Пиши и продавай! |
13) 1 особа — В. С. Хвостов — считал, что В. М. Попов, в должности директора департамента переводя листы, должен был потребовать себе всю книгу. Пропуская духовную книгу через светскую цензуру, должен был знать о незаконности такого поступка. За эти должностные нарушения Согласительное предложение министра юстиции было таково: 3 особы — Д. С. Ланской, В. С. Ланской, цесаревич Мириам — согласны с этим. 1 особа — А. М. Корнилов — объявил, что в отношении доводов остается при своем мнении. 24 особы остались при своем мнении. Таким образом, 25 сенаторов предлагали В. М. Попова от суда освободить, 16 сенаторов и министр юстиции считали его виновным и предлагали осудить. Подобная ситуация была редким явлением в деятельности Сената. Министр юстиции, как правило, мог провести собственное мнение, а несогласие членов Сената трактовалось Александром I как свидетельство их некомпетентности. Аргументы сенаторов, защищавших В. М. Попова, строились на его юридической неподсудности, так как никаких законов он не нарушал. Сторона противная стремилась возложить на подсудимого вину самого правительства, потворствующего выходу книг подобного рода в обход духовной цензуры, причем формулировка обвинения была принципиально важна для сенаторов, и они настаивали на своем мнении. Мнение сенаторов, предлагавших В. М. Попова от суда освободить, было вполне обоснованным. действительно, его ответы отводили от него все предъявленные обвинения. Проблема заключалась в том, что «Дело Госснера» было сознательно разбито на персональные дела, чтобы отвести ответственность в целом от Соединенного министерства, проводившего политику, ущемлявшую православную церковь. Мнения сенаторов, требовавших осуждения В. М. Попова, также, несомненно, были обоснованы, если выйти за рамки данного дела и его обвинений. Действительно, директор департамента народного просвещения должен был нести ответственность за книги, проходившие через его ведомство. Тем более, что, потворствуя литературе такого рода, В. М. Попов не только выполнял распоряжения начальства, но и действовал согласно собственным убеждениям. За это смешение должностных обязанностей и религиозных взглядов и должны были отвечать руководители Соединенного министерства. Но ни о чем подобном речь, конечно, не могла идти, и В. М. Попова судили лишь за конкретные проступки, совершенно не подсудные и достойные лишь морального порицания. С этой точки зрения наиболее правы были сенаторы, требовавшие В. М. Попова от суда освободить, сделать ему выговор, зачесть пребывание под судом и передать духовному начальству. Ситуацию, сложившуюся в «Деле Попова», в Сенате ярко иллюстрирует записка сенатора Д. И. Хвостова (писателя-«архаиста» сотрудника Д. И. Хвостов «видел в поступке Попова, умышленном или простодушном, заблуждения, от коих могли произойти пагубные последствия». Сенатор не рассматривал должностное преступление подсудимого, а выносил свой вердикт лишь на основании замечаний на книгу А. С. Шишкова: «нельзя уже мне согласиться, чтобы книга, почитаемая вредной от предержащей власти и правительства, могла представиться кому-либо в другом виде». Д. И. Хвостов заявлял, что В. М. Попов, давно занимавшийся чтением и переводом духовных книг, не увидел у Госснера противных православию высказываний. Сенатор брал под сомнение тот факт, что у подсудимого не было времени прочитать книгу, так как при нем цензура останавливала самые невинные стихи, особенно во время Поста. «Как же человек, который смотрит, чтобы не писали вместо Елизаветы Лиза, не приметил и просмотрел учение, отвергающее престолы Божьей и Царский», — писал Д. И. Хвостов[4]. Очевидно, что в своем отзыве сенатор обвинял 5 августа 1825 г. по письму министра юстиции к секретарю Государственного совета «Дело Попова» в связи с его неутверждением в Сенате было передано в Департамент гражданских и духовных дел Государственного совета. Рассмотрев его, заседавшие там лица нашли, что в трехстатейном обвинении содержится шесть главных обстоятельств: 1) В. М. Попов поправлял перевод Госснера; 2) что он при этом излагал свои мысли; 3) что после осуждения книги одобрил ее; 4) после высылки Госснера одобрил его образ мыслей; 5) что, будучи директором Департамента духовных дел, занимался переводом; 6) своим участием ввел в заблуждение цензоров. По сути обвинений возражений не было. Что касается обстоятельств дела, то члены Государственного совета считали, что В. М. Попов перевел всего один печатный лист и в нем не найдено ничего вредного. По сличению перевода с подлинником прибавлений не обнаружено. В. М. Попов Госснера и его книгу не одобрял, а наоборот, говорил обер-полицмейстеру, что считал и полагал Госснера добрым, а книгу хорошей до обвинения их правительством. «Смешение времен здесь совершенно излишне». Пятое обвинение ничтожно, так как закона, не позволяющего директору департамента заниматься переводами, не существует. Влиять на цензоров он не мог, что видно из их ответов, и потому, что в то время он был за границей. Решение членов Государственного совета было таково: «Произведенное в Правительствующем Сенате следствие, из всех обстоятельств обвинения пять совершенно изменились и не представляют более никакого повода к осуждению; одно же обстоятельство, не изменившееся, не может подлежать осуждению, ибо, где нет воспрещения, там нет и преступления. Посему Государственный совет в Департаменте гражданских и духовных дел согласен с большинством голосов девятнадцати сенаторов, полагает: действительного статского советника В. М. Попова, признать от суда свободным. Н. С. Мордвинов, А. У. Болотников, М. М. Сперанский За государственного секретаря А. Н. Оленин»[4]. Единогласное мнение членов Департамента гражданских и духовных дел было признано недостаточным. 24 октября 1825 г. состоялось общее собрание Государственного совета. Был заслушан журнал Департамента гражданских и духовных дел по делу, внесенному министром юстиции за разногласиями, происшедшими в общем собрании Сената. По выслушивании журнала 26 октября в общем собрании Государственного совета министр народного просвещения А. С. Шишков представил председателю князю А. Б. Куракину свое письменное заключение по делу, построив его на критике мнения сенатора И. М. Муравьева-Апостола, причем на каждой странице повторяя, что уже поправление вредной книги есть доказательство преступления. Аргументация строилась на эмоциях: «Книга Госснера и согласные с ней проповедования его найдены Комитетом господ Министров зловредными для веры и правительства, посему с утверждения Его Императорского Величества книга сожжена, а сам Госснер выслан за границу. После сего не может быть вопроса, виновен ли тот, кто переводил сию книгу на русский язык, и тот, кто правил ее, ибо все трое они имели одинаковое намерение издать ее в свет. По здравому рассуждению переводчик и поправитель еще более виновны, нежели сам сочинитель, поелику был иностранец и написал книгу на немецком, чужом нам языке, а они будучи российские подданные хотели то же самое зло сделать вреднейшим через напечатание и распространение онаго на собственном нашем языке. Из сего следует неоспоримое заключение; что в одном и том же деле менее виновного осудить, а более виновного оправдать, не сходно ни с каким понятием о законах и правосудии»[4]. В конце своего обвинения А. С. Шишков писал: «Я согласен в г. Попове признать человека, бывшего в заблуждении, не видавшего в Госснере злоумышленного сектатора, и не могшего в книге его проникнуть скрытого злочестия, а потому и поправлявшего оную в том же самом заблуждении. Вот все, что к извинению его сколько-нибудь принято быть может; но оправдывать поступок его, выказывать оный, не противным канонам, и не к лицу по уважению к слабостям и недостаткам человеческим снисходить, но преступному и злонамеренному действию давать вид невинности, сего делать не умею, не хочу и не могу»[4]. Мнение А. С. Шишкова резко контрастировало с мнением И. М. Муравьева-Апостола, и эта разность не укрылась от внимания современников. «Дело Госснера» стало «Пирровой победой» православной оппозиции, эти люди были совершенно опорочены в глазах петербургской публики как ханжи и фанатики. Иначе быть и не могло. Их поставили в такие условия, когда в лице В. М. Попова они обвиняли политику правительства в религиозных вопросах. 2 ноября в заключение слушания 9 членов: князь А. Б. Куракин, князь Д. И. Лобанов-Ростовский, граф А. И. Марков, граф Ю. П. Литта, А. Я. Сукин, В. П. фон Дезин, А. С. Шишков, В. А. Пашков, князь Д. И. Лобанов-Ростовский — приняли заключение сенаторов, полагавших В. М. Попо- 12 членов — А. И. Татищев, П. К. Карцов, В. С. Ланской, князь Мнением большинства членов общего собрания Государственного совета было постановлено: В. М. Попова от суда освободить. Последнее слово оставалось за императором. 9 июля 1826 г. в общем собрании Сената было зачитано мнение членов Государственного совета по «Делу Попова». На журнале Государственного совета стояла резолюция Николая I «быть по мнению большинства членов»[4]. В. М. Попов был полностью оправдан. 11 сентября 1826 г. Суд уголовной палаты сделал все, чтобы оправдать цензоров. Следствие пришло к выводу, что К. К. Поль и А. С. Бируков пропустили книгу из-за неясности существующих цензурных правил, без всякого злого умысла. Принимая во внимание безупречную службу К. К. Поля и А. С. Бирукова и то, что книга еще не получила разрешения цензоров на издание, было решено признать достаточным наказанием подсудимым их пребывание под судом[4]. К участи цензоров проявляли заботу даже их бывшие противники. «Дело Попова» стало ярчайшим судебным процессом первой четверти XIX в. В ходе его разбирательства происходила борьба двух влиятельных группировок русского общества. Больше всего активности при обсуждении дела проявляли либералы и их противники — консерваторы. Выступавшие в защиту В. М. Попова предлагали считать религиозные взгляды чиновника его личным делом. Их противники считали преступным для члена православной церкви лояльное отношение к еретикам и тем более участие в их деятельности. Особый накал полемике в ходе «Дела Попова» придавало то, что многие участники прений в Сенате и Государственном совете были литераторами, занимавшими определенные позиции в споре «архаистов» и «карамзинистов». Первая группа писателей придерживалась национальной ориентации, считая, что в литературе нужно вернуться к «российским корням». Другая группа стояла за обновление литературы, за широкое заимствование из европейского культурного наследия. Бартенева русский архив |
|
|
|