Пиши и продавай!
как написать статью, книгу, рекламный текст на сайте копирайтеров

 ΛΛΛ     >>>   

>

Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история

(Элементарное социально-психологическое явление и его трансформации в развитии человечества)

Мозг и общество

Жизнь общества, история протекает на основе объективных законов этой формы движения материи. Но существование объективных законов развития человечества, разумеется, не противоречит существованию субъективного мира людей. Истории без субъектов нет. Общественно-исторический процесс — это всегда и во всем единство объективного и субъективного[1]. Основой при этом является объективное, осуществляется же объективное действиями живых людей с их субъективными, мотивами действий.

Некоторые историки и социологи полагали, что марксизм требует отвлечения от этой субъективной стороны общественных процессов, сводя «субъективный фактор» в исторических событиях преимущественно к идеологическим и организационным моментам, к наличию или отсутствию зрелой классовой партии в условиях революционной ситуации[2].

Вот отрывок из «Капитала» Маркса, показывающий, насколько глубже должен заглядывать марксист в психологический аспект даже чисто экономических явлений. Не товары отправляются на рынок и обмениваются, пишет Маркс в начале главы «Процесс обмена», а «лица, воля которых распоряжается этими вещами». Обмен — «волевой акт». Он обусловлен признанием людьми друг друга частными собственниками товаров. «Это юридическое отношение, формой которого является договор, — все равно закреплен ли он законом или нет, — есть волевое отношение, в котором отражается экономическое отношение. Содержание этого юридического, или волевого, отношения дано самим экономическим отношением»[3]. Следует ли отсюда, что волевой акт, волевое отношение лишь несущественная иллюзия? Или, напротив, гуманитарная наука должна со всей углубленностью познать и экономическое отношение, дающее содержание, и необходимую ему правовую форму, и осуществляющее его психическое действие-акт воли? А ведь что такое воля — это пока описано на языке общей психологии, но не описано на языке социальной психологии.

Французский историк и философ Шарль Моразе в предисловии к книге «Логика истории» рассказывает, как некоторое время тому назад он посетил один за другим Ленинград и Чикаго. В Ленинграде в павловском Институте физиологии перед ним раскрылось все величие и важность проникновения науки в деятельность мозга — «инварианта истории». В Чикаго же некоторые видные экономисты убеждали автора в решающем значении «внемозгового» (экстрацеребрального): ведь статистика выявляет процессы, которые никем не осознаны, надыиндивидуальны, и именно они объясняют все в истории[4]. Попутно заметим, что тут вовсе не проходит водораздел двух идеологий, ибо и в США Моразе мог встретить наступающий фронт исследователей мозга, и в СССР — сторонников отстранения всего «церебрального» из изучения истории.

На деле есть и то, и другое объективное явление: и мозг, и общество. Оба вполне материальны. Они расположены на разных уровнях. Но друг без друга они невозможны. «Внемозговое», без механизмов, управляющих поведением каждого человека, следовательно, без учета работы мозга, — это статистическая абстракция, экономический «запечатанный ящик» без плоти. А мозг без этого «вне-мозгового» — явление анатомо-физиологическое: при таком отвлечении это был бы мозг животного, а не человека. Материальным реле, связывающим каждый отдельный мозг и общество, индивидуальное поведение с социально-экономическим содержанием, служит речь — не лингвистическое понятие «языка», а психологическое (или психолингвистическое) понятие речевого общения. Только этот канал связывает воедино обе объективные реальности, только он, сам тоже, будучи материальной и объективной реальностью, служит основанием субъективного мира людей. Конечно, при этом мы отбрасываем антропоморфические представления о наличии «языка» и «речи», так же как «общества», у животных.

Информация, фильтр недоверия, инфлюация

Если кибернетика широко распространяет понятие «информация» и на животных, и на машины, то в передаче информации между людьми есть некий специфический фильтр, которого нет у животных и машин и которым кибернетика не занимается. А именно информация между людьми проходит через фильтр доверия и недоверия. Информация может быть, абсолютно истинной и полезной и все-таки остаться не принятой, не пропущенной фильтром. И наоборот, информация может быть ложной и вредной, но принятой в силу открытости для нее шлюза доверия. Содержательную нагрузку несет тут преимущественно негативное понятие недоверия: информацию следует считать принятой, если она не задержана фильтром. Следовательно, с точки зрения теории информации доверие есть всего лишь отсутствие феномена недоверия. Иными словами, канал информации может быть блокирован явлением недоверия, которое в свою очередь, очевидно, может быть объяснено только тем, что прием информации без этого задерживающего устройства в пределе приносит принимающему ущерб.

Что такое недоверие и доверие, кибернетика не знает. Это относится к социальной психологии, к теории элементарных явлений. Информационными тут подразумеваются две ее формы, несколько отличающиеся друг от друга в человеческой психике: побудительная (приказ, совет, просьба, запрещение, разрешение в отношении тех или иных действий) и констатирующая (информация о фактах). Можно ли их как-либо свести одну к другой? Да, в конечном счете, и информация о фактах служит побуждением к тому или иному действию или воздержанию от действий. Следовательно, есть лишь различие между прямой побудительной информацией, в смысле непосредственного побуждения к действию или воздержанию от него, к косвенной, или предварительной, побудительной информацией, где окончательный толчок к действию или воздержанию сохраняется за самим информируемым индивидом, хотя информация о фактах в большей или меньшей мере детерминирует его решение. Естественно, что фильтр недоверия сильнее выражен при первой форме побуждения, чем при второй. Получив инструкцию, указание действовать, мы первым делом вольно или невольно сверяем свою реакцию с выяснением лица того, кто нас побуждает. Представляется возможным рассматривать первую форму как более простую и генетически исходную по отношению к усложненной и производной второй. Суть остается в том, что речь, в конечном счете, к чему-то побуждает, и, если источник речи вызывает настороженность, мы отклоняем идущее от нас побуждение или, по крайней мере, подвергаем это побуждение проверке , тем более критичной, чем сильнее настороженность.

Молодая наука семиотика обоснованно и продуктивно выделила три аспекта, три сферы отношений у знаков человеческой речи: отношение знаков к объектам — семантика; отношение знаков к другим знакам — синтаксис; отношение знаков к людям, к их поведению — прагматика. Все три друг без друга не существуют на деле. Но, говорит основатель семиотики Чарльз Моррис, специалисты по естественным наукам, представители эмпирического знания преимущественно погружены в семантические отношения слов; лингвисты, математики, логики — в структурные, синтаксические отношения; а психологи, психопатологи, физиологи — в прагматические[5].

Принято считать, что из этих трех аспектов семиотики наименее абстрактной (а потому и менее волнующей умы) является прагматика. Однако она просто наименее разработана. Примером может служить специально посвященная ей книга немецкого философа Г. Клауса. Дело сводится к довольно внешней систематике воздействия знаков на поведение людей по силе или интенсивности (по их «инициативной адекватности», согласно терминологии Ч. Морриса), а именно выделяются четыре функции:

а) информировать о чем-то, побуждающем к действию;
б) производить положительные или отрицательные оценки, воздействующие на поступки информируемого;
в) прямо призывать его к тому или иному действию или воздержанию, т. е. непосредственно побуждать;
г) систематизировать и организовывать ответное действие информируемого.

Все эти функции, по Моррису и Клаусу, не связаны непосредственно с истинностью или неистинностью знаков: надежность или сила воздействия знака не обязательно соответствует, и в пределе может вовсе не соответствовать, объективной верности, истинности этих знаков. Обе характеристики лежат как бы в разных плоскостях, хотя бы отчасти. На этой основе Клаус разработал описания разных методов воздействия языка на реакции, чувства, поведение, действия людей и классификацию типов или стилей речи: научная, проповедническая, политическая, техническая и др. Однако все это скорее порождает вопрос: а возможна ли, нужна ли такая особая дисциплина, прагматика, в указанных здесь рамках? Она по самому своему положению, как составная часть семиотики, обречена заниматься внешним описанием воздействия знаков речи на поступки людей, не трогая психологических, тем более физиологических механизмов этого воздействия, следовательно, ограничиваясь формальной систематикой.

Но психолог может пойти дальше — в субстрат «прагматики». Если пересказать круг ее наблюдений на психологическом языке, дело сведется к тому, что с помощью речи люди оказывают не только опосредованное мышлением, но и непосредственное побудительное или тормозящее влияние на действия других. Казалось бы, это тривиально. А теперь спросим себя: обязательно ли это влияние подразумевает, выражаясь языком физиологии, подкрепление, будь то положительное (удовлетворение какой-нибудь физической потребности, скажем, получение вкусной пищи) или отрицательное (например, боль)? Иными словами, возможно ли влияние совершенно внеконтактное, осуществляющееся на дистанции? Исключим при этом проблему так называемой телепатии, которая нас здесь абсолютно не касается, в частности и потому, что приводимые в литературе наблюдения относятся в подавляющей части к первой сигнальной системе — к трансляции предметных образов, а не слов. Остается, следовательно, вопрос о существовании дистантного и материально не подкрепленного влияния с помощью речи.

Да, такое явление есть, и оно глубочайшим образом присуще второй сигнальной системе. Поэтому-то, кстати, последнюю никак и нельзя свести к информативной коммуникации: вторая сигнальная система является также, и, прежде всего, инфлюативной коммуникацией, т. е. осуществляющей прямое влияние на реакцию. Прямое влияние (инфлюация) и есть простейшее социально— психологическое явление. Простейшим, элементарным, «клеточкой» оно выступает именно в системе данной науки, социальной психологии, хотя в плане физиологии высшей нервной деятельности анализ его требует разложения на более простые элементы. Можно сказать и обратное — что социальная психология занимается изучением различнейших проявлений влияния людей друг на друга. Это специфическое явление человеческого общения неотделимо от речи. Исходное свойство человеческой речи — выполняемая словом функция внушения (суггестии). Этим уточняется понятие прямого, непосредственного влияния.

Суггестия

Социальная психология различает два типа «заражения»: подражание и внушение[7]. Понятие подражания гораздо шире, и под него подводят подчас не только автоматизм прямого имитирования действий, но и явления, глубоко связанные с сознанием, следовательно, косвенно — и с речью. Понятие внушения (суггестии) однозначное и характеризует лишь совершенно определенную работу слова. В своем чистом виде эта функция второй сигнальной системы теряется в глубинах отдаленнейшего прошлого человечества. Сейчас его можно наблюдать только в искусственных экспериментальных условиях: в клинике, в лаборатории, в специально созданных обстоятельствах. Внушение (суггестию) можно экспериментально осуществить, во-первых, и гипнотическом, т. е. опять-таки внушенном, сне, во-вторых, в некоторых случаях естественного сна (включения так называемую гипнопедию-обучение чему-либо во время естественного сна), в-третьих, при некоторых очень специфических нейродинамических обстоятельствах в бодрствующем состоянии.

Характерно, что в онтогенезе, на протяжении жизненного развития индивида, суггестия имеет неизмеримо большую власть над детьми (достигая кульминации в 8-10-летнем возрасте), чем над взрослыми. Столь же симптоматично, что суггестия более властна над группой людей, чем над одиночкой, а также, если она исходит от человека, как-то олицетворяющего группу, общество и т. п., или от непосредственных словесных воздействий группы людей (возгласы толпы, хор и т.п.) [8].

Сейчас нам особенно важно подчеркнуть, что эта «клеточка» социальной психологии в обыденной жизни в чистом и изолированном виде не наблюдаема. Экспериментирование с нею остается монополией медицины (психиатрии), и потому научное познание этого феномена, этого атома или, если угодно, этого атомного ядра со скрытыми в нем силами и энергиями происходит медленно и остается однобоким, утилитарным, бедным. Языкознание, семиотика, психолингвистика (психология речевой деятельности и речевого общения) к нему не привлечены. Физиология высшей нервной деятельности человека лишь частично затрагивает суггестию как коренную функцию второй сигнальной системы.

Если вернуться к прагматике, окажется, что именно функция. побуждения, «прескрипции» является исходной. Лишь на «втором» ярусе, в силу невозможности или нежелания выполнить побуждение, появляется или вопрос: «Как я должен это сделать?», или вопрос: «Почему я должен (не должен) это сделать?». На второй вопрос более низкий уровень ответа гласит: «Потому, что это хорошо (плохо)». Но тогда противодействие может подняться выше: «Почему это хорошо (плохо)?» Более высокий уровень ответа дает информацию (дескрипцию), т. е. возможность самому побуждаемому судить о положении вещей и о необходимости действовать или воздержаться от действия. Такова истинная психологическая иерархия обнаруженных Ч.Моррисом в другом порядке четырех прагматических функций знаков (или видов знаков).

Исходный пункт — суггестия. Но изучать суггестию как исходное психическое отношение между людьми в основном приходится косвенным, обходным методом: посредством изучения психической самозащиты личности от ее неограниченного действия. Эту оболочку, окружающую ядро суггестии, мы называем контрсуггестией, и именно о ней преимущественно будет идти речь. Как в физиологии высшей нервной деятельности существует закон обратной индукции возбуждения и торможения, т. е. очаг возбуждения в коре мозга необходимо окружается «валом» торможения, так суггестия, сила прямого влияния слова на психику, индуцирует (хоть и далеко не столь автоматически) ограждение, складывающееся, как увидим, из разных психических механизмов. Выработка этих средств отпора совершается на протяжении всей истории человечества. Именно исследуя их, мы устанавливаем, что суггестия как таковая, в своем чистом виде, должна была некогда иметь автоматический, неодолимый или, как говорят психологи и психиатры, «роковой» характер.
Вот недоверие я есть первый феномен из серии этих охранительных психических антидействий. В состоянии гипноза как раз если не полностью, то в значительной мере отключается работа тех систем мозга, которые могли бы осуществить недоверие. Исследователи проблемы сновидений со своей стороны давно, начиная с Крепелина, заметили, что одним из главных признаков сновидения является отключение недоверия, т. е. полная вера в представляемое[11]. Как всякий знает, в сновидении может возникнуть зачаток критического сомнения: «Не сон ли это?», но оно всегда заканчивается уверенностью в подлинности. Но в более общем виде недоверие как первый рубеж против суггестии, может быть сведено к опасению, что нечто внушается человеком чуждым, чужим, и поэтому его влияние следует проверить, сопоставить с другим, иначе говоря, исток недоверия — встреча двух суггестий и тем самым возможность отклонить одну из них.

Мы будем познавать суггестию как элементарное явление социальной психологии по мере того, как раскроем главные формы контрсуггестии, т. е. ее необходимой антитезы. В своей более ранней работе[12] я называл эти два элементарных явления контагиозностью и негативизмом, но предлагаемые теперь термины, вероятно, строже. Здесь вначале можно дать определение суггестии посредством следующих тождеств. Суггестия в чистом виде тождественна полному доверию к внушаемому содержанию, в первую очередь к внушаемому действию. Это полное доверие в свою очередь тождественно принадлежности обоих участников данного акта или отношения к одному «мы», т. е. к чистой и полной социально-психической общности, не осложненной пересечением с другими общностями, а конструируемой лишь оппозицией по отношению к «они»[13]. Поскольку речь идет о тождестве, закономерна и обратная формулировка: психическая общность («мы») в ее предельном чистом случае это есть поле суггестии, или абсолютной веры. Отсюда еще одно тождество: полная суггестия, полное доверие, полное «мы» тождественны внелогичности (принципиальной неверифицируемости).

В самом деле, зачем было бы внушать то, что указывают человеку сами объекты, предметы, события? Внушение по определению есть внушение чего-то, что противостоит показаниям и импульсам со стороны первой сигнальной системы [14] . Второсигнальная инфлюация в генезе но могла быть не чем иным, как дискриминацией, подавлением первосигнальной информации. Иными словами, абсолютно не нужен наисложнейший аппарат, который подталкивал бы человека сделать то самое, к чему подталкивают его внешние и внутренние ощущения и импульсы, его опыт, логика вещей. Вторая сигнальная система должна была, прежде всего, подавлять все эти естественные мотивы поведения в индивидуальном организме, иначе нельзя было бы заменить их другими. Следовательно, у порога возникновения второй сигнальной системы, а тем самым и становления человека вообще, лежит появление нового механизма торможения. Это торможение способно останавливать любой двигательный или вегетативный рефлекс, любой акт инстинктивного поведения.

В человеческом мозге гигантская психофизиологическая сила торможения нового типа проходит две фазы: специальные зоны коры принимают речевые сигналы (другие также производят их), а в высокоразвитых лобных долях эти сигналы претворяются в затормаживание всякой иной активности, кроме заданной по каналам речи и сознания[15]. Однако переход от качественно нового механизма торможения любых действий к возможности навязать какие-то определенные действия взамен отмененных — сложный эволюционный переход, совершившийся в антропогенезе, вероятно где-то на уровне ранних неоантропов Homo sapiens fossilis. В задачу настоящей статьи не входит анализ того, как именно у наших ископаемых предков возникло это специфическое торможение и как оно развивалось до уровня суггестии, ведь всю проблему можно разделить на две: первая половина — складывание в антропогенезе этого отличительного свойства человеческой психики, этой исходной клеточки социально-психических отношений, вторая половина — осложнения этого явления в ходе человеческой истории в связи с появлением и развитием контрсуггестии. Только вторая половина относится к теме данной статьи. Что касается первой, представляющей, пожалуй, особенно большие научные трудности, она рассмотрена в других работах автора[16]. Здесь можно лишь резюмировать дело в немногих словах.

 ΛΛΛ     >>>   

Волевое отношение лишь несущественная иллюзия или
Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история 6 психологии
Почепцов Г. Теория и практика коммуникации от речей президентов до переговоров с террористами 9 коммуникации

сайт копирайтеров Евгений