<<<     ΛΛΛ     >>>   

Пропуская другие второстепенные виды социальной символики, остановимся еще на t.sk называемой "предметной" символики и представляющей обычно соединение всех указанных видов ct-\i?L i ' ^аьии и особенно широко применяемой в социальной жизни. Не ирлпяв во внимание символизм социальной жизни, и в частности, "пред ; '. ный" символизм, мы рискуем не понять самой сути многих явлений. Зозамем для примера государство. Обычное определение государства ^ак суммы трех элементов: народа, терригории и власти -- при ю нор^ровании символизма делает неразрешимыми тысячи проблем.
И профессор ?. ?. Рейснер вполне прав, ко1да указываег на идеологию и специфический символизм, с нею связанный, как од1^а из самых основных признаков, характеризующих государство. В самом деле, как иначе объяснить все эти атрибуты власш: скипе гр, ^^рАлву, порфиру, гербы, знамена, короьы, аксельбанты, петлицы и ?. д. и ?. д.
Если бы суть дела здесь была в самих "скипетрах", ''коронах" и "гербах", то мы поистине имели бы перед собой абсурдное и необъяснимое. Почитать и считать священными эти комплексы раллччиых то металлических, то деревянных предметов — поистине было бы каким-то недоразумением. Мало ли есть wei аллических вещей и корон, мало ли есть жезлов и т. д., однако они не почитаются. Зяачет, и здесь суто деда не в скипетрах и жезлах и т. д., а в том, что эти последние суть голько "предметные" символы определенных психических переживаний, мыслей и чувств, именуемых государством. Корона и зерцало ценны и святы не сами по себе, а лишь как символы "святых" и великих мыслел, чувств и хотений. Подобные "предметные" символы в социальной жизни мы встречаем буквально на каждом шагу. Возьмем для примера священные или религиозные реликвии: храмы, статуи и иконы святых, кресты, одежды, лампады и т. д.
Что такое любой храм? Почему он свят более, чем обыкновенный дом? Ведь материалы, из которого он построен, — те же бревна, кирпичи, из которых строятся и частные дома. Формы домов и церквей бывают различные, и не в форме дело. Отсюда само собой понятно, что церковь и другие религиозные предметы "святы" потому, что они суть "предметные" символы непредметных и святых психических переживаний — религиозных мыслей, представлений, чувств и т. д. Святость вторых делает святыми и первых. Оскорбление вторых есть святотатство, и отсюда святотатством является и оскорбление самих символов.
Говоря коротко, все религиозные реликвии — это застывшие в вещественной форме религиозные переживания.
"Предметные" символы мы встречаем и в других областях социальной жизни. Влюбленный дарит своей возлюбленной букет цветов, символизирующий его любовь, нож символизирует ненависть, орел — мысль, вино — веселье и т. д. и г. д.
Таковы главные виды символики или главные виды объективации психики, данные в социальной жизни и в социальном взаимодейсгвии... Из сказанного видно, что все эти символы (звук, свет, цвег, вещи, движения) суть не что иное, как своего рода проводники, подобные телеграфным и телефонным проволокам, посредством которых индивиды сообщаются друг с другом и без которых их психика должна была бы быть абсолютно замкнутой монадой без окон и дверей...
Каждый из этих основных видов символики в зависимости от характера выражаемой им мысли может распадаться на бесконечно разнообразные формы: звуки, изображающие печаль, будут одни, а радость — другие; звуки (восклицания, слова, аккорды), символизирующие благодарность, принимают одну форму, а негодование — другую.

45

Движения, сигнализирующие удовольствие и наслаждения, будут отличны от жестов, означающих страх или ненависть, и т. п.'
В силу этого вполне понятно теперь, почему "материальные" предметы и явления могут и должны принадлежать к социальной категории и почему психическое взаимодействие объективируется в непсихических формах. Из сказанного же само собой следует, что любое социальное явление может быть разложено на два элемента, которые должны быть разграничиваемы друг от друга: 1) определенное психическое переживание или чистая психика, 2) непсихические знаки, посредством которых эта психика объективируется и символизируется. Так, например, всякая религия и всякое религиозное явление состоит, во-первых, из определенного ряда мыслей, чувств и переживаний и, во-вторых, из ряда символов, молитв, жертв, эмблем, икон, священных вещей и т. д., в своей совокупности составляющих то, что зовется культом и религиозным обрядом2.
Всякое право, как это показано профессором Л. И. Петражицким, состоит: 1) из определенных (императивно-атрибутивных) психических переживаний и 2) из определенных символов, правовых учреждений, зданий суда и т. д., объективирующих первую категорию явлений и т. п.
То же относится и к любому социальному явлению. Каждое из них может и должно быть рассматриваемо под указанными двумя точками зрения; под точкой зрения чисто психологической, или внутренней, и под точкой зрения символической, или внешней.
Следовательно, бытие социального явления двоякое: чисто субъективное самобытие Духа и объективировавшееся бытие того же Духа, но уже не "бестелесного", а воплотившегося в ту или иную "вещественную" и "осязаемую" форму.
В первом случае он может жить по своим собственным законам, во втором — он уже перестает быть "свободным" и становится связанным "тяжелыми" и "негибкими" законами вещественного мира, которые подчас радикально изменяют его собственные законы. Выражаясь конкретнее, во втором случае психика, воплощаясь в материальных и вещественных "предметах", волей-неволей принуждена подчиняться тем законам, которыми управляют последние. Таковыми законами служат законы биологические и физико-химические.
Вот почему исследователю, анализирующему социальную жизнь и ее закономерность, не приходится игнорировать законы биологии и физико-химии. Если бы он их отстранил и без них попыгался объяснить социальную жизнь, руководствуясь исключительно психической закономерностью, то, конечно, его попытка окончилась бы неудачей... Она имела бы успех лишь в том случае, если бы психическое в социальном процессе было абсолютно отделено от непсихических видов бытия, если бы оно имело абсолютно автономное самобытие. Но этого, как выше было показано, нет и не может быть: объективировавшаяся психика есть психика, воплотившаяся в непсихических видах бытия, и, как таковая, неизбежно подчинена законам этой последней. В силу этого ее закономерность иная, чем закономерность чистого "в себе самом" пребыва-
' О социальном символизме см. подробнее: Сорокин П. А. Символы в общественной жизни. Рига, 1913.
2 См. на этот счет: Durkheim E. Les formes elementaires de la vie religieuse ? 1912. "Религиозные явления, — говорит он, — вполне естественно распадаются u.a. две основные категории: на верования и на обряды. Первые представляют состояния сознания и состоят из представлений, вторые суть определенные способы действия" (соответствующие первым) (С. 50 и след.).

46

ющего Духа'. Только учитывая и принимая во внимание законы непсихического бытия, можно надеяться на раскрытие действительной закономерности социальной жизни.
Из сказанного сами собой вытекают следующие основные методологические правила исследования социальных явлений: 1) При исследовании любой категории социальных явлений необходимо строго различать две стороны этой категории: а) чисто психическую и б) обусловленную первой — внешне-символическую.
2) При объяснении действительной закономерности социальной жизни необходимо учитывать характер закономерности не только психических явлений, но и явлений непсихических, в которых воплощается и через которые объективируется чистая "бесплотная" психика.
§ 3. Условия возможности правильного психического взаимодействия
Определив абстрактно социальное явление и указав на его две стороны, теперь перейдем к более конкретному изучению его. Как выше было указано, эмпирически психическое взаимодействие может быть дано лишь там, где центрами взаимодействия служат люди и высшие животные. Оставляя в стороне последних, сосредоточим наше внимание на более детальном изучении взаимодействия людей и тех "единств"', которые получаются при наличности такого взаимодействия.
Совокупность индивидов, находящихся в психическом взаимодействии друг с другом, составляет социальную группу или социальный агрегат. Где дано это взаимодейсгвие между двумя или большим числом индивидов — там дана и социальная группа как некоторое надындивидуальное единство; где нет его — там нет и социальной группы. В последнем случае взаимодействующие "человекоподобные" индивиды (иначе их трудно назвать — раз они беспсихичны) ничем бы не отличались от взаимодействующих в стакане амеб, парамеций и бактерий или от взаимодействия двух или большего числа марионеток, имеющих форму людей и мало чем отличающихся вообще от всяких физических масс.
В чем же состоит это психическое взаимодействие? Каково содержание тех взаимных акций и реакций, которыми обмениваются индивиды друг с другом? Иначе говоря, что служит предметом обмена между ними? Ответ на это кратко дан был уже выше. С психологической точки зрения ("внутренней") это взаимодействие сводится к обмену различными представлениями, восприятиями, чувствами, хотениями и вообще всем тем, что известно под именем психических переживаний.
Но точно так же выше было указано, что индивид с индивидом не могут обмениваться непосредственно и прямо психическими переживаниями. Каждый из них представляет как бы абсолютно замкнутую психическую машину, из которой психика может быть сообщена другой машине не непосредственно, а только через те или иные проводники, подобно электричеству, передающемуся или путем проволок, или путем воздуха — проводника. Как для восприятия электрической энергии, передаваемой, например, путем беспроволочного телеграфа, должны быть на Другой станции те или иные во-
' О различии закономерности развития субъективного и объективировавшегося Духа см. также: Зиммель Г Понятие и трагедия культуры // Логос. Спб., 1912.

47

спринимающие аппараты, так и у индивида, которому передается то или иное психическое переживание, точно так же должны быть специальные воспринимающие аппараты.
Такими аппаратами и являются так называемые органы чувств: органы зрения, слуха, обоняния, осязания, вкуса и т. п. Для того чтобы узнать переживания и мысли другого, мы должны или непосредственно его видеть (например, "печальное выражение лица", "радостную улыбку", "веселый взгляд", "сумрачный вид" и т. д.) либо видеть, например, его письма и другие предметы, на которых "запечатлелись" его переживания, либо слышать, например, ряд его слов, посредством которых он описывает нам те или иные чувства, мысли, слышать его "стон", его "смех" (злорадный, беззаботный и т. д ), либо воспринимать "легкое и дружеское пожатие руки", "горячие поцелуи" и т. д. и т. д.
Если бы у какого-нибудь индивида не было подобных воспринимающих аппаратов, например, ни глаз, ни слуха, ни обоняния, ни осязания
— то этим самым исключена была бы возможность всякого психического общения с ним. Он был бы похож в этом случае на те "мертвые" статуи, которые "вечно молчат и хранят свою тайну".
Что же касается "проводников", посредством которых эти пережи- '^ вания передаются от одного другим и обратно, то такими "проводниками" являются всегда те или иные категории непсихических предметов, данных нам то в виде звука, то света, то цвета, то ряда движений, то тех или иных "вещей"! Каждое психическое переживание, прежде чем передаться другому, должно пройти через три стадии: а) сначала оно является чистой психикой, б) затем превращается в непсихическую форму — в символ, в "раздражитель" и, наконец, в) снова получает психическое бытие в воспринявшем субъекте. К примеру, мне сейчас грустно; пока я молчу, пока у меня нет "грустного вида", печального выражения глаз, нет никаких вздохов и т. ? — мое душевное состояние неизвестно никому (при условии исключения предшествующих символов, дающих основание предполагать то или иное душевное состояние). Я говорю: "мне грустно", или пишу: "мне грустно", или сажусь за рояль и беру ряд минорных аккордов, или же придаю (намеренно или непроизвольно — здесь пока безразлично) моим движениям, фигуре и лицу "печальный вид" — и этими способами символизирую и "овеществляю" свое состояние. Символы моей грусти воспринимаются другими и снова принимают психическое бытие в их сознании.
Из этого примера виден механизм психического общения и основные стадии перехода психики от одного индивида к другому.
Отсюда же следует,что для возможности психического взаимодействия помимо других условий — наличности сознания или психики у субъектов взаимодействия, наличности воспринимающих аппаратов и т. д.
— необходимо еще одно дополнительное условие, а именно наличность более или менее одинакового проявления (символизирования) одних и тех же переживаний взаимодействующими субъектами, что, в свою очередь, дает возможность правильного толкования этих символов каждому из них.
Если этого условия нет — то нет и правильного психического взаимодействия, а раз нет последнего — нет и подлинной социальной группы.
Остановимся подробнее на сказанном. Почему необходимо, чтобы взаимодействующие субъекты одинаковым образом выражали одни и те же психические переживания? Потому, что психика, прежде чем перейти

48

к другому, "овеществляется", символизируется и только в виде этого символа дана другим членам общения. Простейшими примерами невозможности взаимодействия служат факты, когда два иностранца, например русский и англичанин, "разговаривают" между собой, не зная языка своего собеседника. Каждому известно, что из этого разговора ничего не получается: один говорит "про попадью, а другой про попа" Спрашивается, почему же они "не понимают друг друга"? Ответ ясен — потому что звуковые символы того и другого не тождественны. Оба собеседника могут быть знаменитыми учеными, могут имегь прекрасный слух, прекрасное зрение и т. д., но тем не менее ни тот ни другой не поймут друг друга. Если они кое-что и поймут, то скорее из движений, из мимики, из характера восклицаний, а не из слов. Стоит, однако, только допустить, что способы символизации и в остальных областях символики (световой, двигательно-мимической, "вещественной") различны — и тем самым мы принуждены будем думать, что психическое взаимодействие между нашими собеседниками будет совершенно исключено. Прекрасный художественный образец такого непонимания, вызванного на почве неодинаковой мимической символизации во взаимодействующих субъектах, дан Гюго в его романе "Человек, который смеется".
Вероятно, всякий помнит знаменитую сцену из этого романа, в которой "вечно смеющийся" человек сыплет громы и проклятия, преисполнен глубокого негодования, а остальные не только не думают, что он и в самом деле негодует, но, напротив, думают, что он смеется и говорит все эти бичующие слова лишь "шутки ради". Недоразумение это, как известно, вызвано было исключительно тем, что у человека во время его речи было "смеющееся" лицо'...
То же самое может быгь сказано и о любой форме символизации... Если бы кто-нибудь "беззаботно смеялся" и "весело улыбался" тогда, когда ему тоскливо и грустно, плакал бы тогда, когда ему весело, плясал бы тогда, когда он в отчаянии, с сжатыми кулаками, со стиснутыми зубами'бил бы кого-нибудь в знак того, что он его любит и ласкает, — то, очевидно, мы никогда не могли бы правильно понять его. Благодаря сказанному понятно, что "чужая душа потемки" и что разгадать подлинные ее переживания не так легко, а внешние символы всегда можно толковать различно, что мы и видим, например, в судебных прениях сторон. Здесь сплошь и рядом защитник и обвинитель, исходя из одних и тех же символов (поступков обвиняемого), рисуют совершенно противоположные картины психических переживаний подсудимого. Прекрасный пример сказанному дают "Братья Карамазовы" в той главе, где одни и те же поступки Мити Карамазова совершенно различно истолковываются прокурором и защитником.
После сказанного нетрудно согласиться с тем, что если бы у индивидов, постоянно соприкасающихся друг с другом и обладающих даже высокой психической жизнью, формы ее символизации и объективации были совершенно различны, то "правильного" психического общения между ними быть не могло бы. Каждый из них был бы для других каким-то живым непонятным существом, двигающимся, действующим, шумящим, но... и только... Такая совокупность индивидов была бы лишь совокупностью разнородных "чудесных" существ, связанных между собой не больше, чем связаны те куклы, которые проделывают ряд движений на подмостках уличного балагана или за стеклом
' Вторым примером может служить сцена "Смейся, паяц" из оперы "Паяцы" Леонкавалло

49

особых аппаратов, часто имеющихся на вокзалах. Таким образом, одним из необходимых условий для возможности правильного психического взаимодействия является наличность одинакового проявления одинаковых психических переживаний различными членами группы; где этой тождественности нет, хотя бы и были налицо высокая психика и "воспринимающие аппараты", — нет и психического взаимодействия, и тем самым и социальной группы как некоторого надындивидуального единства.
Исходя из сказанного, мы можем представить себе образно психическое взаимодействие, данное в социальной группе, в таких чертах. Прежде всего, нам здесь дан ряд индивидов, находящихся друг с другом в психическом общении... Между этими индивидами непрерывно возникают и исчезают различные психические течения. Каждое из этих течений в продолжение своего перехода от индивида к другим успевает символизироваться, затем как символ или раздражитель воздействует на воспринимающие аппараты других, доходит до их психики и там снова переходит из символического бытия в бытие психическое, которое в свою очередь проявляется вовне в тех или иных символах; эти символы снова воздействуют на других, снова претворяются в психическую форму и т. д. Таким образом, психическое взаимодействие конкретно представляется как бы бесконечным числом нитей, ежеминутно возникающих и исчезающих между членами общения, как бы множеством электрических искр, непрерывно перебегающих от одного к другим и обратно...
Для того чтобы возможно было это общение, необходимо, чтобы формы проявления символики были однообразны. Без этого условия искра, идущая от одного, или не будет воспринята другими, или же будет воспринята неправильно.
Теперь сделаем краткое резюме всему сказанному в этой главе: 1) Социальное явление дано там, где дано психическое взаимодействие между теми или иными центрами.
2) Таковыми центрами являются люди и высшие животные, обладающие развитой нервной системой.
3) Каждое психическое взаимодействие имеет две стороны: одну внутреннюю — чисто психическую; другую — внешнюю — символическую; первая для нас непосредственно не дана, а дана всегда лишь в виде символов.
4) Каждый из бесчисленных психических процессов, возникающих между двумя или большим числом членов общения, при своем переходе от одного субъекта к другим необходимо должен пройти через этап "овеществления" или символизирования.
5) Ввиду этого для возможности правильного психического общения — и тем самым взаимодействия внутри социальной группы — помимо других условий необходимо еще одинаковое понимание самих символов, объективирующих душевные состояния. Где этой тождественности совсем нет — нет там, по существу, и социальной группы. Где степень ее очень низка — там низки и слабы и психические связи, скрепляющие одних членов с другими.
Таким образом, уже краткое рассмотрение самого процесса психического взаимодействия приводит нас к мысли, что вне организации нет и не может быть социальной группы, так как именно одинаковое понимание символов и является одним из элементов этой организации — организации психической.

Если бы кто-нибудь предпринял анализ взаимного поведения членов какой-нибудь социальной группы, совершенно игнорируя психические процессы, происходящие в психике каждого члена при том или ином поступке, и описывая только внешние формы актов поведения, то вся социальная жизнь, или все то, что делает социальное явление категорией, ускользнуло бы целиком из-под анализа такого исследователя. Общество превратилось бы в этом случае в простую сумму взаимодействующих "масс", люди стали простой совокупностью атомов и молекул или простыми "центрами сил", а их акты, поведение и поступки перестали бы быть "актами" и превратились бы в простые "движения" этих масс. Ассоциация превратилась бы в простое "сложение сил", борьба — "в вычитание сил", убийство — в ряд движений "центра сил А" по отношению к "центру сил В"; акт убийства преступником жертвы качественно ничем не отличался бы в этом случае от операции хирурга и убийства солдатом врага на поле битвы, так как акты всех этих лиц с внешней стороны довольно близки и сходны. Для подобного исследователя не существовало бы ни актов борьбы, ни актов спасения, ни слов молитвы, ни слов ругани, ни поступков злых, ни поступков добрых — а все эти явления превратились бы в простую сумму тех или иных движений ряда "центров сил", их взаимных перемещений, в ряд звуковых комплексов определенной высоты и тона, с определенным числом колебаний и т. д. Одним словом, подобный исследователь, подошедший к анализу социального явления с чисто физическими и химическими методами и принципами, не увидел бы в социальном явлении ничего, кроме обычных физических и химических тел и их реакций. Как бы ни были прекрасны его микроскопы, телескопы и спектроскопы — он не наздет в актах людей и в них самих никакого элемента "добра" или "зла", "убийства" или "ненависти"; точно так же и в звуках, производимых людьми, он не услышит ни тона "проклятия", ни тона "благословения", ни тона молитвы, ни тона "приказа"; его аппараты не покажут ему ничего подобного.
Всякая грань между человеком и его поступками, с одной стороны, и между физическими и химическими телами и их формами взаимодействия — с другой, в этом случае исчезает'.
Из сказанного понятно, что подобное изучение не есть изучение социального общения людей, а изучение людей как обычных физических тел. Для того чтобы возможно было изучение социального явления, то есть психического взаимодействия людей, необходимо должны быть привлечены и психологические категории и понятия. На наш вопрос, что такое право, мораль, религия, искусство и т. д., наш воображаемый исследователь отвечает нам, что право — это "соотношение сил', а преступление — "утечка сил". Но ведь если право есть только соотношение сил, то чем же оно может отличаться от соотношения сил между грузом А и грузом В, находящимися на концах рычага? Ведь и тут тоже соотношение сил; но следует ли из этого, что соотношение грузов или сил А и В есть правовое отношение? И рассеяние теплоты блаюдаря лучеиспусканию есть также "утечка энергии". Но значит ли, что это рассеяние есть в то же время и преступление?
' Примерами такого трактования могут служить, например, работы Оствальда. Сознание для него есть лишь "течение нервно-энергетического процесса". Война, преступление и наказание — есть лишь "утечка" энергии; продажа-покупка — "реакция обмена" и т. д. См. его "Философию природы". Спб., 19O3.

51

Отсюда видно, что наш исследователь, изучая, социальное явление по вышеуказанному рецепту, не только не дал бы анализа тех или иных социальных фактов, но даже не коснулся бы их, оставив социальное явление в стороне целиком.
Как уже выше было указано, в последнем всегда необходимо различать, с одной стороны, психическую его сторону и, во-вторых, внешнюю сторону, объективирующую первую. Характер психических переживаний определяет собою характер поступков, подразделение первых обусловливает и подразделение вторых. Поэтому, анализируя социальное явление, и в частности поведение людей, живущих в группе, и пытаясь расчленить па те или иные категории бесконечно разнородные поступки, следует всегда исходить из анализа тех психических переживаний, которыми сопровождается тот или иной акт поведения человека. Этот анализ даст ктюч и к объяснению тех внешних актов, которые носят название поступков человека, из совокупности которых и слагается его поведение.
Со времени счоего рождения вплоть до смерти каждый человек непрерывно действует, производит бесчисленное множество актов и получает в ответ на эти акты бесчисленное множество реакций от других людей, в обществе которых он живет. Из совокупности его поступков создается его поведение; характер первых определяет собою и характер последнего. Эти акты по своему конкретному виду настолько разнородны и разнообразны, что нет никакой возможности хотя бы приблизительно перечислить и описать их. Но эта конкретная разнородность, однако, не мешает с известной точки зрения сгруппировать все эти поступки в определенные разряды и подвести их под вполне определенные немногочисленные категории.
Можно указать две такие основные категории, под которые подойдут все поступки человека. Одни акты человека есть делание чего-нибудь, другие акты — есть "неделание" чего-нибудь. Всякий конкретный акт подойдет тод одну из этих категорий.
Последняя категория "не делать" до последнего времени обычно понималась как категория "воздержания" от чего-нибудь. Поэтому все акты "неделания" и определялись как акты "воздержания".
Профессор Л. И. Петражицкий внес в это мнение поправку и вполне правильно указал, что не следует смешивать акты "воздержания" с иного рода актами "неделания", обозначаемыми им термином "терпение".
Стоит сравнить психический характер актов "воздержания" и актов "терпения", и разница между ними сразу становится ощутимой. Первые акты есть акты пассивные, состоящие в воздержании от каких-либо действий, а вторые есть акты активные, состоящие именно в терпении ряда воздействий, исходящих от других людей.
Если взять, например, христианское изречение: "Не противься злому" или "Если ударят тебя в правую щеку, то подставь обидчику и левую", то акты; предписываемые этой заповедью, получают существенно различный вид в том случае, когда мы будем толковать их как "акты воздержания", с одной стороны, и как "акты терпения" — с другой.
В первом случае эти акты получают характер пассивного воздержания от сопротивления обидчику. Действиям его не противятся, как необходимому злу. Если бы можно было сопротивляться им, не нарушая нравственного закона, то такое сопротивление было бы желательно и необходимо.
При второй же интерпретации этих актов они гласят: терпи обиды, ибо это терпение есть великая добродетель, в этом терпении есть вели-

52

кая ценность и для него нужны великие способности. Не несопротивление, а именно терпение нужно и требуется, чтобы победить зло и уготовить царство Божие. Не пассивное воздержание, а любовное действенное терпение подчеркивается во втором случае. Уже Достоевский с обычной прозорливостью подчеркнул эти акты терпения и в противоположность Толстому в этом смысле — смысле терпения — разъяснил заповедь Христа "не противься злому". "Пред иною мыслью станешь в недоумении, — говорит у него старец Зосима, — особенно видя грех людей, и спросишь себя: "взять ли силой али смиренною любовью". Всегда решай: "возьму смиренною любовью". Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное — страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего"'. Очевидно, что эта "смиренная любовь" не есть пассивный акт воздержания, а именно активный акт терпения.
Итак, совокупность всего поведения человека распадается на ряд актов и поступков, а последние при всей их эмпирической разнородности представляют 1) или делание чего-нибудь (facere); 2) или неделание (non-facere) чего-нибудь, в свою очередь распадающееся на разновидности: а) актов воздержания (abstinere) и б) актов терпения (pati).
Если теперь мы возьмем каждую из трех категорий поступков отдельно и попытаемся проанализировать различные акты, подходящие под эту категорию, то увидим, что не все эти акты сопровождаются одинаковым психическим переживанием2. Каждый из людей совершает множество актов делания. Так, например, я сегодня два часа занимался в конторе; заплатил 20 рублей моей хозяйке за комнату, возвратил товарищу взятые у него взаймы деньги и т. д. Все эти акты "делания" имели между собой то общее, что их делание или даже представление об этих действиях сопровождалось и сопровождается у меня своеобразным переживанием "обязанности". Я занимался в конторе потому, что "обязан" был заниматься, а хозяин конторы "имел право" требовать от меня этих занятий. Я отдал хозяйке деньги потому, что "обязан" был отдать, а за ней имелось право получать их.
То же самое переживание было у меня и при совершении акта — возвращения долга товарищу.
Подобных же актов делания я совершил еще очень много с той только разницей, что в этих случаях я за собой признавал право требовать от других ряда актов, а другим приписывал "обязанность" совершить эти акты. Утром я послал прислугу в лавку, и она пошла туда, затем попросил ее вычистить ботинки, и она вычистила... Я требовал от нее этих поступков потому, что себе приписывал право требовать их, а ей приписывал обязанность исполнить их.
Подобные же акты, сопровождаемые особым переживанием, наделяющим одних правами, а других — обязанностями, имеются и в остальных двух категориях актов: в актах воздержания и терпения.
Мне, например, очень хотелось взять несколько книг, которые были выставлены в витрине магазина, но я этого не сделал, воздержался, потому что "обязан" был не делать, а хозяин магазина имел право не терпеть моих покушений на его добро. Таким образом, этот акт "неделания" у меня сопровождался переживанием, наделявшим меня обязанностью "неделания" (воздержания от акта), а хозяина правом нетерпения.
' Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Спб., 1895. Т. 1. С. 379—380. 2 Само собой разумеется, что в дальнейшем принимаются во внимание только акты сознательные, а не рефлексо-инстинктивные или бессознательные.

53

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Диаграмма 3
чувственный