ΛΛΛ     >>>   

Попова И. Повседневные идеологии

Понятие идеологии

Идеология не ограничивается концепциями, создаваемыми интеллектуалами, и охватывает различные сферы общественного и индивидуального сознания – “от научного знания до религии и повседневных представлений о надлежащем поведении вне зависимости от того, истинны эти представления или ложны” [1, с. 98]. В этом определении особое значение имеет то обстоятельство, что речь идет о надлежащем поведении, независимо от того, имеют ли идеологии повседневный характер, привнесены ли религией, либо являют собой трансформацию научных знаний в “программу поведения”. Следуя взглядам К. Манхейма, П. Бергер и Т. Лукман полагают, что влиянию идеологического контекста подвержено все человеческое мышление, за исключением математики и некоторых областей естествознания [2, с. 22]. Своеобразие и характер структуры сознания, ее зависимость от определенной “социальной сферы” характеризует, по мнению К. Манхейма, идеологичность человеческого мышления, которая не рассматривается как неправда, ложь и т. д. [3, с. 73]. Идеологичность определена оценочно-ориентирующей функцией сознания, которая направлена либо на сохранение действительности (в терминологии Манхейма, собственно "идеология"), либо на ее изменение (утопия).
Особое место в понимании природы идеологии занимает марксистская концепция взаимосвязи идей и интересов. Принципиальным для понимания идеологии имеет понятие ложного сознания, сознания, которое приписывает себе “самодоcтаточность” и всеобщность. Именно мнимой “самодостаточностью” и кажущейся всеобщностью определяется, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, иллюзорность идеологических представлений. “Идеология, – пишет Ф. Энгельс в письме к Ф. Мерингу, – это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом” [4, с. 83]. Аналогичную мысль формулирует Н. Луман. “Опора всякой идеологии, – пишет он, – состоит прежде всего в некоммуницированности проблемы, с которой идеология связана, в зашифровке того, что ее вдохновляет, в невидимости ее исходного пункта” [5, с. 199]. Необходимость выдать частный интерес за всеобщий, использование для этого “идеализированных” фраз и представлений обусловлены основной функцией идеологии – консолидировать и направлять поведение социальных общностей. В современной социологии знания преодолевается односторонность марксовской концепции, в которой не подвергается сомнению обусловленность идеологии интересами классов, а также необходимость “мыслителей”, “идеологов”, выполняющих специализированную функцию воспроизводства иллюзий класса о самом себе. Маркс и Энгельс не связывали понятие идеологии с интересами пролетариата, ибо последний, как они считали, не нуждался в иллюзиях. Не называли они идеологией и коммунистическую доктрину, которая, по их мнению, была “лишь общим выражением действительных отношений проходящей классовой борьбы, выражением совершающегося на наших глазах исторического движения” [6, с. 438]. Классики марксизма оказались неспособны подвести свою собственную позицию под понятие идеологии. В еще большей степени эта неспособность выразилась в официальных и радикальных версиях марксизма. Тем не менее, общесоциологическое содержание марксистского понимания идеологии позволяет объяснить процессы, происходящие в общественном сознании, в контексте объективных социальных изменений.

Идеологичность повседневного сознания и проблема легитимации
Идеи становятся материальной силой, когда они овладевают массами. Обычно имеется в виду материальная сила теории. В то же время неправомерно постулировать “нетеоретичность” обыденного сознания и сводить его к общественной психологии. Маркс, считавший, что идеология создается “мыслителями” класса, не отрицал того факта, что “на основе материальных условий и общественных отношений” весь класс творит не только своеобразные чувства и иллюзии, но и образы мысли и мировоззрения [7, с. 145]. В современной социальной феноменологии показано, что регуляция поведения осуществляется с помощью “повседневных теорий”, концептуализирующих ценности и интересы. При этом усвоение теории в повседневной жизни “начинается уже в практике приспособления поведения к внешним требованиям культурной формы и носит характер постепенного разъяснения, понимания и уточнения смысла символических аспектов поведения”, – пишет Л.Г. Ионин [8, с. 221].
Сходство “повседневной” идеологии и идеологии “специализированной” состоит в том, что и та, и другая используют механизмы легитимации. М. Вебер понимал легитимацию не только как “законность” власти, но и как веру в ее законность, обусловленную представлением о ее ценности. Под легитимацией понимается объяснение и оправдание институционального порядка, придание ему ценностно-нормативного характера. При этом легитимация связана не только с ценностями, но и “знанием” [2, с. 153]. Легитимация, осуществляемая повседневным сознанием, предполагает определенное теоретизирование, которое обращено к ценностным представлениям, а “знания”, используемые при легитимации, имеют мотивируюший характер. Легитимация как раз направлена на то, чтобы частный интерес выглядел как общий, в той или иной степени массовый. “Например, расовое мифотворчество американского Юга, – пишет П. Бергер, – служит легитимации социальной системы, в которую входят миллионы людей. Идеология “свободного предпринимательства“ способствует маскировке монопольно действующих крупных корпораций, у которых если и осталось что-то общее с предпринимателями старого образца, так это постоянная готовность надуть своих сограждан” [9, с. 174]. Легитимация массовым сознанием каких-либо институциональных порядков не сводится к простому повиновению. Легитимность порядка – это авторитетность, вера в его правомерность и справедливость, что, в свою очередь, предполагает абстрактные представления о правомерности и справедливости.
П. Бергер и Т. Лукман выделяют четыре уровня легитимации. Первый уровень – дотеоретический – включает простые обозначения языка, устанавливающие статусные позиции. Второй уровень содержит уже теоретические утверждения, хотя и в зачаточной форме. К ним относятся различные объяснительные схемы, которые непосредственно связаны с конкретными действиями, в частности моральные максимы, сказки, легенды и другие способы интерпретации жизненного мира [2, с. 155]. На третьем уровне легитимация становится специализированной, выходит за пределы практического применения и становится “чистой теорией” [2, с. 156]. “Четвертый уровень легитимации, по Бергеру и Лукману, составляют символические универсумы,... имеющие отношение к реальностям, отличным от реальностей повседневной жизни” [2, с. 157].
Можно ли считать, что “повседневные теории” тождественны по своему содержанию специализированным теориям? Например, можно ли считать, что “символические универсумы” вообще не фунционируют в повседневном сознании? В рамках исторической антропологии убедительно доказана относительная самостоятельность двух идеологий – “писанной”, творимой интеллигенцией, и “неписанной”, имеющей хождение в массах. Е. М. Штаерман показала сходство образов, содержащихся в сочинениях философов первых двух веков Римской империи и в эпитафиях “маленьких людей”, объясняет это сходством “умонастроения”, типичного для Рима этого периода [10]. А. Б. Ковельман, решавший проблему взаимоотношения “культуры масс” и “культуры верхов” в птолемеевском Египте, считал, что то и другое (несмотря на их противоположность) объединяет риторический стиль. “Синтез философии с риторикой, – пишет он, – пропитывает и христианскую проповедь и стоическую диатрибу. Вторая софистика создает язык элиты, а говорят на нем массы” [11]. Аналогичную проблему ставит А. Я. Гуревич, характеризуя средневековую народную культуру: “Великий немой”, “великий отсутствующий”, “люди без архивов и без лиц” – так именуют современные историки народ, когда для него был закрыт непосредственный доступ к средствам письменной фиксации культурных ценностей” [12, с. 8]. А. Я. Гуревич отмечает, что не только язык, но и содержание литургических текстов “приноравливалось” к сознанию паствы, актуализируя определенный пласт идей и представлений. Таким образом формируется культурно-идеологический комплекс, который А. Я. Гуревич называет “приходским католицизмом” [12, с. 24].
“Культурно-идеологический комплекс”, характеризующий массовое сознание советского периода, изучен недостаточно. Хотя “советский человек” остался “немым” не в меньшей степени, чем человек Средневековья, нет оснований отождествлять официальную коммунистическую идеологию с тем комплексом идей, которые разделялись ”народом” и определяли поведение большинства населения. Идеологию “советского человека” нельзя считать лишь примитивизированной марксистско-ленинской идеологией. Проблема двух культур и идеологий решается в данном случае как проблема “двоемыслия”, несоответствия официального и “приватного”, которому были подвержены и “верхи”, и “низы” советского общества. При этом “широко понимаемая двойственность, бинарность нормативно-ценностных регуляторов может считаться свойством любых социо-культурных систем и эпох” [13, с. 15]. Ю.А. Левада считает, что именно в советском обществе двоемыслие становится тотальным, ничем не ограниченным, хотя в первую очередь “школу двоемыслия” проходили элитарные слои [там же].

Социальные представления как компоненты повседневной идеологии
Социальные представления можно определить как когниции, характеризующиеся синкретичностью и многообразием своих функций – познавательных, объясняющих, ориентирующих и других. “Под термином “когниция”, – писал Л. Фестингер, – я подразумеваю любое знание, мнение, убеждение, относящееся к окружению, кому-либо или чьему-либо поведению” [14, с. 99]. Для обозначения когнитивных компонентов обыденного сознания используется также понятие “belief”, переводящееся как “вера”, “убеждение”, “мнение”, “верование”. Глагол “believe” означает не только “верить” и “придавать большое значение”, но и “думать”, “полагать”. О.Р. Лычковская считает, что социальные представления и beliefs могут означать не только мнения и верования, но и научные знания, особым образом трансформированные обыденным сознанием, а также утверждения, основанные на эмпирических наблюдениях и логике [15]. Социальные представления и “beliefs” как когнитивные компоненты обыденного сознания не являются исключительно эмоциональными образами социального мира, а представляют собой субъективные конструкции, направленные на рационализацию и объяснение действительности. Именно эти конструкции образуют “повседневную идеологию” и обеспечивают выполнение обыденным сознанием идеологических функций. Совокупность представлений, образующих такую идеологию, является относительно целостной системой субъективных конструкций, характеризующейся большей или меньшей степенью устойчивостью. М. Рокич утверждает, что верования (beliefs) относительно истинности и ложности образуют структурированную систему, свойства которой могут быть описаны и измерены. Положение различных типов верований в системе представлений определяется тем, находятся ли они в центре или на периферии этой системы. “Верования варьируют вдоль центрально-периферийного измерения”, – пишет М. Рокич [16 , с. 3]. Чем ближе к центру системы расположены верования, тем они более важны для личности и тем в большей степени они сопротивляются изменению. При этом центральные верования играют определяющую роль в самоидентификации, самооценке личности, формировании концепции “Я” и Я-образа [16, с. 4]. Центральное место в этой системе, по мнению Рокича, принадлежит “основным”, “первичным” верованиям (primitive beliefs), которые приобретаются в процессе непосредственного столкновения с объектом (тип А). Верования типа А обычно подкрепляются и усиливаются социальным консенсусом. Отсутствие подкрепления ведет к потере самоидентификации и, в конечном счете, перестройке всей системы верований, изменению ценности представлений, связанных непосредственно или опосредованно с первичными верованиями. Верования типа В не зависят от того, разделяются они другими или нет. Верования типа С не являются первичными, они производны от верований А. К типу С Рокич относит веру в авторитеты. По сути, они представляют собой рационализацию базовых верований (тип А) и помогают личности реалистически и рационально “оформить” (round out) свою картину мира [16, с. 9]. Доверие к авторитетам обусловливает усвоение “производных” верований, относящихся к типу D. Представления этого типа не являются результатом непосредственного столкновения с объектами. Они являют собой феномены институционализированной идеологии и, наряду с референтными группами, обеспечивают чувство групповой идентичности [16, с. 11]. Верования типа Е относятся Рокичем к “непоследовательным”, ”маловажным”. Они, как и первичные верования, являются результатом непосредственного столкновения с действительностью, но не имеют существенного значения для всей системы представлений. Отсюда, в частности, следует, что “центральные” представления наиболее тесно связаны с другими представлениями и выполняют структурообразующую функцию в повседневных идеологиях. “Периферийные” представления связаны с центром опосредованно, через другие переменные, и часто имеют эпифеноменальную природу. Поэтому в “центре” системы могут быть как “первичные”, но и “вторичные” представления, транслируемые в качестве институционализированных идеологий. Положение представлений в системе изменяется в разных социальных, временных и региональных условиях. Это значит, что социологический диагноз ситуации предполагает не только характеристику содержания идеологических представлений, но и объяснение структуры повседневной идеологии в данном месте в данный период времени.
В опросах 1990-1991 годов роль своеобразного посредника между различными представлениями, а также представлениями и объективными характеристиками, играли политические взгляды и оценки. Именно они были “ведущими” по отношению к различного рода социально-экономическим представлениям. На основании политических представлений можно было с большей вероятностью судить об ориентациях в сфере распределения, отношении к различным видам собственности. И, наоборот, данные о социально-экономических представлениях не позволяли сделать достаточно надежный вывод об отношении к политической власти. Политические представления тогда связывались, скорее, с более абстрактными и терминальными ценностями, чем с более частными и конкретными [17, с. 68-73]. Если учесть явную нелегитимность политической власти, фиксируемую массовыми опросами, то можно предположить, что именно падение авторитета Коммунистической партии явилось решающим фактором девальвации идей социализма вообще и социалистических представлений в частности. Разрушение обыденной социалистической идеологии началось с отказа от “идеи социализма”, выраженной в пропагандистской терминологии и воспринятой в свое время как символическая культурная форма, степень усвоения которой соответствовала авторитетности передающего института. Социалистические идеи, транслируемые Коммунистической партией как “теории” социализма, трансформировались обыденным сознанием и воспринимались в соответствии с теми “первичными” представлениями, которые формировались в процессе непосредственной жизнедеятельности и поддерживались “другими” (тип А в терминологии Рокича). “Специализированные“ теоретические (в частности, научные) представления, становясь фактом обыденного сознания, вводятся в привычный контекст, становятся “своими”, привычными и конкретизируются. И в этом своем виде они демонстрируют не только сопротивляемость “внешнему” воздействию, но и устойчивость, “живучесть”, несмотря на то, что “авторитет”, благодаря которому они были инкорпорированы в относительно целостную идеологию, развенчан. Более того, “размывается” сама идеология, а представления, конкретизируюшие абстрактную идею (в частности, “идею социализма”) продолжают функционировать и приобретают относительно самостоятельное значение, выступают в качестве основы оценок и ориентаций. Разрушение сложившейся повседневной идеологии означает как бы “размыкание” общих представлений, являющихся вторичными и относительно неустойчивыми, и представлений “первичных”, более конкретных и устойчивых. Системообразующая идея, играющая до этого роль своеобразного стержня, может переместиться на “периферию” системы, либо вообще потерять свое значение. Совокупность функционирующих первичных представлений характеризуется аморфностью, а сами представления принимают характер стереотипов, обеспечивающих ту или иную степень адаптации к социальному окружению.
Делегитимация Коммунистической партии – своеобразного культурного института, обеспечивающего социализацию, привела к делегитимации общественного строя, который обозначался как “социалистический” и идентифицировался с партией. Уже летом 1989 г. большинство опрошенных одесситов возлагали ответственность за нарушение справедливости в обществе на партийные и советские органы и на “само общественное устройство” (27% и 30% соответственно). Отказ от идеи социализма четко обозначился уже в 1993 г. и сохранял устойчивость до 1998 г. (табл. 1).
Перестройкой структуры повседневной идеологии объясняются и так называемые “парадоксы сознания”: принятие идей рыночной экономики и неприятие предпринимателей, банкиров, менеджеров, торговцев; деклалирование приверженности правопорядку и законности и одновременно признание возможности нарушить закон “для пользы дела”.
Таблица 1
Представления о высших ценностях жителей Одессы и Одесской области, %

август 1993
Одесса

январь 1996
Одесса

январь 1998
Одесса

январь 1996
Одесская область

январь 1998
Одесская область*

Идеи социализма, коммунизма

5

3

5

7

6

Возможности, предоставляемые обществом капиталистического предпринимательства

6

5

4

3

 ΛΛΛ     >>>   

Идея социализма стала обыденной доктриной выживания
Влиянию идеологического контекста подвержено все человеческое мышление
Попова И. Повседневные идеологии социологии 1 инициативу
Панченко А. Анализ поведенческой активности безработных социологии