<<<     ΛΛΛ     >>>   

В Верии евреи были либеральнее и не такие невежественные, как Фессалонике. Они охотно выслушали Павла и дали ему спокойно изложить свои убеждения в синагоге. В течение нескольких дней они были охвачены живейшим любопытством. Они все время перелистывали Писание, отыскивая там цитаты, которые приводил Павел; и проверяя, верно ли он цитировал их. Многие уверовали, между прочими некий еврей, Сопатр или Сосипатр, сын Пирра. Но и здесь, как и во всех остальных церквах Македонии, женщины составляли большинство. Уверовавшие все принадлежали к греческому племени, к тем набожным особам, которые, не принадлежа к еврейству, исполняли его обряды. Уверовало также много греков и прозелитов, а синагога осталась исключительно-равнодушной. Гроза пришла из Фессалоники. Евреи этого города, узнав, что Павел успешно проповедует в Верии, пришли туда и возобновили там свои действия. Павлу опять пришлось поспешно уходить, не взяв с собой даже Силы. Многие из Верийских братьев пошли проводить его. Все синагоги Македонии были до такой степени сплошь поставлены на ноги, что пребывание в стране оказалось для Павла немыслимым. Его травили, гнали из города в город, и возмущения как будто рождались под его ногами. Римская полиция не очень враждебно относилась к нему; но она в таких случаях действовала согласно принципам всякой полиции. Когда на улице начинались волнения, она обвиняла в них всех, и, не заботясь о правоте того, кто оказался предлогом этих волнений, просила его замолчать или убираться. В сущности, это было равносильно оправданию бунта и установлению принципа, что нескольких фанатиков достаточно, чтобы лишить римского гражданина его свобод. Жандармы никогда не могли похвалиться знакомством с философией. Поэтому Павел решил уехать и направиться в страну, достаточно отдаленную для того, чтобы ненависть противников его потеряла его след. Оставив Силу и Тимофея в Македонии, он с Верийцами пошел к морю.

Так кончилась блестящая Македонская проповедь, наиболее плодотворная из всех, которые до сих пор совершены были Павлом. Образовались церкви из совершенно новых элементов. Это было уже не сирийское легкомыслие, не ликаонское добродушие; это был народ тонкий, чувствующий, изящный, умный; вот какие люди, подготовленные еврейством, переходили теперь в новый культ. Македонский берег был весь покрыт греческими колониями; греческий гений принес там лучшие свои плоды. Благородные церкви Филиппийская и Фессалоникийская, состоявшие из самых выдающихся женщин этих городов, несомненно были прекраснейшим завоеванием, которое христианство когда либо приобрело до тех пор. Еврейка превзойдена: покорная, замкнутая, послушная, мало участвовавшая в культе, еврейка не обращалась в новую веру. Влечение к небу чувствовала гречанка, "имеющая страх Божий", утомленная богинями, вздымающими копья свои на вершинах акрополей, добродетельная супруга, отворачивавшаяся от истлевшего язычества и искавшая чистого культа. Это - вторичные основательницы нашей веры. После галилеянок, следовавших за Иисусом и служивших ему, Лидия, Фива, неизвестные нам набожные женщины Филипп и Фессалоники - истинные праведницы, которым новая вера обязана быстротой своих успехов.

Павел, все в сопровождении верных Верийцев, поехал морем в Афины. Из глубины Термейского залива до Фалера или Пирея три или четыре дня пути, если плыть не торопясь. "Идут мимо подножия Олимпа, Оссы, Пелиона; объезжают извилины внутреннего моря, которое Эвбея отделяет от Эгейского; переезжают причудливый Эврипский пролив. При каждом повороте касаются этой поистине священной земли, где некогда открылось совершенство, где наяву существовал идеал, земли, видевшей, как благороднейший из народов одновременно клал основание искусству, науке, философии, политике. Приставая к ней, Павел, вероятно, не испытывал того, как бы сыновнего, почтения, которое чувствовали уже тогда культурные люди, вступая на эту славную почву. Он был из иного мира; его священная земля была не здесь.

Греция не оправилась после тяжелых ударов, поразивших ее за последние века. Подобно сынам земли, аристократические племена ее растерзали одно другое. Римляне окончательно, истребили их; старинные фамилии почти исчезли. Древние города: Фивы и Аргос превратились в бедные деревни; Олимпия и Спарта упали; только Афины и Коринф удержались. Поля были почти пустыней; картина разорения, рисуемая нам Полибием, Цицероном, Страбоном и Павсанием, наводит уныние. Наружная свобода, которую римляне оставили городам, и которая должна была исчезнуть только при Веспасиане, была пустой насмешкой. Дурное управление римлян привело ко всеобщему разорению; храмы не поддерживались; на каждом шагу встречались пьедесталы, с которых завоеватели украли статуи, или которые льстецами отданы были новым властелинам. В особенности Пелопонесс поражен был насмерть. Спарта убила его; загубленная соседством этого безумного, утопического города несчастная страна никогда уж не возрождалась. К тому же в римскую эпоху режим крупных всепоглощающих городов заменил многочисленность маленьких центров; Коринф сосредотачивал в себе всю жизнь страны,

Тем не менее население, если оставить в стороне Коринф, сохранилось в довольно чистом виде; число евреев вне Коринфа было незначительно. В Греции была образована лишь одна римская колония; вторжения славян и албанцев, так глубоко изменивших состав эллинской крови, произошли только позднее. Старые культы еще процветали; правда, кое-какие женщины исполняли тайком, в глубине гинекея, скрываясь от мужей, чужеземные суеверия, особенно египетские; но мудрецы протестовали; "Что это за боги", говорили они, "которые принимают тайное поклонение замужней женщины. У женщины не должно быть никаких друзей, кроме друзей ее мужа; а разве боги - не первые наши друзья?".

По-видимому, либо во время переезда, либо во время приезда в Афины, Павел пожалел о том, что оставил своих спутников в Македонии. Быть может, новый мир поразил его, и он почувствовал себя в нем чересчур одиноким; верно то, что, прощаясь с Верийскими верными, он поручил им передать Силе и Тимофею, чтобы они поспешили к нему как можно скорее.

Итак, в продолжение нескольких дней Павлу пришлось оставаться в Афинах одному. Этого с ним не случалось уже очень давно; жизнь его была подобна водовороту, и он никогда не путешествовал иначе, как с двумя или тремя спутниками. Афины были местом единственным в своем роде, или, во всяком случае, совершенно отличались от всего, что он видел до тех пор; зато и положение его оказалось чрезвычайно трудным. В ожидании прибытия товарищей он удовольствовался тем, что обегал все концы города. Акрополь, с бесконечным количеством статуй, целиком покрывавших его и делавших из него небывалый музей, был, должно быть, для него предметом самых оригинальных размышлений.

Хотя Афины много пострадали от Суллы, хотя они, как и вся Греция, были разграблены римскими управителями и уже лишены отчасти своих богатств по милости грубой жадности своих властителей, однако они все еще были украшены почти всеми своими дивными произведениями искусства. Памятники на Акрополе остались нетронутыми. Неискусное убавление кое-каких подробностей, довольно большое число посредственных произведений, уже проникнувших в святилище великого искусства, дерзкие подмены, благодаря которым на пьедесталы древних греков попали римляне, не изменили священного характера этого чистого храма красоты. Пецил, со своей прекрасной обстановкой, был свеж, как в первый день творения. Подвиги низкого Секунда Карины, поставщика статуй для Золотого дома, начались только несколько лет спустя, и Афины от них меньше пострадали, чем Дельфы и Олимпия. Ложный вкус римлян к городам с колоннадами сюда не проник; дома были бедные, очень неудобные. Этот дивный город в то же самое время был городом неправильным, с узкими улицами, оберегавшими свои древние памятники и предпочитавшими воспоминания о древних временах вытянутым в струнку улицам. Все эти чудеса мало тронули апостола; он видел самые совершенные по красоте вещи, какие когда либо существовали и будут существовать - Пропилеи, это чудо благородства, Парфенон величественностью своей затмевающий все, храм Победы без крыльев, достойный тех битв, которым он был посвящен, Эрехфейон, чудо изящества и грации, эрефорянок, божественных молодых девушек с такой полной грации поступью; он видел все это, но вера его не поколебалась; он и не дрогнул. Его ослепляли предрассудки еврея-иконоборца, нечувствительного к красотам пластики; он счел эти несравненные изображения идолами. "Он", говорит его жизнеописатель, "возмутился духом при виде города, полного идолов". Дрожите, прекрасные и чистые изображения, истинные боги и богини! Вот тот, кто воздвигнет на вас свой молот. Роковое слово произнесено: вы - идолы; заблуждение этого некрасивого, маленького еврея будет вашим смертным приговором.

Из многих непонятых апостолом вещей, две сильно поразили апостола: во-первых, чрезвычайная религиозность Афинян, доказывавшаяся большим числом храмов, алтарей, всякого рода святилищ, признаков их эклектизма и терпимости в деле религии; во-вторых, некоторые алтари, безымянные или посвященные "неизвестным богам". Этих алтарей было довольно много в Афинах и в окрестностях их. Были они также и в других греческих городах. Фалерские были знамениты (Павел мог видеть их, когда сошел на берег); их связывали с легендами о войне с Троей. Надпись на них гласила:

??????????????

т. е. "неизвестным богам"; некоторые, даже, могли иметь надпись:

????????????

т. е. "неизвестному богу". Алтари эти своим происхождением обязаны были необыкновенной щепетильности Афинян в деле религии и привычке их во всем видеть проявление таинственной и особой власти. Боясь невольно оскорбить какого-нибудь бога, имени которого они не знали, или показать пренебрежение какому-нибудь могущественному богу, или желая получить какую-нибудь милость, которая могла зависеть от неизвестного им божества, они строили безымянные алтари, или же делали на последних выше приведенную надпись. Возможно также, что эти странные надписи происходили с алтарей, первоначально безымянных, на которых во время какой-нибудь общей проверки, за незнанием того, кому они посвящены, и была сделана подобная надпись. Павел очень удивился такому посвящению. Толкуя их по-своему, по-еврейски, он предположил за ними смысл, которого они не имели. Он подумал, что речь идет о боге, который называется "Богом Неизвестным". В этом Боге он узрел бога евреев, единого бога, к которому даже язычество чувствовало якобы какое-то таинственное влечение. Эта мысль казалась тем правдоподобнее, что в глазах язычников главной отличительной чертой еврейского бога было то, что у него не было имени, что это был неопределенный бог. Может быть также, что среди какого-нибудь религиозного обряда или во время философского спора услыхал Павел полустишие:

??? ??? ??? ????? ?????,

взятое из гимна Клеанфа Юпитеру, или из Phenomenes Арата и часто употреблявшегося в религиозных гимнах. Он группировал в уме эти местные черты и старался из них составить речь, приспособленную к его новой аудитории, так как он предчувствовал, что здесь придется коренным образом изменить систему проповеди. Конечно, Афины в то время уже не были вполне тем, чем были в течение веков, центром прогресса человечества, столицей республики умов. Верная своему духу, эта божественная мать всякого искусства была одним из последних убежищ либерализма и республиканизма. Она была, так сказать, городом оппозиции. Афины всегда стояли за побежденных. Они энергично заявили себя за независимость Греции и Митридата против римлян; за Помпея против Цезаря, за республиканцев против триумвиров, за Антония против Октавиана. Рядом со статуями Гармодию и Аристогитону они воздвигли таковые Бруту и Кассию; они чествовали Германика так, что сами попали в подозрение; они заслужили оскорбления от Пизона; Сулла разгромил их ужасно и нанес последний удар их демократическому строю. Август хотя и был к ним милостив, но не благоволил к ним. У них никогда не отняли титула свободного города, но преимущества свободных городов во времена Цезарей и Флавиев все уменьшались. Афины отказались таким образом городом подозрительным, опальным, но облагороженным именно этой опалой. С воцарением Нервы начинается для них новая жизнь. Мир, возвративший себе добродетель и разум, вновь признал свою мать. Нерва, Ирод Аттик, Адриан, Антонин, Марк Аврелий восстановляют их памятники, наперерыв даруют ей новые памятники и учреждения. Афины снова на четыре столетия становятся городом философов, артистов, великих умов, священным народом для всех либеральных людей, местом паломничества поклонников красоты и правды.

Но не будем опережать ход времени. В тот печальный момент, на котором мы остановились, прежнее великолепие исчезло, а новое - еще не появлялось. Это уже не был "город Тезея" и еще не "город Адриана". В І-м веке до нашей эры философская школа в Афинах была очень блестяща: Филон Ларисский, Антиох Аскалонский продолжали или видоизменяли дело Академии; Кратипп читал перипатетизм, и сумел одновременно быть другом, учителем, утешителем или покровительствуемым Помпея, Цезаря, Цицерона, Брута. Все самые знаменитые и занятые римляне, увлекаемые на Восток честолюбием, останавливались в Афинах, чтобы послушать модных философов. Аттик, Красс, Цицерон, Варрон, Овидий, Гораций, Агриппа, Виргилий учились там или жили, как любители наук и искусств. Брут провел там последнюю зиму своей жизни, разделяя свое время между перипатетиком Кратиппом и академиком Феомнестом. Накануне битвы при Филиппах Афины были первостепенным философским центром. Образование там было чисто философское и стояло гораздо выше бледного красноречия Родосской школы. Серьезно повредило Афинам воцарение Августа и всеобщее умиротворение, когда философское преподание стало подозрительным; значение и деятельность школ упали. К тому же и Рим на некоторое время стал, благодаря заканчивавшейся там блестящей литературной эволюции, почти независимым от Греции в отношении вещей духовного порядка. Создались новые центры; как в школу разнообразного образования, предпочитали идти в Марсель. Самобытное существование философии четырех крупных сект окончилось; начинался эклектизм, известного рода нетвердое, бессистемное философствование. За исключением Аммония Александрийского, учителя Плутарха, который около этого времени основал в Афинах тот род литературной философии, которая вошла в моду, начиная с царствования Адриана, никто, в середине І-го века, не прославил того города, который дал и привлек к себе больше всего в мире знаменитых людей. В это время на Акрополе с печальной расточительностью воздвигаются статуи консулам, проконсулам, римским чиновникам, членам Императорского дома. Храмы посвящаются богине Roma и Августу. Даже Нерону были поставлены там статуи. Все талантливые художники были привлечены в Рим, и потому афинские произведения І-го века в большинстве случаев удивительно плохи. Да и эти памятники, как напр. часы Андроника Цирреста, портик Афины Архегеты, храм Рима и Августа, мавзолей Филопаппа, относятся к эпохе, немного более ранней или позднейшей, чем время, когда Павел увидел Афины. Никогда в продолжении всей своей длинной истории город не был еще таким немым, молчаливым.

Однако, он еще сохранял в большой мере свой благородный облик; он все еще привлекал первостепенное внимание мира. Несмотря на суровость эпохи, глубоко было уважение к Афинам, и все чувствовали его. Сулла, несмотря на грозный гнев свой за их бунт, сжалился над ними. Цицерон гордился тем, что у него там была статуя. Помпей и Цезарь перед битвой при Фарсале заявили через герольда, что все Афиняне будут пощажены, как жрецы богинь тесмофор (законодательниц). Помпей пожертвовал крупную сумму денег на украшение города; Цезарь не захотел отомстить ему и содействовал сооружению одного из его памятников. Брут и Кассий вели себя там, как частные лица, но их принимали и ласкали, как героев. Антоний любил Афины и охотно жил там. После битвы при Акциуме Август в третий раз простил им; имя его, как и имя Цезаря, было связано с одним большим памятником; его семья и приближенные считались в Афинах местными благодетелями. Римляне очень настаивали на том, что они оставляют Афинам свободу и почет. Балованные дети славы, греки с той поры стали жить воспоминаниями прошлого. Германик, во время пребывания своего в Афинах, не хотел, чтобы ему предшествовало больше одного ликтора. Нерон, хотя и не отличался суеверностью, не решился войти в них из боязни Фурий, обитавших под Ареопагом, этих страшных Semnes, которых избегали отцеубийцы; воспоминание об Оресте вызывало в нем содрогание; он не посмел также вмешаться в Элевсийские игры, в начале которых герольд возглашал, чтобы негодяи и нечестивцы остерегались приближаться. Благородные иностранцы, потомки низложенных царей, приходили в Афины тратить свое состояние; им нравилось, когда их украшали титулами хорегов и агонотетов. Все маленькие варварские царьки наперерыв старались оказывать Афинянам услуги и реставрировать их памятники.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Во всяком случае население было очень трудолюбивое
Это первое сближение христианства
Вы от призвавшего вас благодатью христовою так скоро переходите к иному благовествованию
Человечество делится между этими двумя вожаками