя лучше? Мне казалось, что столь мрачная книга должна быть написана в пору египетского рабства, а не в славные дни Соломона и его ближайших преемников. Но когда я внимательней присмотрелся к современной литературе, полной отголосков Екклесиаста, я понял, что был неправ.
Мне всегда казалось странным, что современная философия экзистенциального отчаяния зародилась в прекраснейшем городе Париже в пору его богатства и все возрастающих возможностей. Я убедился в том, что экзистенциальное отчаяние и проповедника, и Камю порождено жирной почвой успеха. Но почему?
Книга эссе Уолкера Перси «Послание в бутылке» начинается с разговора об этой аномалии. Перси задает целый ряд вопросов и среди них следующие.
Почему в самом красивом городе Америки — Сан-Франциско -совершается больше самоубийств, чем где-либо в стране? (В Европе на первом месте по количеству самоубийств стоит Зальцбург в Австрии.)
Почему Жан-Поль Сартр, писавший "Тошноту" в парижском кафе, говоривший о бессмысленности человеческого существования и об отвращении от жизни в XX веке, был самым счастливым человеком во Франции?
Почему человек в поезде дальнего следования «Ларчмонт — Нью-Йорк», имея в своем распоряжении все для удовлетворения своих желаний и потребностей, хороший дом, любящую жену и семью, нормальную работу, располагая прекрасными «возможностями для досуга и отдыха», часто впадает в тоску, сам не зная, отчего?

Перси объясняет далее, что отчаяние порождается скорее изобилием, чем лишениями. И в самом деле, я не увидел ни тени отчаяния или богооставленности в мрачном трехтомнике «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына: я видел гнев, страстное стремление к справедливости и упорное желание выжить. Виктор Франкл в книге «Человек в поисках смысла» также свидетельствует о том, что узники концентрационных лагерей, и он в их числе, не позволяли себе поддаваться чувству бессмысленности, поскольку только стойкая вера в смысл жизни могла поддержать их.
Экзистенциальному отчаянию нет места в аду Освенцима или Сибири. Оно появляется на свет в парижских кафе и кофейнях Копенгагена и на роскошных виллах Беверли Хиллз. Писатель Филипп Рот после поездки в страны Восточной Европы в период холодной войны писал: «На Западе все движется — но ничто не имеет значения. На Востоке ничто не тронется с места — но все имеет значение».
Итак, как это ни парадоксально на первый взгляд, книга отчаяния должна была скорее всего возникнуть в период расцвета. Сопоставим книгу Екклесиаста и книгу Иова, Они посвящены, в общем, одной и той же теме: несправедливому устройству мира, проблеме боли, страдания праведных и преуспеяния дурных. Но сколь различна их интонация! Екклесиаст твердит о суете и бессмыслице жизни, в то время как Иов кричит о предательстве и муке и требует справедливости. Иов потрясает кулаком, призывая Бога к ответу, он хочет услышать Его объяснения. Проповедник, пожимая плечами, бормочет: «Что с того?» и тянется за очередным бокалом вина. Мы видим два крайних выражения отчаяния — от муки неутолимого страдания до декадентской высокомерной скуки.
Интонация Екклесиаста в точности отражает настроения, господствующие в процветающих странах Запада. Уэнделл Берри так рассказывает о среде, в которой он вырос, — о благополучном американском обществе:

"Мы знали и принимали как должное брак без любви, секс без радости, выпивку без общения, рождение, праздник, смерть без сопутствующих обрядов, веру без сомнения и испытания, убеждения без дел, хорошие манеры без благородства... Словно подвергшись операции на мозге, мы утратили такие человеческие эмоции, как маленькие удовольствия, радость, удивление и восторг».

А что происходит в Европе? Люди ездят на «Вольво» и БМВ, едят в роскошных ресторанах, ходят в секс-магазины и хотят «жить хорошо». Избавившись от колонизаторских амбиций, они готовы даже отозваться с умеренным состраданием на очередной кризис за рубежом, будь то голод или наводнение. Этих людей не назовешь дурными, но их не интересует Бог и не волнуют проблемы нравственности. Такими людьми возмущался Иов:

"Они проводят годы свои в процветании
и с миром сходят в могилу.
Но они говорят Богу: «Оставь нас!
Мы не хотим знать пути Твои.
Кто такой Всемогущий, чтобы мы служили Ему?
К чему нам возносить Ему молитвы?"

Но Екклесиаста подобная модель мира привлекает. Как говорит Джек Майлс, «Екклесиаст не проклинает и не благословляет Бога, он считает Его непостижимым и старательно избегает любого пути, даже пути мудрости и праведности».
В первой главе Екклесиаста мы уже находим ключ к источникам экзистенциального отчаяния. Проповедник восклицает: «Это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим» (1:13) и затем с биографическими подробностями описывает свое «бремя». В отличие от Иова проповедник согнулся не под бременем личных несчастий, а под непосильной ношей благополучия. Он приобрел великую мудрость, проводил широкомасштабные социальные преобразования, накопил больше богатства, чем какой-либо человек до него, испытал всевозможные удовольствия. И в конце концов он пришел к выводу, что «Все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!» (2:11). В награду за все усилия он приобрел лишь страх смерти и тяжелую бессонницу. Чего же ради стараться?
Проповедник и не надеялся разрешить загадку жизни, и его сдержанная, отстраненная позиция резко отличается от воинственности Иова. В отличие от Иова и от большинства псалмопевцев проповедник, по-видимому, не устанавливает близкие отношения с Богом. Он вернулся к идолопоклонству. Это не означает, что он поклоняется статуям, его язычество больше напоминает современное состояние духа, когда лишь немногие люди посещают церковь, а большинство предпочитают «качество жизни». Таково язычество граждан Америки, где все утверждают свое право на удовлетворение и удовольствие — и никто не смеет им в этом препятствовать. Проповедник вполне признал бы такую позицию с одной лишь оговоркой: все равно вы ничего не достигнете, потому что вам всегда потребуется нечто большее. Проповедник делает свои выводы:

Всего насмотрелся я в суетные дни мои:
праведник гибнет в праведности своей;
нечестивый живет долго в нечестии своем.
Не будь слишком строг,
и не выставляй себя слишком мудрым:
зачем тебе губить себя?
Не предавайся греху,
и не будь безумен:
зачем тебе умирать не в свое время?
Хорошо, если ты будешь держаться одного
и не отнимать руки от другого (7:15-18).

Совет проповедника «Будь праведен, но не слишком, мудр, но не чересчур» — прекрасный образец Золотого правила. Испытав обе крайности, Екклесиаст пытается установить середину между гедонизмом и самоубийством.

Методика КГБ

— В чем смысл жизни? — спросил ученик своего рабби.
— Какой прекрасный вопрос! — воскликнул рабби. — Неужели ты хочешь променять его на ответ?
Очевидное противоречие между книгой Екклесиаста и практически всей Библией заставляло меня вновь и вновь ломать себе голову над тем, каким образом этот текст вообще оказался включенным в Ветхий Завет. Чтобы понять проблему Екклесиаста, прочтите эти строки. Они все вырваны из контекста, но каждая из них точно отражает точку зрения проповедника:

Смотри на действование Божие:
ибо кто может выпрямить то,
что Он сделал кривым? (7:13)

Итак иди, ешь с веселием хлеб твой,
и пей в радости сердца вино твое,
когда Бог благоволит к делам твоим (9:7).

Пиры устраиваются для удовольствия,
и вино веселит жизнь;
а за все отвечает серебро (10:19).

Все, что может рука твоя делать, по силам делай;
потому что в могиле, куда ты пойдешь,
нет ни работы, ни размышления,
ни знания, ни мудрости (9:10).

Каждое из этих высказываний отражает определенную стадию в своего рода обратном паломничестве проповедника, исследующего и не находящего смысл жизни; каждое из этих высказываний резко противоречит другим частям Библии. Почему Екклесиаст столь подробно описывает все существующие заблуждения и пустые умозрения, включая в свои рассуждения лишь пригоршню фраз, которые более или менее соответствуют «общепринятому» библейскому учению?
Комментируя книгу Екклесиаста, консерваторы создали нечто вроде теории «методов КГБ». На исходе холодной войны видный офицер КГБ бежал в США. Он выступал в вечерних новостях, превознося ценности американской демократии. Затем он получил большой участок земли в Виргинии и благополучно устроился там. Однако не прошло и нескольких месяцев, как он укрылся в советском посольстве, отказался от политического убежища и заявил, что все хвалебные слова американскому образу жизни были ложью. Многие комментаторы воспринимают Екклесиаста как такого же провокатора. Они говорят, что автор этой книги, искренне верующий человек, отнюдь не склонный впадать в отчаяние, надевает маску мирского человека, из тех, кто «под солнцем» (это выражение повторяется в тексте тридцать раз). Он заманивает читателя, всячески изобличая суету этой жизни «под солнцем», а под конец расставляет ловушку и — ага, попались! — возвещает истину, в которую он ни на минуту не переставал верить: «Бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека» (12:13).
Апологет Фрэнсис Шеффер применяет подобный метод, подводя, как он говорит, «человека к логическим выводам из его предпосылок». На время дискуссии он готов принять крайние материалистические идеи — отсутствие Бога, отсутствие абсолюта, а затем демонстрирует, что логические следствия из этих предпосылок ведут к анархии и самоубийству. Многим этот метод кажется весьма убедительным. Его использовали русские писатели Тургенев в «Отцах и детях» и Достоевский в «Братьях Карамазовых» и «Бесах». Они доводили до крайности выводы нигилизма (само это слово ввел в оборот Тургенев) и показывали непригодность этой философии в качестве общественной или личной этики. «Если Бога нет, все позволено», — писал Достоевский.
Однако трудно поверить, чтобы Екклесиаст пользовался такой методикой апологетов. «Мирские» и «суетные» высказывания занимают в этом тексте чересчур много места и выглядят куда убедительней, чем редкие лучи света. Мильтон, сам того не желая, превратил Сатану в подлинного героя «Потерянного рая». Так и в Екклесиасте отчаяние оказывается гораздо мощнее всего остального, а более оптимистичные или «благочестивые» высказывания выглядят достаточно чужеродными, словно проповедник вставил их в тщетной попытке вернуть себе надежду. Чтобы постичь смысл этой книги, я должен был погрузиться глубже в эту странную философию проповедника, изучить ее изнутри.

Бремя богов

Единственная мудрость, какую мы можем приобрести, — это мудрость смирения. Смирение бесконечно.
Т. Элиот

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

С которыми сталкивается читатель ветхого завета
Некогда человек представал перед своим богом
Как он прошел мимо стражей в покои могущественного фараона