<<<     ΛΛΛ     >>>   

«…Все герои древности похожи друг на друга и состряпаны по одному образцу, так что можно составить общую формулу, выражающую всю их историю… Это сходство главных персонажей древних историй он называл мифологическим консонансом и собирался доказать свою теорию с помощью последовательных параллелей в особом сочинении. Например, он хотел доказать, что Давид евреев и Аполлон греков одно и то же лицо».

Взгляды Буланже, высказанные им в сочинениях «Изыскания о происхождении восточного деспотизма» и «Разоблаченная древность» {Извлечения из этих сочинений даны также Нэжоном в статье о Буланже в «Методической Энциклопедии».} в немногих словах сводятся к следующему.

Естественная история обитаемой нами планеты доказывает, что она существовала несравненно дольше, чем повествуют об этом религиозные предания. Всевозможного рода перевороты — землетрясения, потопы, резкие перемены климата и атмосферных условий — производили на ее поверхности и в недрах такие изменения, которые для существ, на ней обитавших, бывали равносильны полному истреблению. Лишь отдельные индивидуумы могли избежать общей гибели, чтобы продолжать жизнь рода и передать потомкам накопленный погибшими поколениями опыт. Естественно, что катастрофы, пережитые человеческими обществами, должны были так или иначе отразиться и на общественной психике и что самые формы общественного бытия людей должны были сохранить неизгладимый отпечаток пережитого.

Увлекаясь этой парадоксальной гипотезой, Буланже стремится путем кропотливых сопоставлений, хитроумных догадок и порой грубых насилий над фактами доказать, что именно эти естественные перевороты, истребив целые народы, стали затем истинными законодателями воскресающих человеческих обществ . «Эти революции, — говорит он, — сделав нации столь же религиозными, насколько были они несчастными, стали впоследствии материалом, предметом и невинной причиной всех басен и всех романов древности, всех политических и религиозных заблуждений, которые соблазняли человеческий ум, и всех тех мнений, которые вызвали несчастья и позор человечества». Подробно Буланже не описывает механизма первоначальных переживаний людей, застигнутых стихийными бедствиями. Он только говорит, что довольно знать природу человека, чтобы не сомневаться, что религиозное настроение господствовало в них всецело и что эти бедствия по отношения к ним играли роль суровых миссионеров и могущественных законодателей, направивших их взоры в сторону неба, в сторону религии и в сторону морали.

Первоначальная религия, возникшая на основе этого страшного опыта, была относительно проста и главными ее мотивами были бесконечная признательность спасшихся людей к богу и желание передать будущим поколениям это чувство. Она выражалась в празднествах, учреждаемым в память того «божьего суда», свидетелями которого они были, и в предупреждение потомкам о суде грядущем, при чем в церемониале этих торжеств в более или менее символической форме изображались злоключения человечества. Таково происхождение древнейшей и универсальной догмы о конце мира. Эта догма отразилась во всех пророчествах и апокалипсисах языческой древности и в многих книгах ветхого завета. Она стала также весьма полезным орудием, чтобы «держать в страхе тех, кого не сдерживают рассудок и законы».

Как видим, Буланже уже оставил далеко позади тех своих современников, которые рассматривали религию, главным образом, как выдумку и обман жрецов и властителей. Он ищет уже глубже, он пытается найти причины религии вне сознательной воли отдельных людей, во внешних условиях их жизни. Его объяснение происхождения религиозных верований поражает наивностью, раскрывать которую не представляется необходимым, он движется еще ощупью в глубоком метафизическом мраке, но oбщee направление им взято правильно. Это правильное общее направление приводит его к критическому сравнению различных религиозных догм у разных народов и в разные времена и побуждает искать общего объяснения происхождения этих догм. В этой области он высказывает ряд догадок, которые ставят его в число прямых предшественников наших нынешних взглядов на происхождение догм и культов.

Буланже, например, находит ряд черт сходства в мистериях Изиды, Цереры, Озириса, Адониса. Останавливаясь на Адонисе, он обращает внимание читателя на то обстоятельство, что этот финикийский бог умирал и воскресал ежегодно. Правда, он думает, что смерть и воскресение Адониса знаменуют конец и воскресение мира, тогда как в современной науке господствует взгляд, что культ Адониса — пережиток более древнего тотемистического культа, связанного с хозяйственной жизнью первобытного общества. Но он с редкой проницательностью устанавливает широкую распространенность однородных мистерий, подчеркивает поразительное сходство их с христианством и приходит к выводу, что христианство есть лишь одно из видоизменений древнего и широко распространенного религиозного культа.

Но он не только ученый, холодным анализом пытающийся «разоблачить древность» и найти доказательства своей излюбленной гипотезы. Он также философ-борец против деспотизма и религии, и в числе антирелигиозных книг XVIII века его сочинения занимают почетное место. Не даром «Изыскания о восточном деспотизме» выдержала ряд изданий и вызвала немалые толки.

Буланже ставит себе вполне определенную цель: «разрушить иллюзию, с помощью которой ложь и невежество скрывали от нас в течение многих веков подлинные основания и истинное происхождение религиозных суеверий». И он доказывает, что сотворения мира из хаоса никогда не было: «нелепый хаос, если и существовал когда-либо, то лишь в головах тех людей, которые забыли уроки древности». Он доказывает, что догма о вечной жизни есть следствие основной догмы о конце мира. Он доказывает, что христианство своим существованием обязано не какому-либо откровению, — откровение он считает мошенничеством, — а «древнему и периодическому безумию, происшедшему из искажения первобытных догм о пришествии великого судии, о конце мира и о будущей жизни». Он доказывает, что к моменту возникновения христианства ожидался конец мира, потому что, древние традиции предсказывали шесть тысяч лет его существованию от сотворения, и в наступившем седьмом тысячилетии все должно было свершиться «по писанию». Один народ, — продолжает Буланже, — более суеверный, чем другие, вообразил, что «некий человек, обративший на себя внимание своим странным образом жизни (Христос) и есть великий судия и тот именно персонаж, которого давно уже предсказывали оракулы, пророчества и сивиллы». В результате этой «экстравагантной идей» разгорелся с особенной силой страшный фанатизм. Проповедывалось покаяние и отречение от всего земного, очень многие серьезно вообразили, что царство божие у нас наступило, но так как противное доказывалось множеством обстоятельств, то появилась теория, согласно которой этот воображаемый бог только показался, но он вскоре возвратится и будет царствовать на земле тысячу лет. Но так как и этого, в конце-концов, не случилось, пришлось отложить момент пришествия до конца времен, не предугадывая когда это будет. Однако, люди продолжали пребывать в заблуждении, всячески стремились укрепить колеблющийся фундамент христианской веры и до сих пор еще погружены в смешное и мистическое идолопоклонство, унаследованное от их бредивших предков.

От религии произошли все несчастья человечества, связанные с его государственными учреждениями. Слишком занятые небом народы забыли, что они живут на земле, и вместо того, чтобы придать своему образу правления естественный характер, они придали ему характер сверхъестественный. Свое земное управление они построили по образцу небесного, продолжая готовиться к царствию божию. Их первым правлением была теократия. Бог стал вершителем всех земных дел. Но так как бог, монарх общества, не мог непосредственно изъявлять свою волю, то пришлось пуститься на всякие выдумки, чтобы эту волю истолковывать. Появилось духовенство и забрало себе всю власть, пользуясь легковерием и суевериями. В ущерб светской цивилизации невероятным цветом распустилось богословие и религия поглотила все. Из теократии развился деспотизм во всех его формах.

Несостоятельность и этой теории бросается в глаза. Но нужно помнить, что столь же несостоятельными были и другие теории о происхождении религии, общества и государства, господствовавшие в XVIII веке. Заслуга Буланже, как и других просветителей, в том духе критического анализа, который он вносил во все затронутые им вопросы, и в его стремлении разрушить в самом их корне устарелые и вредные воззрения, господствовавшие в обществе. Но особенно ценна его попытка сравнительного и критического анализа религий, оказавшая, как мы увидим дальше, сильное влияние на Гольбаха и давшая толчок дальнейшим исследованиям в этом направлении. Он, кроме того, является самым ранним, насколько можно проследить, представителем мифологического течения в критике религий.

2. Литературная деятельность Гольбаха. — «Система природы».

Расцвет деятельности гольбаховского кружка начинается в 1767 году, и в ближайшие годы философская битва достигает максимального напряжения. В эти годы экономическое положение страны в результате хищнической политики правительства ухудшилось настолько, что среди самых широких слоев населения толковали о неизбежности и желанности революционного переворота. Голодающие народные массы во всех концах Франции непрерывно восставали против своих угнетателей, и многим современникам действительно могло казаться, что «если бы в этот критический момент нашелся предводитель, то совершилась бы одна из самых ужасных революций». Но революция еще нуждалась в подготовке и, по существу, одним из видов такой подготовки и является литературная деятельность Гольбаха и его друзей, отвечавшая назревавшим в обществе революционным настроениям.

В 1767 и 1768 годах Гольбах выпускает ряд сочинений, направленных в первую голову против христианства и религии вообще. Когда Дидро, находясь в Гранвале, получил пачку этих книг, среди которых были «Дух духовенства», «Священники без маски», «Философ-военный», «Священнический обман», «Сомнения о религии», «Карманное богословие», он написал Софье Волан (24 сентября 1767 г.): «Я не знаю, что сделается с бедной церковью христовой и с пророчеством, что врата адовы никогда не одолеют ее. Будет занятно, если христианские храмы станут строить в Тунисе или Алжире, когда они развалятся в Париже».

Но это были только цветочки. Через год он с деланным испугом опять сообщает: «На дом господень так и сыплются бомбы. Я боюсь, как бы не случилось несчастья с кем-нибудь из этих бесстрашных артиллеристов». Это — «Философские письма», перевод английского сочинения Толанда, а может быть, только так называемый перевод: это — «Письма к Евгении»; это — «Священная зараза»; это — «Исследование о пророчествах»; это — «Жизнь Давида или человека по сердцу божьему»; это — тысяча сорвавшихся с цепи дьяволов. О, я очень боюсь, не настало ли время пришествия сына человеческого, не близко ли явление Ильи пророка и не на пороге ли мы царствия антихриста. Каждый день, вставая с постели, я смотрю в окно, не прогуливается ли уже по улицам великая вавилонская блудница со своей большою чашею в руках и нет ли на небесном своде какого-нибудь из предсказанных знамений».

Уже по одним названиям этих книг видно, что их главная и основная задача — разрушить, уничтожить то, что авторам представляется, как основное препятствие на пути прогресса. Духовенство, затемняющее головы народа предрассудками, — вот главный враг. Этого врага нужно смять, обезоружить и обратить в бегство, а когда эта цель будет достигнута, когда поле сражения будет очищено, тогда только можно будет начать строить. Оттого почти во всех этих сочинениях видна торопливость, заметна невязка, нет обдуманности плана. Всякое оружие хорошо, как бы ни было оно само по себе ржаво и затуплено. Атеизм последовательный, до конца проведенный, обоснованный сколько-нибудь научно в них почти не встречается. Деяния служителей божьих часто противопоставляются «чистой» религии, учению христианства. Допускается существование бога, как первопричины всего существующего. В то же время отсутствуют и нападки на светскую власть, и можно подумать даже, что авторы чувствуют себя союзниками этой власти в отстаивании ее прерогатив против узурпации духовенства.

Этот тон, как мы имели уже случай заметить, преобладает вообще у антирелигиозников XVIII века и далеко не все «философы» к описываемому здесь моменту общественного движения пришли к сознанию того, что алтарь и трон стоят на общем фундаменте и что скипетр и кадило перестают сталкиваться между собой, как только перед ними встает независимая мысль. И те, которые, подобно Гольбаху и его друзьям, к этому сознанию пришли, пришли к нему далеко не сразу.

Вот прекрасно зарисованная схема этой эволюции философской мысли, принадлежащая перу одного исследователя взаимоотношений религии и философии в XVIII веке {F. Laurent. «La philosophie du XVIII s. et le christianisme», P. 1866, p. 57.}:

«Философия возможна только тогда, когда она пользуется свободой мысли. А при блаженном режиме божественного права свободная мысль считалась самым страшным преступлением. Философы, таким образом, были революционерами уже в силу одного того, что они были философами. Чтобы существовать, им нужно было разрушить церковь, потому что церковь отказывала им в праве, без которого нет больше философии: это было для них вопросом жизни или смерти. Философы очень хотели бы отделить дело церкви от дела государства. Они делали все уступки королям, они говорили и повторяли, что философия не только не враждебна королевской власти, но является ее союзницей против узурпации церкви… Но короли не слушались их; они упорно цеплялись за свое божественное право, за свою абсолютную власть и понимали, что если будет разрушено божественное право церкви, то их собственный авторитет божией милостью не будет иметь никакого права на существование. Они до конца остались верными союзу трона и алтаря. И этим принудили философов бороться с королевской властью так же, как и с церковью».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Говорить тем
Защитники религии в период революционного правительства
Но за отсутствием данных о прямом влиянии западно-европейских религиозных вольнодумцев на русских
Представителями революции
На том своеобразном религиозно-философском движении xvii