<<<     ΛΛΛ     >>>   

Страх человека перед самим собой как основа катастрофизма в ХХ веке: экзистенциализм, психоанализ и энвиронментализм
В новейшее время вектор катастрофизма неуклонно смещается от страха перед природными катастрофами в сторону страха человечества перед самим собой, перед теми разрушительными силами, скрытыми в личности, организациях, выработанных людьми, сообществах и силах, развязываемых как отдельным человеком, так и группами. Экзистенциалистская философия, фрейдизм, а также энвиронментализм, развившийся в последние десятилетия, — подтверждение этого сдвига. Разрушительные силы природы, конечно, действуют по-прежнему, но они отошли в область технических, технологических интересов, организационных усилий, направленных на предвидение возможных ущербов и уменьшение повседневных рисков. Прогнозы погоды, где жизнерадостные дикторы просвещают телезрителей о вероятности бурь, ураганов, наводнений, штормов, циклонов и т.д., достаточно наглядны в этом отношении. Философия же прочно сместилась в сторону осмысления разрушительного начала, скрытого в человеке.
Таким образом, в философии ХХ века разработка понятия страх обращена своим вектором в обратную сторону от макроисторических построений философии истории. Страхи перемещаются вовнутрь микрокосма человеческой личности. Главные страхи вызывают теперь уже не столько ураганы и эпидемии, сколько разрушительное начало, скрытое в самом человеке, в глубинах его личности. Соответственно, более всего разработанной тема страха оказалось в таких психологически-ориентированных философских направлениях, как экзистенциализм и фрейдистский психоанализ.
Страх — одно из центральных понятий экзистенциализма. Кьеркегор различал обычный “эмпирический” страх-боязнь (Furcht) и неопределенный безотчетный страх-тоску (Angst). Первый вид страха присущ не только человеку, но и животным. Это — страх перед конкретными предметами и обстоятельствами. Второй вид страха специфически человеческий, неизвестный животным. Страх-тоска появляется тогда, когда человек узнает, что он не вечен. Это — метафизический страх и его предмет — ничто — Angst в сущности и есть страх перед неизвестным будущим, которое неумолимо наступает с течением времени. Будущим, которое невозможно узнать и о котором можно только строить догадки. Отсюда и та мистическая власть людей и социальных институтов, которые способны убедить других (и возможно себя), что им удалось приподнять завесу над этой метафизической тайной. Человеческая культура выросла в поиске ответов на эти вопросы.
М.Хайдеггер развил кьеркегоровскую идею экзистенциального страха до ее логического предела. Он снял мучительную неопределенность этого страха, указав, что его концом и разгадкой является смерть. Она отнимает надежду, но снимает неопределенность и дает последние ответы на все заданные и незаданные вопросы. Мужественен тот, кто принял этот экзистенциальный предел как нравственную максиму, и руководствуется ей, проживая ограниченный срок своей жизни. Постоянная готовность к смерти есть, таким образом, один из ответов на невыносимый страх перед неопределенностью будущего. В довоенные годы Хайдеггер (Бытие и время, 1927) полагал, что страх, как и совесть, вина, забота есть условие подлинности человеческого существования, необходимые элементы личностного самоопределения. Это проистекает от значения ощущения времени в человеческой жизни. Время есть самая главная характеристика человеческого бытия. Страх необходим, ибо только тогда человек ощущает себя живым, когда он сознает свою конечность, временность. Как только он забывает об этом, избавляясь таким образом от страха, он погружается в неподлинное, “вульгарное” время — время, в котором нет глубоких человеческих смыслов. Тогда он изменяет своей сущности и уподобляется животным. Страх перед неизвестным будущим есть, фактически, ощущение времени, т.е. ощущение жизни. Отнимите его у человека, и он превратится в раба рутинных действий, повседневных забот и неосмысленных привычек.
Ж.-П.Сартр продолжил логику философского осмысления экзистенциального страха. Он связал его с другим основополагающим понятием человеческого существования — свободой. Этот поворот был очень важен, так как сместил понимание страха вовнутрь человеческой личности. Из внешнего обстоятельства, над которым человек не властен и которое угнетает и ослабляет его, страх превратился в чувство, доступное человеческому контролю. Сартровский страх (angoisse) — прежде всего подчиненный и покоренный, контролируемый, а значит подвластный человеку страх. Метафизический экзистенциальный страх Сартр интерпретирует как страх перед самим собой, перед своими возможностями и свободой. Эти возможности и эта свобода безграничны, и ограничение, и выявление их есть та жизненная проблема, которую человек должен решать всю свою жизнь. Жизненные задачи человек может выбирать, и он свободен в этом выборе. Даже заключенный и прикованный к своему креслу паралитик обладают свободой выбора, которой они могут воспользоваться так, как каждый из них это понимает. Человек может продолжать бояться немыслимого ничто и понимать свой страх как нечто внешнее, не зависящее от него, как условия и обстоятельства своей жизни. Он может смириться с ним. Но это не обязательно. Люди могут осмыслить страх как свою собственную внутреннюю проблему, решению которой они могут помочь только сами. Все остальное — лишь внешние обстоятельства, пределы, о которых они могут думать, или не думать, и в этом они тоже свободны. Освобождение от страха перед будущим приходит в решениях и действиях, которые предпринимает человек. Никакие обстоятельства и никакой страх перед будущим не могут овладеть человеком, по крайней мере овладеть полностью, никакое давление внешних обстоятельств не может оказаться достаточным, если человек выбирает свободу. Свобода прежде всего есть свобода от страха перед самим собой.
Даже в тех случаях, когда экзистенциалисты обращались к философии истории, как, например, К.Ясперс, они сохраняли внутреннюю ориентацию на человеческую личность. “Историчность — считал К.Ясперс, — это нечто своеобразное и неповторимое. Она являет собой традицию, сохраняющую свою авторитетность, и в этой традиции континуум, созданный воспоминанием об отношении к прошлому... В историческом сознании присутствует всегда нечто исконно свое, индивидуальное... история есть то происходящее, которое, пересекая время, уничтожая его, соприкасается с вечным” (20).
История всегда незавершена, ибо конечен и незавершен человек. Сама по себе история окончена быть не может, “Она может кончиться лишь в результате внутренней несостоятельности или космической катастрофы” (21). Отдельный человек может наполнить свою жизнь смыслом только и именно потому, что он знает, что его жизнь неизбежно прекратится. Человечество в той же степени может пронизать свое существование глубокими смыслами при условии, что всегда будет помнить о том, что то, что имеет начало, неизбежно имеет и конец. И даже если конец истории от нас, современников, так же далек, как и ее начало, значение конца истории не в самом факте гибели человечества, но в наполнении его настоящей, сегодняшней жизни смыслом. Финалистская позиция, которую возвращает в философию истории Ясперс, спорит с нефиналистским видением в научной картине мира. Здесь постоянный источник критики натурализма и позитивизма, которые тяготеют над наукой и ее идеологией, несмотря на все убеждающие блестящие ее достижения.
Другое влиятельное направление в философии ХХ века, где категория страха играет важнейшую роль — фрейдизм и психоанализ. Ранний фрейдизм также различал два вида страха — перед внешней опасностью и глубинный иррациональный страх. Последний, как и сартровский страх, есть страх перед самим собой. Однако природа его интерпретируется иначе: фрейдистский страх — это страх перед бессознательными разрушительными инстинктивными силами, сконцентрированными в человеке, перед импульсами, которые прорываются из глубин человеческого существа. Такая интерпретация страха актуализирует негативные стороны свободы, показывая, что искомая свобода, если она не одухотворена моральной ответственностью, не социализирована, может обернуться антисоциальностью, вихрем разрушения. Нереализованные желания, оставшиеся вне культурных смыслов и этических норм, таят в себе гигантскую катастрофическую силу. Бесстрашный сартровский человек, откинувший все внешние авторитеты и страхи, обращается здесь в демона-разрушителя. Он свободен и не боится даже самого себя — поэтому он представляет собой опасность для общества. Психоанализ показывает, что человечеству не следует вовсе отказываться от страха и от культуры, даже если она и носит репрессивный характер, как это утверждал Г.Маркузе. Человек должен страшиться разрушительного начала, заключенного в нем, тогда возможен компромисс между этим началом и ограничивающими требованиями реальности.
Э.Фромм, К.Хорни, Г.Салливен и другие последователи Фрейда придали его учению культурологический и социологический характер. Вперед выдвинулись отношения между индивидуально-психологическим и социальным началами личности, между культурой личности и культурой общества. Страх как понятие и категория занял в этих концептуальных моделях первостепенное место. Согласно Э.Фромму, страх — то чувство, которое является определяющим при формировании социального характера. Он является тем психологическим механизмом, который оттесняет, сдвигает на обочину и даже в сферу бессознательного те индивидуальные характеристики личности, которые входят в столкновение с господствующими в данном обществе культурными и социальными нормами. Результатом является формирование типов личности, распространенных в том или ином обществе. Сходство социально приемлемых черт облегчает взаимопонимание и совместную деятельность. Платой за это является подавление социально отторгаемых качеств с помощью страха. Страдающей стороной остается личность, которая сама, устрашившись, лишает себя части своего сущностного богатства индивидуальных характеристик. Массовизация индивида из его страха перед самим собой как уникальным существом, из его боязни выделиться, быть отличным от толпы, от других людей — вот результат социализации. Подобное омассовление, в частности, приверженность стереотипам, в том числе стереотипизированным массовым страхам, — одновременно плата, которую человечество платит за развитие своих потребностей в коммуникации, за облегчение и упрощение этой коммуникации индивидов между собой. Счастье быть понятым оказывается обратной стороной усечения самого себя для того, чтобы быть понятым.
Личность испытывает страх перед миром и другими людьми. Но страх — не только психологический, а также культурно-психологический феномен. Каждая культура навязывает свои страхи всем без исключения носителям данной культуры. Она указывает людям смыслы вещей и действий и задает образцы реагирования. Страх — очень эффективный механизм социализации. Может быть даже чересчур сильный, ибо он деформирует личность и рождает неврозы. Карен Хорни показала это в своем до сих пор не утратившем убедительность исследовании (22). Она различает нормальные и невротические страхи. Сами по себе характеристики этих страхов не так важны. Страхи могут вызываться внешними опасностями (природные бедствия, нападения врагов), социальными отношениями, установившимися в данном обществе (конфликты, угнетение, зависимость и т.д.), теми или иными культурными традициями (страх перед потусторонним, страх нарушения табу и т.д.), но если они диктуются данной конкретной культурой, то должны быть признаны нормальными. Культурой же предлагаются способы защиты от этих страхов, которые позволяют ее носителям “не страдать сильнее, чем это неизбежно” в данной культуре. Невротик, однако, страдает сильнее. Он находится в конфликте с самим собой и неспособен этот конфликт разрешить. Его страхи и защиты выходят и в количественном, и в качественном отношении за границы нормы. Достижением Хорни было то, что она сумела показать, что невротические страхи являются реакцией на те требования, которые культура предъявляет к личности. Соглашаясь с этими требованиями, человек надевает на себя некую маску (К.Г.Юнг называл ее persona), предъявляемую себе и окружающим, однако ее несоответствие его самости рождает глубокое и неосознанное чаще всего чувство вины, которое и запускает в действие невротический конфликт.
Во второй половине 60-х гг. стала развиваться новая форма страхов человечества перед самим собой и собственными разрушительными возможностями, касающаяся отношения человека с окружающей средой — инвайронментализм. Эта природоохранная тенденция включает большой комплекс идей, построенный на признании человеческой ответственности за весь нечеловеческий мир. Инвайронментализм возник как развитие христианской этики и одновременно критика некоторых ее интерпретаций. Он впитал в себя также многие идеи восточной философии. Инвайронментализм соединил новые моральные требования, новую философию отношения человека к природе, новое искусство и политику. Он существует и развивается и как комплекс идей, и как гражданское и политическое движение. С одной стороны, инвайронментализм является несомненным развитием христианского гуманизма, обогащенного опытом новых религий, в том числе восточных влияний. С другой стороны, он приобретает подчас антихристианские обертоны, вплоть до человеконенавистничества, когда именно человек, его деятельность объявляются зловредным источником разрушения окружающего растительного и животного мира, загрязнения почв, воздуха и воды. Для нас важно, что энвиронментальные идеи и движения выступают в качестве дальнейшего продвижения человеческой рефлексии и страхов, эту рефлексию сопровождающих, вовнутрь, т.е. на личность и человечество.
* * *
Анализ истории показывает, что страх перед будущим, попытки осмыслить его в контексте возможной грядущей катастрофизм является мощной традицией, действительной как для народной культуры, так и для элитарной религиозной и философской мысли. Очевидно, что традиция обладает гигантской силой инерции, без учета которой невозможно понять и представления нашего современника во всех странах, у всех народов. Она принимает многие формы, в том числе может быть включенной в опыт “из первых рук” — и личный, и семейный. Однако еще в большей степени страх перед будущим, идущий из истории, из прошлого человечества, предстает для личности в качестве вторичной информации, т.е. той, которую он получает из образовательных институтов, средств массовой информации, религиозных проповедей, философских текстов, литературы и искусства.
Историческая тенденция состоит в смещении вектора страхов: со страхов, обращенных вовне, на действия внешних по отношению к людям сил, к страхам, обращенным вовнутрь, т.е. к страхам человека и человечества перед самим собой. Эта тенденция нашла свое выражение в философской мысли, психологии, в инвайронментализме как новом мировоззрении, которое заставляет человека чувствовать свою вину перед окружением и страшиться своей собственной разрушительной активности.

Под редакцией: Шляпентоха В., Шубкина В., Ядова В.

(ПО МАТЕРИАЛАМ МЕЖДУНАРОДНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ)

Часть I. Страх перед будущим в современном мире: теоретические аспекты (В. Шляпентох, С. Матвеева)

Глава 2. Страх как социальный феномен

Страх, различные его формы, являются необходимой эмоциональной составляющей жизни практически каждого индивидуума, группы и общества. Способность испытывать страх и боязнь заложена в человеческом мозгу. Как удалось недавно выяснить британским нейрохирургам, в мозгу имеется специальный центр, который отвечает за боязнь и страх, испытываемые человеком в экстремальных ситуациях. Этот участок мозга, в зависимости от степени угрозы, подает сигналы другим участкам мозга, которые определяют модель поведения человека. Возможно, что это открытие потенциально сделает человека менее зависимым от переживаемых им чувств. Однако биологически “бесстрашный человек” был бы уже иным существом, ибо страх, рациональный или нет, служит, подобно физической боли, сигналом опасности. Его возникновение оповещает о потенциальных и реальных угрозах благосостоянию и даже самому существованию людей, групп или обществ.
Вместе с тем, хотя страх как сигнал потенциально негативного развития, событий или процессов является постоянным компонентом человеческой жизни, он столь же неуклонно компенсируется различными “перекрывающими” механизмами, которые облегчают и даже подавляют это чувство. Типы и интенсивность различных страхов, также как и интеракции между страхами и их антидотами, изменяются исторически; они также различаются в обществах и культурах. Имеют место и зависимости от этапа жизненного цикла. Уже Аристотель в своей “Риторике” заметил, что молодые люди менее подвержены страху, но и более безрассудны, тогда как более старые осторожны и осмотрительны. Эти вариации детерминируются многочисленными факторами, весьма различными по своей природе, начиная от истории наций до их текущих экономических настроений.

Страх — чувство и эмоция
Приходится признать, что в социальной науке до сих пор остается более распространенной скорее негативная, чем позитивная оценка эмоционально-волевой сферы человека. В оппозиции “разум — эмоции” вторым отдается подчиненное место. Их рассматривают скорее как дезорганизующее и разрушительное начало, которое должно быть подчинено разуму и управляться последним. Данная традиция исторически сложилась в процессе наблюдения над такими эмоциями, как гнев, ярость, паника, которые было легче видеть и которые резко выделялись на общем более ровном эмоциональном фоне жизнедеятельности личности. Эта оценка имеет также и религиозные корни, идущие еще от борьбы христианства с язычеством. Как известно, христианская аскетическая традиция дискредитировала эмоции и чувства, связав их со злом и грехом. Правда, эта строгая оценка касалась скорее других эмоций, чем страха. Последний должен был помогать богобоязненным, а значит, праведным людям справляться с искушениями, возбуждающими у них запретные чувства. Страх в религиозной этике не относился к запрещенным чувствам. Благоговейный страх, соединенный с любовью, по отношению к богу, страх, смешанный с отвращением, — отношение к греху и злу.
Конструктивисты и, в частности, психолог Магда Арнольд (1) связали эмоции с когнитивными процессами и оценкой ситуации или стимула. Более конкретно эту проблему изучали американские психологи Ф.Элсворт (Phoebe C. Ellsworth) и К.Смит (Craig A. Smith) (2), которым удалось разработать систему зависимостей между определенными эмоциями и комбинациями оценок. Страх оказался связанным с неуверенностью. Он также обычно объединялся с другими негативными эмоциями, как, например, тревога, гнев, ярость, ужас, стресс, паника, апатия и депрессия.
Другая познавательная традиция оценивает эмоциональную сферу человека более позитивно. Во-первых, эмоции и чувства рассматриваются в своей самоценности. Во-вторых, признается важность чувств и эмоций как источника творчества, установления ассоциативных связей и вдохновения. Кроме того теоретики указывают на важность чувств для развития способности к пониманию и эмпатии, необходимых для взаимодействия людей. Исследователи, придерживающиеся этой традиции, подчеркивают, что чувства и эмоции важны как мотивирующий фактор. Жизненно необходимыми качествами является также адаптивная функция чувств. В этом же смысле может быть истолковано представление о связи испытанного человеком чувства страха и более осторожном его поведении в результате полученного опыта. Эта традиция, идущая от Аристотеля и Цицерона, также важна для понимания социальных функций страхов, в том числе массовых. Она может быть интерпретирована в терминах научения более эффективному (правильному, комфортному и т.д.) поведению.
Понимание конструктивистами страха как функции оценок подводит к необходимости рассматривать его через связи с окружающей средой, и в частности, социальной и культурной средой. Важно также подчеркнуть, что страх оказывается предметом научения. Это особенно четко видно на одной из теорий, объясняющих фобии или неконтролируемые иррациональные страхи. Так, испуг отца или матери, наблюдаемый ребенком, может привести к появлению у него фобии как наученного свойства. Страх, который такой ребенок перенял от своих родителей, может превратиться в чувство, неподвластное разуму. Идея о внушенных или наученных страхах представляется весьма важной для изучения социальных проблем возникновения и распространения страхов в обществе.

Типология страхов
Специфичные и универсальные страхи
Общепризнано, что страх есть сдерживающее начало, формирующееся под влиянием различных факторов. Так называемый “объективный характер” воспринятой угрозы только один из них, однако часто решающий. Так же как и упоминавшимся уже Гуду и Бен-Иегуде (1994), авторам близка позиция “умеренного социального конструктивизма”, которая позволяет избежать крайностей наивного реализма, с одной стороны, и тотального релятивизма, сторонящегося “объективной действительности” как важной категории анализа, с другой.
Несомненно, что образы страхов изменяются в ходе истории. Например, содержание и репертуар страхов в Средневековье были во многих аспектах другими, чем теперь, а повсеместно встречающийся страх перед упадком нравственности не только изменяет свои формы и конкретное содержание от одного периода к другому в пределах одной и той же культуры, но также различается по этим и другим параметрам в разных культурах (3).
В дополнение к исторически и культурно детерминированным страхам, однако, имеется также некоторое число универсальных страхов, которые воспроизводятся с небольшими вариациями в разное время и в разных культурах. Среди них — страхи перед природными бедствиями, войной и утратой независимости для этнической группы или нации, боязнь голода, критического снижения уровня жизни, анархии и преступлений в обществе. Сходства в страхах, встречающиеся в различное время в разных культурах дает возможность современным ученым раскрыть содержание документов прошлого, посвященных различным катастрофическим угрозам, начиная от библейских пророчеств до апокалипсических предсказаний лидеров современных сект.

Социализированный и несоциализированный страх
Как известно, К.Леви-Строс различал “сырое” и “вареное”, т.е. природное и культурное начала. Продолжением этих идей выступает различение, соответственно, “сырого” (raw) и “почтительного” (respectful) страхов (4). Первый — несоциализированный, более близкий к природным реакциям живого существа на опасности существования. Второй — социализированный. Исторически второй тип страха реализовался как страх перед авторитетом. Почтительность, вежливость, самоограничение перед лицом кого-то или чего-то, оцениваемого как более значительное, чем данная личность, лицо или установление, социальный институт или вещь — характеристики второго типа. Таким был страх детей перед отцом в традиционной семье, членов племени перед вождем и, наконец, перед тем высшим авторитетом, каким является Бог. Не случайно, страх и благоговение обозначаются одним и тем же словом (awe). Социализированный страх смешан с уважением, послушанием как добровольным самопринуждением личности к выполнению ею определенных действий.
Социализированный страх является тем социальным отношением, которое оставляет место самоуважению личности. Он основан на признании иерархических отношений нормой, определяющей взаимные права и обязанности всех лиц, вовлеченных в это отношение. Длительный опыт социальной жизни, основанной на нормах обычного и юридического права, лежит за “почтительным” страхом перед авторитетом. Эти нормы определяли не только права и обязанности авторитета, но и лица, этот авторитет признающего.
В Новое время “почтительный” страх был перенесен на государство, его законы.
В ситуации аномии социализированный страх разрушается, ибо разрушены старые нормы, тогда как новые еще не сложились. Нигилизм часто является результирующей этой социальной ситуации.
Особую опасность для существования социализированного страха представляют длительные аномии, которые могут складываться в процессе глубоких социальных сдвигов, охватывающих большие массы людей. Здесь можно сослаться на случай России. В России традиционный страх перед авторитетом начал разрушаться еще в прошлом веке. Страна попала в исторически сложную ситуацию, чреватую широким распространением процессов разрушения традиционных норм при слабом формировании новых. Это было характерно и для столичных городов, и для традиционной деревни. Так, освобождение крестьян от личной зависимости перед землевладельцами освободило их и от традиционных патриархальных связей, в частности, разрушило и “почтительный” страх перед авторитетом. Это означало лишение покровительства и защиты. Не случайно, после реформы 1861 года было замечено, что крепостной крестьянин по сравнению с освобожденным выглядит более уверенно. Тогда как первый держится с известным достоинством, второй суетится и кажется каким-то потерянным. Наблюдение это весьма праводоподобно, ибо крепостной крестьянин имел установившиеся отношения со своим хозяином, возможно прав у него было не так много, но он хорошо знал их, так же как и свои обязанности. Освобожденный крестьянин вместе со свободой лишился того, что в современной России называют “крышей”. Одинокий, без ясных прав и обязанностей, он оказался один на один со всем миром. Результатом могла быть и стала тревога и неуверенность. Былой социализированный (“вареный”) страх перед хозяином уступил место дикому несоциализированному “сырому” страху перед неизвестностью. Такой “сырой” страх перед будущим стал питательной средой для роста иррациональных страхов, неопределенных экзистенциальных страхов перед опасностями существования.
В ситуации массовых крестьянских миграций начала ХХ века традиционный “почтительный” страх перед авторитетом разрушился вовсе. Любовь и благоговение, смешанное со страхом, перед высшими авторитетами, в этой ситуации пострадали не менее, если даже не больше.
Несколько волн нигилизма, которые пережила Россия, раз за разом ослабляли страх перед каким-либо конкретным выражением авторитета. Интеллигентский атеизм и массовое двоеверие подточили благоговейный страх перед Богом. Реформы, урезавшие права землевладельцев, не могли не ударить по авторитету помещичьего сословия. Государство и его законы, которые являются воспреемниками традиционных патриархальных и средневековых авторитетов, в России воспринимались негативно (что сохраняется во многом и до сих пор).
В современной России “почтительный” страх настолько ослаблен, что иногда приходится задумываться, существует ли он там вообще.

Страхи индивидуальные и массовые
Индивидуальные страхи бесконечны по своему содержанию. Типологически, однако, они могут быть разделены на сугубо личностные страхи, подчас вполне уникальные, так происходит тогда, когда данный индивид опасается чего-то или кого-то, чего или кого обычно другие люди не опасаются, и страхи, разделяемые многими людьми (группой, обществом, человечеством в целом).
Массовые страхи — социально приемлемая форма, в которой находят выражение индивидуальные страхи. Массовые страхи создаются в процессе социальной и культурной коммуникации. Достаточно часто они стереотипизированы.
Культурные антропологи, изучавшие проблему рисков, пришли к убеждению, что культура, культурные нормы и ценности являются определяющими в оценке опасностей и рисков (5). Таким же образом культура определяет и страхи. Некоторые распространенные страхи в массовом обществе могут быть рассмотрены как элементы массовой культуры. Например, в последние годы в американском обществе резко усилился страх перед курением как вредной привычкой и фактором повышенного риска заболевания раком легких. За годы публичного говорения курение и курящие превратились в “культурную тему”, которая обросла массой выступлений, газетных и журнальных статей, монографий, научных исследований, радио- и теледиспутов. Публичный дискурс и массовая озабоченность этой проблемой привели к значительным сдвигам в массовом поведении. Резко снизился процент курящих. В публичных местах ревностно соблюдается разделение мест для курящих и некурящих. В ряде учреждений запретили курить вообще. Правами курящих как меньшинства, которое может оказаться ущемленным некурящим большинством, озаботились борцы за права человека. Дебаты о табачных компаниях, требования и претензии к ним развернулись на всех уровнях государственного управления, включая сенат и высшую федеральную власть. Принимаемые властями решения и последующие действия, как и действия общественных организаций и частных лиц, ориентированы на создание общественной атмосферы, ограничивающей курение рамками сугубо личных решений, касающихся конкретно самого курящего человека и его ответственности за свое собственное здоровье и жизнь.
Массовыми могут быть признаны любые общераспространенные страхи. Такие страхи отражают иерархию ценностей и предпочтений, сложившихся в определенном обществе, его слоях и группах. Их содержание охватывает наиболее значимые сферы индивидуальной и общественной жизни.
Часто люди испытывают страх по отношению к чему-то определенному, потому что в их культуре это что-то считается страшным. Например, масоны страшны не потому, что вред, причиненный ими, имеет источником семейный, личный или исторический опыт, но потому, что существуют соответствующие культурные предрассудки. То же самое можно сказать и о распространенных страхах перед определенными предметами, объектами и ситуациями, начиная от простого суеверного страха перед переходящим дорогу черным котом до рафинированного, но такого же по сути суеверного страха перед “магическими” числами и расположением звезд.
Массовые страхи часто ориентированы на ситуации, складывающиеся в социальной среде, и их динамика гибко следует за этими ситуациями как любое массовое настроение. Как элемент массовых настроений страхи достаточно подвижны, они могут выдвигаться вперед и даже доходить до уровня паники (некоторые из этих ситуационных страхов были описаны в уже упоминавшейся книге “Моральная паника”). Похоже, что подчас волны страхов подобны клапану, и их функция состоит в “выпускании пара”, т.е. снижении уровня тревожности, накопившейся в обществе. В то же время некоторые страхи задерживаются достаточно долго, сохраняясь как значимый элемент общего эмоционального фона социальной жизни. Такие страхи запоминаются надолго. Обычно они возникают вокруг серьезных проблем, бедствий и ущербов, таких, например, как война, длительный экономический или политический кризис, революция. Подобные массовые страхи откладываются в “коллективной памяти чувств” того или иного общества и уходят в “копилку” культурного наследия. Отождествление немца с фашистом и страх перед ним как перед фашистом сохранялся в России достаточно долго после окончания войны. Ужас перед татаро-монголами, когда-то сжигавшими русские города и убивавшими его жителей, был пронесен через столетия.
Массовые страхи сильно различаются от страны к стране, что будет показано нами далее на примере сравнения главных американских и русских страхов.
Имеет также смысл различать идеологические страхи как форму социальных страхов и конкретные общераспространенные страхи обыденной жизни.
Идеологические страхи внушаются государственной пропагандистской машиной. Советская идеология, например, активно насаждала страх перед США и другими западными странами. В годы приграничных споров между СССР и Китаем был силен массовый страх перед китайским нашествием. В сталинские времена боялись “врагов народа”. В то же время люди поддаются внушению тогда, когда это отвечает, хотя бы в какой-то степени, их осознанным или неосознанным страхам. Идеология в данном случае дает этим страхам понятийное и образное выражение. Так, страх перед Западом опирался на сильно развитый страх перед внешним миром деревенских жителей и новых городских переселенцев. Суеверный страх перед “вредительством” был перенесен на указанных государственными авторитетами “врагов народа”.
Страхи обыденной жизни в большей степени отражают семейный и личный опыт. Часто они идут из детства и связаны со стремлением защитить себя от различных опасностей окружающей среды: страх перед пожаром, наводнением, острыми предметами, которыми можно обрезаться; боязнь утопления, падения с высоты, электричества, встречи с опасными незнакомцами и т.д.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Надо перетерпеть опасности
Кризис в системе здравоохранения

Таблица 5
Действующим составляет 6