<<<     ΛΛΛ     >>>   

Мы определяем архетип Самости как целостность и полноту личности (totality), и в качестве таковой Самость обнаруживает себя уже в начале человеческой жизни. Подобно тому как желудь содержит в себе все дерево, уже в раннем возрасте присутствует еще не осознаваемая целостность личности. Обыкновенно в первой половине жизни эго-комплекс обособляется от Самости, и лишь во второй ее половине со стороны эго предпринимаются попытки достичь личностной целостности. В идеальном варианте этот процесс длится до тех пор, пока не происходит полного осознания как эго, так и Самости (описание чего мы находим в дзэн-буддизме и в сочинениях некоторых мистиков), при котором эго на опыте постигает Самость и вновь образует с ней единство. Иногда, из-за того, что в начале жизни процесс отделения в силу каких-либо причин нарушается, эго не обособляется в должной мере от Самости. В результате, не сумев поляризоваться по отношению к остальной, бессознательной, части личности, такое эго как-то неопределенным образом смешивается с ней, и тогда вы имеете дело со странной личностью: либо ребячливой, либо слишком мудрой, и, соответственно, в меньшей или большей степени сознательной по сравнению с другими людьми, но вместе с тем безнадежно не способной осознавать самое себя, в общем, что называется, ни рыба ни мясо.

Анализировать таких людей — адская работа, потому что после того, как вы побеседовали с ними о бессознательном, они в каком-то смысле знают о нем все; и но существу, в этом они правы; тем не менее, если вы попытаетесь уменьшись влияние на них бессознательного и помочь занять по отношению к нему правильную дистанцию, то услышите от них, что они достаточно осведомлены о роли бессознательного начала, чтобы не допустить нежелательного развития событий. Поэтому вы должны добиться, чтобы в их психике — с помощью того же самого бессознательного — произошла определенная перестройка: была бы осознана важность чувствующей, т. е. нравственно-оценивающей деятельности сознания. Это предполагает долгую и утомительную работу, прежде чем вы сможете более или менее отчетливо различать в их душе оба фактора — эго и Самость.

Вспомним королеву, которая съела сначала красную розу; она должна бы после этого родить существо мужского пола, однако, в силу неправильного образа действий с се стороны, плод мужского пола смешивается со своей женской частью — в результате на свет появляется гермафродит, который облачен в неподобающую ему оболочку, то есть скрывается под женской или, как в данном случае, драконовской кожей — анимой, окружающей его в результате ошибки. Как известно, одним из высочайших символов Самости является Христос в окружении Церкви — vir a femina circumdatus (лат. «муж женой окруженный»). Невеста Христова — это Церковь, и в конце времен, когда осуществится полнота «возраста Христова», Христос полностью воплотится во всем множестве верующих в Него христиан, т. е. в Церкви, являя тем самым «мужа, облеченного женой». Женщина подобна окружности вокруг мужчины — божественного существа в самом центре мандалы, или Антропоса, который помещен в квадрате (символизирующем мужское начало Самости), погруженном в женское начало — подобно Будде, сидящему в цветке лотоса. У этого высочайшего символа человеческих стремлений имеется внушающая ужас, отвратительная тень, то есть негативный аспект, ч его-то обыкновенно и представляет наш принц-дракон. То же самое происходит, когда стремление имеет порочный и разрушительный характер, или не было осуществлено в жизни сознательным образом, а захватило человека врасплох, сзади, обернувшись вместо созидательных своими разрушительными и пагубными сторонами. Нащ принц Линдорм тоже являет собой мужчину, окруженного женщиной, с той, однако, разницей, что предстает в виде огромного куска кровоточащего мяса, окруженного драконьей кожей, что можно интерпретировать как регрессивную форму соединения противоположностей.

Подобные символы Самости всегда появляются, когда у индивида намечается тенденция решить проблему путем регрессии к предшествующей стадии цивилизации. В раннем христианстве, то есть в период, приблизительно охватывающий первое тысячелетие нашей эры, проблема жизни и взаимоотношений между мужчиной и женщиной поначалу решается в христианском духе. Будучи патриархальным по своему содержанию, христианское учение отсекает сексуальный аспект. Мужчина имел возможность вступать в отношения с реальной женщиной при помощи социального института брака (что-либо сверх этого считалось грехом), а вместо этого невостребованную часть своей анимы сублимировать и проецировать на деву Марию. Если вместо этого он проецировал образ анимы на какую-нибудь другую женщину, то навлекал на себя беду.

Но именно такое решение жизненной проблемы в целом и проблемы взаимоотношений между полами не теряло своей остроты на протяжении XI, XII и XIII веков. Христианские рыцари того времени предприняли попытку прояснить проблему анимы и человеческих взаимоотношений с помощью так называемых Дворов Любви («Les Cours d'Amours»), где бы мужчина мог дать выражение своему чувству к женщине. Эти дворы, несомненно, способствовали осознанию мужчиной проблемы анимы. Как и следовало ожидать, рыцари за это подвергались преследованиям, и к тому же это стало для них причиной нескончаемых нравственных и человеческих осложнений. Как раз в это время христианские рыцари вошли в соприкосновение с исламским миром, и многим из них стало казаться, что существующий здесь институт гарема предлагает определенное решение вопроса, поскольку предполагалось, что при наличии гаремов не будет существовать ни сексуальных проблем, ни старых дев, ибо каждая женщина имела бы мужчину и была удовлетворена в половом отношении.

С психологической точки зрения институт гарема — неплохое решение проблемы, поскольку предотвращает подавление сексуальности, однако, с другой стороны, нигде больше не существует настолько сведенного до минимума общения между мужчиной и женщиной, чем в гареме: мужчины беседуют с мужчинами, а женщины — только с женщинами. Мужчина обращается к женщине исключительно с эротическими шутками, настоящие взаимоотношения между мужчиной и женщиной неизвестны в этом типе цивилизации. Тем не менее, когда христианские рыцари соприкоснулись с психологией гарема, они оказались поставленными перед сильным искушением — видеть в гареме решение волновавшей их проблемы. Но такое решение было бы явной регрессией, и вот почему вы постоянно встречаетесь в мифах эпохи с мотивом опасности, которая исходит от исламского мира и которая предстает, в частности, в образе гермафродитоподобного существа.

Таким образом, рассмотренный материал позволяет нам сделать вывод, что даже если гарем и был бы выходом из затруднительного положения, то такой выход стал бы регрессией к прежнему, более примитивному состоянию. Это всегда великое искушение — вместо того чтобы нащупывать новое решение, регрессировать к предшествующему примитивному состоянию, где еще отсутствовала сама проблема. Вот почему некоторые люди едут на Гавайи или какой-нибудь другой остров, рассчитывая обрести там единение с природой, но дают этим лишь наглядный пример решения проблемы в регрессивной форме. В результате они становятся еще большими невротиками, чем были, потому что избранный ими путь неправилен.

ЛЕКЦИЯ 6

Нам необходимо еще рассмотреть с вами в датской сказке о короле Линдорме один не совсем обычный мотив: когда девушка, которая хочет освободить принца-дракона, должна надеть на себя десять рубашек и затем каждый раз, как жених-дракон предлагает ей снять рубашку, должна говорить, что ему тоже следует снять с себя одни из своих кож. И так продолжается до тех пор, пока дракон не превращается — после того как он снял с себя девять кож, а не ней еще осталась одна рубашка — в несчастную хныкающую и кровоточащую массу на полу. После этого девушка сечет его ореховыми прутьями и купает в сладком молоке, освобождая таким образом от лежащего на нем проклятия, и дракон превращается в прекрасного юношу.

Я начала интерпретацию с того, что попыталась выяснить, что могут означать эти многочисленные оболочки, эти девять кож, скрывающие истинную, хотя и неясную, природу принца-дракона. Я рискнула высказать предположение, что они обозначают комплекс, характеризующийся тем, что сознающее эго и архетип Самости смешаны и тем самым вредят друг другу. Я уже описывала людей, у которых эго отождествляется с Самостью, так что в результате ни эго данного лица, ни архетип Самости не могут функционировать должным образом, поскольку вследствие их контаминации не произошло необходимой поляризации в психике. Это лишь одна сторона такой фигуры, как принц, который скрыт под многочисленными драконьими кожами, но мы можем взглянуть на эту фигуру и под другим углом. В волшебных сказках принц и принцесса часто выступают в качестве персонажей, которые позднее становятся королем и королевой, поскольку они являются будущими королем и королевой, так сказать, in statu nascendi.[4]

В «Mustenum Conjunctions» д-р Юнг посвящает целую главу символическому значению короля в алхимии. Подобно тому как это имеет место в египетской геологии и мифологии, король в алхимии олицетворяет доминанту коллективного сознания. И если при этом старый король является символом изжившей себя или просто устаревшей системы коллективного сознания, то молодой — обычно представляет новый символ Самости. Как понимать то, что будущий король символизирует Самость, тогда как старый король в мифологии обычно олицетворяет доминанту коллективного сознания?

Чтобы нагляднее представить себе то, что я имею в виду, надо освежить в памяти некоторые исторические факты. Будда в момент снизошедшего на него под деревом бодхи просветления пережил определенный опыт Самости, и позднее, уже после того, как ему пришлось столкнуться с интригами против себя своих учеников, он постепенно стал символом Самости для окружавших его людей. Многие религиозные системы кристаллизовались вокруг фигуры Будды. ставшего не только символом божественного существа, единственного человека, достигшего состояния божества, но и символом Самости. Если вы обратитесь к буддизму на его поздних стадиях, то увидите, что Будда стал центральным образом для огромной религиозной коллективной организации, символической идеей, объединившей все то, что мы в настоящее время называем буддизмом, включая сюда и соответствующую религиозную систему, взятую в ее целом.

Мы могли бы также отметить, что фигура Христа претерпела в христианстве аналогичную эволюцию, ибо как только в ней кристаллизовался символ Самости, за ней осталось лишь значение центрального образа коллективной системы ценностей, а о том, что она была первоначально репрезентировавшим реальный внутренний опыт, напоминают теперь только исполненные показного благочестия слова богослужения. Остается в итоге система интеллектуальных понятий или благочестивых чувств, в то время как первоначальный символ медленно увядает и застывает в чисто обрядовой привычке, Именно это и символизирует собой старый король, благодаря чему его нередко изображают в качестве того, кто препятствует установлению нового порядка вещей. Когда волхвы предсказывают рождение божественного младенца, старый король трепещет, предчувствуя утрату господствующего положения. Поэтому он пытается уничтожить младенца, ибо некогда он сам являлся символом Самости, но теперь превратился в негативную и разрушительную силу, и это происходит потому, что Самость (как показал на огромном количестве примера Юнг в работе «Aion»), подобно всем другим архетипам, представляет собой не только неподвижное ядро психического, но и самообновляющуюся систему.

Если вы понаблюдаете за символизмом Самости и за тем, как он проявляется в отдельном человеке, то заметите, что Самость находится в состоянии постоянного изменения. Она утрачивает некоторые свои аспекты и беспрестанно обновляется. Поэтому Юнг сравнивает ее с некоторыми атомами водорода, которые в высших слоях атмосферы обладают свойством выбрасывать из себя время от времени одни электроны и поглощать вместо них другие. Похоже, что Самость в человеке проявляет подобную активность; она является динамическим центром психики, который, по-видимому, находится в состоянии непрерывного внутреннего изменения. Вот почему никакая существующая в сознании формулировка опыта Самости не может претендовать на абсолютный и окончательный характер на протяжении длительного периода времени — она должна постоянно подвергаться реадаптации, чтобы идти в ногу с этим изменяющимся процессом.

По этой причине религиозные символы, вообще говоря, должны постоянно интерпретироваться заново, и для живой религии всегда существует с одной стороны опасность окаменения, а с другой — опасность реформ, которые вызывают стремление полностью перестроить первоначальную концепцию и превратить ее во что-то более современное и приспособленное к потребностям новой исторической эпохи. То же самое справедливо и в отношении отдельного человека, ибо каким бы глубоким ни был ваш опыт, он всегда может устареть: бывшее истиной вчера перестает быть истиной сегодня, и то, что когда-то было вдохновляющим идеалом, превращается в устаревшую систему, препятствующую дальнейшему внутреннему развитию. В подобной ситуации вчерашней истиной следует пренебречь ради того, что истинно для нашей психической жизни в данный момент.

Следовательно, принц в волшебной сказке обыкновенно символизирует собой Самость in statu nascendi, которая самопроизвольно поднимается из глубин колективного бессознательного или же требует, чтобы ее выудили оттуда. Если прекрасный принц скрыт под множеством кож — как в нашей сказке,— то это означает, что данное содержание не имеет возможности появиться в своем настоящем виде, что оно вынуждено предстать поначалу в животном облике.

Нечто подобное вы иногда обнаруживаете в реальной жизни в тех случаях, когда у человека присутствует невероятно сильное безотчетное стремление или влечение. Такое влечение полностью овладевает людьми, но нас при этом почему-то не оставляет странное ощущение, что не оно на самом деле владеет ими. Мужчина может влюбиться в женщину и, кроме нее, больше ничего не желать на свете, но мы чувствуем, что не любовь его на самом деле мучит, что его «держит» какая-то идея, которую он не может осознать, и что если бы он осознал ее, то все его «страдания» как ветром бы сдуло. В данных случаях врач должен полагаться на собственное чутье. Люди становятся прямо-таки одержимы тем, что их влечет, и готовы настаивать, будто именно это и есть подлинный предмет их желаний, однако вы не можете избавиться от подозрения, что предмет их страсти всего лишь внешняя манифестация чего-то, что скрывается за ним, и что главный образ еще не нашел для себя выражения.

В принципе, можно утверждать, что если пациент обнаруживает симптомы непреодолимого влечения, почти одержимости, болезненной зависимости или неспособности пожертвовать своим желанием, то это все же не выражает главного, или еще не выражает. Нам следует в таких случаях занять выжидательную позицию, ибо можно быть уверенным, что там, где налицо подобное инфантильное желание, что-то не так. Необходимо переждать, чтобы наконец наступил момент, когда сокровенное ядро психики, сбросив с себя разнообразные личины, могло открыться нам в своей истинной сущности.

Интересно, что девушке в сказке, пожелавшей освободить от заклятия принца-дракона, необходимо надеть на себя большое количество рубашек. Это означает, что она должна замаскироваться и не показать себя обнаженной, то есть в своем истинном виде. Обычно об этом предпочитают не говорить, но иногда в процессе анализа нам приходится ловить себя на бессознательном противодействии пациенту, особенно когда он выступает с каким-нибудь совершенно нереальным требованием. Между тем нельзя просто отвергнуть это требование, потому что за ним скрывается нечто реальное. Но нельзя быть и наивным, поскольку, принимая требование пациента всерьез и соглашаясь таким образом принимать мнимое за действительно, вы рискуете расстроить собственную психику или испытать эмоциональный шок, что в любом случае повредило бы вашим взаимоотношениям с пациентом. Подпасть под влияние одержимости другого не заслуга, а, скорее, глупость. От вас требуется умение различать, чтобы быть в состоянии почувствовать, что является подлинным только с ним и устанавливая контакт и, наоборот, сторонясь всего что не подлинно. Это — одна из самых коварных проблем в подобной ситуации.

По существу, девушка в сказке своими действиями хочет сказать, что если дракон откроется в своей подлинной сущности, то она ответит ему тем же, но если он с дикой и напускной яростью набросится на нее, то она будет отсутствующей. Аналогичным образом, если вы наивно идете навстречу какому-нибудь требованию пациента, продиктованному его одержимостью, то это может привести только к разочарованию, ибо пациент неизбежно почувствует, что он попал в ловушку. Поскольку его требование не искренно и он, так сказать, придуривается, то лучшая часть его натуры надеется, что вы не попадетесь на эту удочку, а если вы все же попадетесь, то он от вас отвернется: лучшее в нем будет разочаровано тем, что его как личность восприняли на столь наивном уровне.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Объявиться там в образе лягушки почему
Если бы нормальный человек имел видение богоматери
Снятся сны с архетипическим содержанием
Франц фон М. Психологический смысл мотива искупления в волшебной сказке психологии 9 образом