<<<     ΛΛΛ     >>>   

сколько мы выводим. Победа разума может быть только победой разумных»44. В этот момент он выбирает как

цельная личность, а не как представитель частичной функции. Но удержится ли он на этой позиции?

Параллельно истории Галилея Брехт показывает, хотя и вскользь, другую драму — драму папы Барберини. При первой встрече обоих на карнавале в Риме Галилей целее, тогда как кардинал Барберини раздвоен. Как математик — он понимает правоту Галилея, как служитель церкви — он против него. Пока не нужно принимать ответственное ре-

226

шение, его выручает маска. «... Моя сегодняшняя маска, — говорит он Галилею, — позволяет некоторую свободу. В таком виде я могу даже бормотать: если бы не было бога, то следовало бы его выдумать. Итак, наденем опять наши маски. А вот у бедного Галилея вовсе нет маски»45.

Но вот кардинал Барберини становится папой Урбаном VIII . Он не хочет пытать Галилея, он понимает его правоту и влияние. Но как на Галилея давит приверженность ученого к истине, так на папу давит его положение главы церкви. Если разобраться, его положение хуже, чем положение Галилея. Галилей открыл истину, и, даже если он предаст ее, история (по крайней мере часть историков) проявит к нему снисхождение. От папы же требуют «закрыть» истину.

Кардинал-инквизитор приводит те же аргументы, что и Маленький монах. Дело не в аспидной доске, доказывает он, а в духе мятежа и сомнения. Беспокойство, царящее в их собственных умах, ученые переносят на неподвижную Землю. «Они кричат, что их вынуждают числа. Но откуда эти числа? Любому известно, что они порождены сомнением. Эти люди сомневаются во всем. Неужели же нам строить человеческое общество на сомнении, а не на вере?»

Конечно же, это обвинение ложно. Наука по самой сути своей не может покоиться на скепсисе. Именно глубокая уверенность в силах человеческого разума и в своем праве искать истину заставляет ученых восставать против традиционных авторитетов и подвергать сомнению церковные догмы. Но это-то и пугает инквизицию.

И для папы эти аргументы куда убедительнее, чем для Галилея. Папа и вправду отвечает за сохранность существующего порядка. Если этот порядок начнет рушиться, разочарованные верующие будут винить не Галилея, который, на худой конец, всегда может сказать, что он отвечает за истинность своего открытия, а не за его социальные последствия, а папу. Дозволить еретическую мысль, плоды которой нельзя предугадать заранее, — осудят влиятельные современники. Запретить новорожденную истину — осудят потомки.

Глубоко символично, что во время этого разговора папу облачают. И когда облачение закончено, папа, уже при всех регалиях, не человек, а воплощение функции, носитель таинственной власти, принимает роковое решение. Позже католическая церковь еще раскается в том, что пы-

227

талась противодействовать науке и стала в глазах общественности символом реакции; поймет, увы, слишком поздно, что с точки зрения ее собственных интересов было целесообразнее (хотя в некоторых отношениях труднее) своевременно видоизменить собственную догму, чем вступать в безнадежную войну с разумом. Но эти вынужденные «понимание» и «либерализм» придут лишь через несколько веков, когда бессилие церкви станет очевидным. А пока что папа выражает общее мнение римской курии. Папа принял верное решение, папа может спать спокойно.

Наступает очередь Галилея. Но масштаб его выбора значительно больше. А потому больше и его психологические последствия. Сцена отречения завершается читаемой перед опущенным занавесом цитатой из Галилея: «Разве не ясно, что лошадь, упав с высоты в три или четыре локтя, может сломать себе ноги, тогда как для собаки это совершенно безвредно, а кошка без всякого ущерба падает с высоты в восемь или десять локтей, стрекоза — с верхушки башни, а муравей мог бы даже с Луны. И так же, как ма- I ленькие животные сравнительно сильнее и крепче, чем Г крупные, так же и маленькие растения более живучи»4б. Большой человек должен обладать и повышенной степенью прочности. Иначе падение, безвредное для маленького, для "него окажется смертельным. Великий Галилей этой повышенной моральной прочностью не обладает.

Оправдывает ли это Галилея? Брехт считает, что нет. В первой редакции пьесы рассказывалось, как Галилей, уже в плену у инквизиции, тайно написал свои «Беседы» и поручил своему ученику Андреа переправить рукопись за границу. Его отречение дало ему возможность создать новый важнейший труд. Он поступил мудро.

.В позднейшей редакции, написанной Брехтом под влиянием Хиросимы, Галилей обрывает панегирики своего ученика и доказывает ему, что отречение было преступлением, не компенсируемым созданной книгой, как бы важна она ни была. И дело не в том, что отрекаться от своих взглядов вообще постыдно, а в социальных последствиях этого отречения. «Я был ученым, который имел беспримерные и неповторимые возможности. Ведь именно в мое время астрономия вышла на рыночные площади... Но я отдал свои знания власть имущим, чтобы те их употребили или злоупотребили ими — как им заблагорассудится — в их собственных интересах... Я предал свое призвание. И

228

человека, который совершает то, что совершил я, нельзя терпеть в рядах людей науки»47. К этому суровому приговору присоединяется и Бертольд Брехт. Моральная оценка становится частью социально-политического анализа целостной ситуации,

Начиная нечто новое, человек не может с уверенностью сказать, будет ли его почин подхвачен и каковы будут его отдаленные результаты, ибо история складывается из деятельности многомиллионных масс. Но именно понимание общественной природы человека открывает истинную цену его индивидуальности. «Общественная история людей есть всегда лишь история их индивидуального развития, сознают ли они это, или нет»48.

Примечания

1 Впервые напечатано в журнале: «Новый мир», 1970, №12. Печатается с небольшими сокращениями. Статья была подготовлена и принята редколлегией при А.Т. Твардовском, но вышла в свет после его ухода.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Деятельности индивида с точки зрения общественных интересов

Какими они себя видят психология юношеской дружбы диалоги о воспитании
Редактор