<<<     ΛΛΛ     >>>   

Записки Гегезиппа имели бы для нас чрезвычайную цену, и их потеря достойна не меньшего сожаления, чем потеря сочинения Папия. Это была вся сокровищница евионитских преданий, сделанных приемлемыми для католиков и представленных в духе живой враждебности к гнозису. Часть, касающаяся иудейских сект и семейства Иисуса, была очень развита, очевидно на основании особых сведений. Гегезипп, природный язык которого был еврейский и который не получил эллинского воспитания, был легковерен, как талмудист. Он не отступал ни перед какой странностью. Греки находили его слог простым и плоским, конечно потому, что он был сколком с еврейского, как язык Деяний Апостольских. До нас дошел любопытный образчик его писания в рассказе о смерти Иакова, отрывке столь странном потому, что думается, не заимствован ли он из евионитской книги, написанной стихотворным еврейским языком.

Благочестивый Гегезипп был, однако, всего меньше похож на сектанта. Идея католичности занимает в его уме столько же места, как у автора псевдо-игнатьевских посланий. Его цель доказать еретикам истинность христианского учения, показав им, что оно единообразно излагается во всех церквях и всегда одинаково преподавалось от времен апостольских. Ересь, начиная с ереси Тебутиса (Thebtithis) возникла вследствие гордости или честолюбия. Римская церковь в особенности заменила в деле авторитета древний еврейский закон и создала на Западе центр единения, подобный тому, который с самого начала образовало на востоке епископство родственников Иисуса, происшедших, как и он, от корня Давидова.

Очевидно, что старый евионит очень смягчился. После Гегезиппа уже не видно этой разновидности христианства или, быть может, только в глубине Сирии. Там Юлий Африкан встречал еще, около 215 года, первобытных назареев и услышал от них предания очень сходные с теми, которыми жил Гегезипп. Последний потерпел от прогресса или, лучше сказать, от суживания правоверия. Его мало читали и еще менее списывали. Ориген, св. Ипполит игнорируют его существование. Только пытливые исследователи истории, как Евсевий, знали его, и из этих драгоценных страниц те были спасены, которые позднейшие хронографы включили в свои рассказы.

Другим проявлением зрелости служит послание некоему Диогнету, лицу, конечно, фиктивному, составленное анонимом, красноречивым и довольно хорошим писателем, напоминающим местами Цельса и Лукиана. Автор предполагает своего Диогнета одушевленным жеданием узнать «новую религию». Христиане, отвечает апологет, находятся на одинаковом расстоянии от греческого идолопоклонства и от суеверия, от беспокойного ума, от тщеславия евреев. Вся работа греческой философии представляет лишь ворох нелепостей и шарлатанских обманов. С другой стороны, евреи не правы тем, что своему единому Богу поклоняются таким же образом, как политеисты поклоняются своим богам, т. е. посредством жертвоприношений, как будто они могут быть ему угодным. Их мелочные предосторожности относительно пищи, суеверие насчет субботы, хвастовство по поводу обрезания, пошлая забота о постах и новолуниях прямо смешны. Человеку не представлено делать различия между созданиями Божьими, допускать одни, как чистые, и отвергать другие, как ненужные и излишние. Утверждать, что Господь воспрещает делать в субботу поступки, в которых нет ничего дурного, вполне безбожно. Выставлять калечение тела, как знак предпочтения, и воображать, что Бог за это полюбит, что может быть смешнее?

«Что касается тайны христианского культа, не надейся узнать о ней ни от кого. Христиане действительно не отличаются от других людей ни по стране, ни по языку, ни по своим нравам; они не живут в городах, которые бы им принадлежали, не употребляют никакого особого языка; их жизнь не отличается никаким особенным аскетизмом; они не заимствуют легкомысленно воображений и мечтаний неспокойных умов; они не пристают, как столь многие другие, к сектам, носящим имя того или другого; но живя в греческих или варварских городах, куда их занесла судьба, они соображаются с местными обычаями во всем, что касается одежды, пищи и всей вообще жизни, и всех удивляют действительно великолепной организацией своей республики. Они живут в разных отечествах, но как временные жители; они разделяют обязанности граждан и несут повинности иностранцев. Всякая чуждая земля, им родина, и всякая родина им чужая. Они женятся, как все, имеют детей, но никогда не покидают своих новорожденных. Они едят за общим столом, но их стол, однако, не общий. Они связаны плотью, но не живут по плотскому. Они живут на земле, но они граждане неба. Они повинуются установленным законам, но правилами своей жизни они возвышаются над законом. Они всех любят, и все их преследуют, бесчестят, осуждают. Их убивают и этим самым обеспечивают им жизнь. Они бедны и обогащают других. Они всего лишены и преизбыточествуют. Их всячески унижают, и этим унижением они достигают славы. На них клевещут, и через минуту провозглашают их справедливость. За оскорбления они благословляют; на обиду они отвечают почтением. Они делают только добро, а их наказывают, как злодеев. Наказанные, они радуются, как будто им даровали жизнь. Евреи враждуют с ними, как с язычниками; греки их преследуют, и те, которые их ненавидят, не сумели бы сказать за что.

«Словом, что душа в теле, то христиане в мире. Душа проникает все члены тела, и христиане распространены по всем городам мира. Душа живет в теле и, однако, не принадлежит, к телу; также и христиане живут в мире, а к нему не принадлежат. Невидимая душа в плену в видимом теле; подобно этому, хотя присутствие христиан в мире общеизвестно, культ их остается невидимым. Тело ненавидит душу и враждует с нею, хотя душа ни в чем перед ним не виновна, и только мешает ему наслаждаться; мир также ненавидит христиан, а вина их только в том, что они противятся удовольствиям. Душа любит тело, ненавидящее, и христиане любят тех, кто ненавидит. Душа пленница тела, и, однако же, она есть связь, которая сохраняет тело; христиане также содержатся в темнице мира, а между тем они поддерживают мир. Бессмертная душа населяет смертное жилище; также и христиане временно поселены в жилищах тленных, в ожидании нетленности небесной. Душа улучшается страданиями голода и жажды; христиане, каждодневно терзаемые, все более и более множатся. Господь указал им сторожевое место, с которого не разрешено им уйти».

Остроумный апологет сам дает нам объяснение явления, которое желает изобразить как бы сверхъестественным. Христианство и империя смотрели друг на друга как два зверя, готовые растерзать один другого, не отдавая себе отчета в причинах враждебности. Когда человеческое общество занимает такое положение среди общества более обширного, когда оно становится среди государства обособленной республикой, будь оно составлено хотя из ангелов, оно становится бедствием. He без причины ненавидели этих людей, по внешности столь кротких и благодетельных. Они действительно разрушали Римскую империю. Они высасывали ее силу, брали из круга должностного сословия, в особенности из армии, лучших людей. Как ни уверяй человека, что он добрый гражданин, потому что платит налоги, подает милостыню, соблюдает порядки, мало от этого пользы, когда он в действительности гражданин неба и земное отечество считает лишь тюрьмой, где он сидит на цепи, рядом с негодяями. Отечество дело земное, и кто хочет быть ангелом, всегда плохой патриот. Религиозная восторженность во вред государству, Как ни уверяй мученика, что он не бунтует, что он послушнейший из подданных, один уже факт, что он идет на встречу истязаниям и ставит государство в необходимость преследовать его или подчиниться требованиям теократии, есть уже наихудший из мятежей. Всеобщая ненависть никогда не возбуждается без некоторой причины, и у нации есть на этот счет безошибочное чутье. Римская империя чувствовала в сущности, что эта тайная республика ее убьет. Поспешим прибавить, что, вступив на путь усиленных гонений, империя втянулась в самую ошибочную политику, и лишь ускорила результат, которому хотела помешать.

Многое кончалось; другое наступало; школа и книги заменяли предание. Никто уже не претендует на то, что видел апостолов, ни их ближайших учеников. Некстати теперь рассуждать так, как за сорок лет перед тем рассуждал Папий, выражать презрение к книге и открыто предпочитат людей, знавших из первых рук. После Гегезиппа никто уже не путешествовал, чтобы на месте ознакомиться с учением церквей, Ириней признает подобные исследования ненужными. Церковь обширный склад истины, где каждый может черпать все, что ему нужно. За исключением варваров, неумеющих писать, никому уже нет надобности справляться с изустным преданием.

Итак, решителъно приступают к писанию. Ученый церковный писатель заменяет хранителя преданий; созидательная эпоха начальных проявлений закончена; начинается церковная история.

Говорим церковная, а не клерикальная. Действительно, в эпоху, в которую мы вступили, церковный ученый очень часто светский человек. Юстин, Тациан, Атенагор, большая часть апологетов не были ни епископами, ни диаконами. Ученые александрийской школы занимают особое место, вне духовной иерархии. Учреждение школ для оглашаемых способствовало развитию такого порядка вещей. Желающие обратиться, часто образованные люди, подготовленные вне церкви к восприятию крещения, требовали особого преподавания, более точного, чем получавшееся верующими. Ориген, катехет и проповедник, с разрешения епископа кесарийского, не имеет в среде духовенства определенного места. Св. Иероним сохраняет до конца подобное же положеиие, что уже в его время представляло большие неудобства. Было естественно в самом деле, чтобы церковь постепенно поглотила духовное преподавание и чтобы духовный наставник стал членом духовенства, подчиненным епископу.

Мы видели, что в Александрии, быть может вследствие споров о гностицизме и в подражание Музею, существовала огласительная школа духовной словестности, обособленная от церкви и церковных ученых, в видах рационального толкования Писания. Молодой, новообращенный сицилианец, по имени Пантен, стоял во главе этой школы и вводил в духовное преподавание широту взглядов, какой не знала еще ни одна христианская кафедра. Все ему нравилось: философия, ереси, самые странные религии. Из всего он извлекал для себя мед, будучи гностиком в лучшем смысле слова, далеким от бредней, которые почти всегда предполагались гностицизмом. С тех пор уже вокрут него собирались несколько юношей, словесников и вместе с тем христиан, в особенности молодой новообращенный Климент, едва двадцатилетний юноша, и Александр, будущий епископ иерусалимский, игравший в первой половине III века столь значительную роль. Призванием Пантена было в особенности устное преподавание. Его слово обладало несказанным очарованием и глубоко западало в душу учеников, прославившихся более, нежели он. He уступая Юстину в любви к философии, он постигал христианство, как культ всего наиболее прекрасного. Счастливый гений, блестящий, светлый, доброжелательный ко всем, он был в свое время самым либеральным и открытым умом, каким до тех пор обдадала церковь, и им началась заря замечательного умственного движения, превосходящего, быть может, все попытки рационализма, когда-либо возникавшие в среде христианства. Под датой, на которой мы останавливаемся, Ориген еще не родился; но его отец, Леонид, питает в сердце своем тот жгучий идеализм, который сделает его мучеником и первым учителем сына, грудь которого он будет целовать во время его сна, как храм Святого Духа.

Языческий Восток не всегда внушал христианам такую ненависть, как Греция. К египетскому политеизму, например, они относились с меньшей строгостью, чем к греческому. Сивиллический поэт II века возвещает Изиде и Серапису об окончании их владычества скорее с грустью, чем с оскорблением. Его воображение поражено обращением египетского жреца, который, в свою очередь, обратит соотечественников. Он в загадочных выражениях говорит о великом храме, воздвигнутом истинному Богу, который сделает Египет своего рода святой землей и не будет разрушен ранее конца веков. С своей стороны и Восток, всегда склонный к синкретизму и заранее сочувствующий всему, что имеет характер независимаго мышления, также отплачивал христианству широкой терпимостью. Сравните узкий патриотизм Цельса, Фронтона с широким умом такого мыслителя, как Нумений Апомейский; какая разница! He будучи в точном смысле ни христианином, ни евреем, Нумений восхищается Моисеем и Филоном. Он ставит Филона наравне с Платоном; называет последнего аттическим Моисеем; знаком даже с апокрифическими сочинениями о Ямнии и Мамврии. С изучением Платона и Пифагора, философ должен, по его мнению, соединять знакомство с установлениями браманов, евреев, магов, египтян. Можно заранее быть уверенным, что в результате исследования получится, что все эти народы согласны с Платоном. Подобно тому, как Филон иносказательно толкует Ветхий Завет, Нумений символически объясняет некоторые обстоятельства жизни Иисуса Христа. Он признает, что греческая философия обязана происхождением Востоку и заимствовала истинное представление о Боге от египтян и евреев; он называет эту философию недостаточной, даже в лице наиболее чтимых ее представителей. Юстин и автор послания к Диогнету едва ли сказали больше. Однако, Нумений не принадлежал к церкви. Сочувствие, восхищение известным учением еще не приводят эклектика к формальному признанию этого учения. Нумений один из предвестников неоплатонизма. Через него проникло в александрийскую школу влияние Филона и некоторое ознакомление с христианством. В то время, которым мы заканчиваем эту историю, Аммоний Сакк, быть может, еще посещает церковь, откуда философия не замедлит его вывести. Климент, Аммоний, Ориген, Плотин! Какой век открывается для города, который вскормил всех этих великих людей и становится более и более умственной столицей Востока.

В Сирии насчитывалось много независимых умов, которые сочувствовали христианству, но все-таки его не принимали. Таков был Мара, сын Серапиона, который считал Иисуса превосходным законодателем и полагал, что крушение еврейской национальности было последствием того, что они убили «своего мудрого царя». Таков был также Лонгин или автор, кто бы он, впрочем, ни был, трактата О возвышенном, который с восторгом прочел первые страницы книги Бытия, и ставит стих «Да будет свет, и был свет» в число прекраснейших выражений, какие ему известны.

Наиболее оригинальным из числа этих подвижных и искренних умов, которых христианский закон восхищал, но не настолько исключитеиьно, чтобы оторвать их от всего остального и сделать простыми членами церкви, был Вардесан Эдесский.

Это был, если позволительяо так выразиться, светский человек, богатый, любезный, щедрый, образованный, хорошо поставленный при дворе, сведущий в халдейской науке и в греческой культуре, своего рода Нумений, в курсе всех философий, всех религий и всех сект. Он был искренним христианином, даже пламенным проповедником христианства, почти миссионером; но все христианские школы, через которые он прошел, только оставили известный след в его уме; ни одна его не удержала. Один Маркион с своим суровым аскетизмом ему совершенно не понравился. Напротив валентинианство, в его восточной форме, было учением, к которому он постоянно возвращался. Ему нравились сочетания эонов, и он отрицал воскресение тела. Этому вещественному представлению он предпочитал взгляды греческого спиритуализма о предсуществовании и посуществовании души. По его мнению, душа не рождалась, и не умирала. Тело было лишь ее временным орудием. Иисус не имел настоящего тела; он соединился с призраком. К концу жизни Вардесан как бы приблизился к католиаам; но в конце концов, правоверие его отвергло. Восхитив современное ему поколение блистательной проповедью, пылким идеадизмом и личною прелестью, он подвергся анафемам и зачислен в число гностиков после того, как всю жизнь так упорно отказывался примкнуть к кому-либо.

Один только из трактатов Вардесана нашел пощаду у правоверных читателей: это был диалог, в котором он оспаривал злейшее из заблуждений Востока, халдейскую ересь, астрологический фатализм. Форма сократических диалогов нравилась Вардесану. Он любил выступать в публике, окруженный друзьями и обсуждать с ними самые возвышенные задачи философии. Один из учеников, по имени Филипп, записывал или считался записывающим беседу. В разговоре о предопределении, главным противникиом Вардесана является некоторый Ауэид, преданный заблуждениям астрологии. Этим заблуждением автор противопоставляет действительно научное рассуждение: Если человек подвластен среде и обстоятельствам, отчего же в одном и том же крае вырабатываются совершенно различные человеческие развития? Если господствует порода, почему же нация, меняющая религию, принимающая, например, хрисиаинство, становится совсем другою, чем была прежде? Интересные подробности, которые автор сообщает о нравах неизвестных стран, возбудили любопытство. Последний редактор романа «Узнаваний», затем Евсевий, затем св. Кесарий воспользовались ими. Достойно удивления, что при наличии такого сочинения может возникать еще вопрос, как относился Вардесан к вопросу о влиянии светил на поступки людей и исторические события. Беседа выражается по этому пункту со всею ясностью, какой можно пожелать. Тем не менее, св. Ефрем и Диодор Антиохийский вооружаются против Вардесана, якобы впавшего в заблуждения своих халдейских учителей. Иногда его школа представляется не только богословской школой, но в не меньшей мере светской школой богословия. Там математичесвим путем определяли продолжительность существования мира в шесть тысяч лет. Допускали существование звездных духов, живущих на семи планетах, и в особенности на солнце и луне, которых ежемесячный союз сохраняет мир, давая ему новые силы.

Неоспоримо то, что Вардесан был творцом христианской сирийской литературы. Сирийский язык был его природным. По-гречески он знал, но не писал на этом языке. Работа по приспособлению арамейского наречия к выражению философских мыслей принадлежит ему всецело. Его сочинения переводились, впрочем, на греческий язык его учениками, под его наблюдением. Близкие к Эдесскому королевскому дому, воспитанный, по-видимому, вместе с Авгарем VIII вар Манну, бывшим ревностным христианином, он много сделал для прекращения языческих обычаев и был одним из важнейших общественных и литературных деятелей. Сирия никогда не имела поэзии. Древние арамейские наречия знали только древний семитический параллелизм и не сумели извлечь из него ничего. Вардесан сочинил, подражая Валентину, сто пятьдесят гимнов, которых размер, частью заимствованный у греков, восхитил всех, в особенности молодых людей. Содержание было философское, поэтическое и христианское. Строфа состояла из одинадцати или двенадцати пятисложных стихов, разделяемых на стопы по арению. Гимны пелись хором, под звуки арфы, на греческие напевы. Цивилизующее влияние этой прекрасной музыки было значительно. Почти вся Озроэна приняла христианство. К несчастью, Авгарь IX, сын Авгаря VIII, был свергнут с престола Каракаллой, в 216 году; мимолетное явление маленького государства, основанного на начаиах либерального христианства, исчезло; христианство все-таки продолжало распространяться в Сирии, но в правоверном направлении удалялось с каждым днем все более и более от умозрителышх волнений, которые оно себе сначала позволило.

Отношения Вардесана к римской империи неясны. По некоторым признакам кажется, что гонения последних лет Марка Аврелия внушили ему мысль, представить этому императору апологию. Возможно, что он имел сношения с Каракаллой или Гелиогобалом, которого в текстах очень легко смешать с Марком Аврелием. По-видимому, он составил диалог между собой и неким Аполлогием, считающимся другом императора, где тот приглашал его отречься от имени христианина. Вардесан отвечал мужественно, как Димитрий Циник: «Повиновение приказу императора не избавить меня от необходимости умереть».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Римской церкви
Положил основание церковному главенству рима в будущем
Которыми иные императоры любили себя окружать
Апеллес