<<<     ΛΛΛ     >>>   

Если спросить, насколько мы проникаем в мир Фрейда на основании его интерпретации сновидения, то я боюсь, что нам придется признать, что мы почти ничего о нем не узнали. И все же значение сновидения столь ясно и действительно чрезвычайно важно как ключ к пониманию личности Фрейда. Цветок — это символ любви, эроса, дружбы и радости. Что сделал Фрейд с любовью и радостью? Он преобразовал их в объекты научного исследования. Любовь и радость он извлек из цветка, который теперь высох и стал объектом научного исследования. Что же может быть более характерно для всей жизни Фрейда? Он превратил любовь (по его терминологии — сексуальность) в объект научного исследования, и в этом процессе она засохла и утратила свое значение как человеческий опыт. Именно это Фрейд так ясно выражает в этом сне, и, однако, нагружая ассоциацию на ассоциацию, он практически ни к чему не приходит, но ему удается убедить, что значение этого сновидения — это трансформация любви из жизненного опыта в объект науки. Это его сновидение, как и многие другие, представляет собой пример, как Фрейду через бесчисленные ассоциации очень часто удается скрыть действительное значение сновидения, потому что он не хочет его открывать. Иначе говоря, фрейдовский метод бесконечных ассоциаций — это выражение нежелания объяснить значение его сновидений.
Ограниченности фрейдовской трактовки его собственных сновидений

Анализ следующего сновидения не демонстрирует черты вышеуказанного метода; здесь нет груды бесконечных ассоциаций. Последовательность ассоциаций здесь относительно проста, но удивительно, как Фрейд противится выявлению довольно очевидного смысла сновидения. Весной 1897 г.

Фрейд пишет: «Я узнал, что два профессора нашего университета рекомендовали меня на должность экстраординарного профессора21. Новость удивила меня и обрадовала, так как она означала признание меня двумя выдающимися людьми, которые не могли руководствоваться какими-либо пристрастиями личного характера. Но я все же решил быть осторожным и не связывать особых надежд с этим событием. Несколько последних лет министр не принимал рекомендаций такого рода. Некоторые мои коллеги, старше меня по возрасту, но равные мне по заслугам, напрасно ждали этого назначения. У меня не было причин верить, что я буду более удачлив. Поэтому я решил встретить будущее со смирением. Насколько мне известно, я не был честолюбивым человеком. Я занимался своей профессиональной деятельностью, радуясь своему успеху, но не получая никаких преимуществ, которые приносит звание. Кроме того, для меня не было вопроса: горек или сладок виноград. Фрукты висели слишком высоко над моей головой.

Однажды вечером ко мне зашел приятель — один из людей, чей пример я взял себе на заметку как предупреждение мне. Дело в том, что довольно долгое время он был кандидатом на профессорскую должность, на ранг, который в нашем обществе дает его обладателю признание пациентов, почитающих его чуть ли ни как полубога. Менее терпеливый, чем я, он завел обычай время от времени демонстрировать свое уважение министру, посещая его канцелярию, имея в виду свое продвижение. Он посещал это учреждение в очередной раз как раз перед тем, как зайти ко мне. Он сказал, что в этот визит он загнал высокопоставленного чиновника в угол, прямо спросив его, не связана ли задержка с его назначением в действительности с «сектантскими соображениями». В ответ он получил уверения, что в данный момент

Его Превосходительство не в настроении и т. д. и т. п. «По крайней мере, я сейчас знаю, в каком я теперь настроении», — заключил мой приятель. Эта информация не была для меня новостью, но она укрепила чувство безысходности, ведь эти же самые «сектантские соображения» касались и моего собственного случая.

Утром после этого посещения я увидел следующее сновидение, которое удивило меня 'Среди прочих деталей своей формой. Оно состояло из двух мыслей и двух картин — за каждой мыслью следовала картина. Однако здесь я перескажу только первую его половину, так как вторая половина не связана с той целью, ради которой я описываю это сновидение.

I. ...Мой друг Р. был моим дядей. Я испытывал к нему большую симпатию.

II. Я видел перед собой его лицо, немного изменившееся. Казалось, что оно стало вытянутым. Особенно ясно выступала желтая борода, окаймлявшая лицо.

Затем последовали два других фрагмента, которые я опущу, — снова за мыслью следовала картина.

Сон был прерван.

Когда утром сновидение пришло мне на ум, я громко засмеялся и сказал: «Это чепуха из сна!» Но она отказалась уйти и преследовала меня весь день до тех пор, пока я наконец вечером не начал выговаривать себе: «Если бы один из твоих пациентов, трактующих сновидение, не смог сказать ничего лучшего, чем заявить, что все было чепухой, ты заставил бы его вспомнить сновидение, подозревая, что за ним стояла какая-то неприятная история, о которой он не хочет вспоминать. Подойди к своему сновидению таким же образом. Твое мнение, что оно — чепуха, только означает, что тебе подсознательно не хочется возвращаться к нему. Не позволяй себе вести себя таким же образом». Итак, я приступаю к трактовке.

«Р. был моим дядей». Что бы это значило? У меня был всего один дядя Иосиф. Очень удивительно наблюдать, каким путем моя память — моя бодрствующая память — сузилась в этот момент для анализа. На самом деле я знал пятерых своих дядей, а любил и почитал одного из них. Но в тот момент, когда я преодолел свое нежелание трактовки сновидения, я сказал себе, что у меня всегда был только один дядя, о котором речь шла во сне. С дядей Иосифом однажды произошла печальная история. Более чем тридцать лет назад, страстно желая сделать деньги, он пошел на сделку, которая строго преследовалась законом, и его действительно за это осудили. Мой отец, поседевший от горя в несколько дней, имел обыкновение говорить, что дядя Иосиф был неплохим человеком, но только глупым; так он говорил. Так что, если мой друг Р. был моим дядей Иосифом, то я имел в виду, что Р. глупец. Весьма правдоподобно и очень неприятно! — Но ведь я видел во сне лицо, его удлиненные черты и желтую бороду. У моего дяди действительно было лицо, похожее на это, удлиненное и обрамленное красивой светлой бородой. Мой друг Р. сначала был чрезвычайно темноволос. Но когда брюнеты начинают седеть, они расплачиваются за красоту своей юности. Их черные бороды волос за волосом неприятно изменяют свой цвет: сначала они становятся рыжевато-коричневыми и только потом совершенно седыми. Борода моего друга Р. в то время была в переходной стадии — и моя была в таком же состоянии, что я случайно заметил и расстроился. Лицо, увиденное мною во сне, было одновременно лицом моего друга Р. и лицом моего дяди. Мое сновидение напоминало одну из фотографических композиций Гэлтона (чтобы показать фамильное сходство, Гэлтон обычно фотографировал на одном и том же листе бумаги сразу несколько лиц). Поэтому не было сомнений, что в действительности я имел в виду, что мой друг Р. был глупцом, как и мой дядя Иосиф.

У меня еще не было никакого прозрения, зачем мне нужно такое сравнение, и я продолжал бороться за это понимание. Однако дело не продвигалось и прежде всего потому, что мой дядя был преступником,1 а у моего друга Р. была безупречная репутация... за исключением случая, когда его оштрафовали за то, что он сбил велосипедом мальчика. Мог ли я думать об этом преступлении? Смешно было делать такое сравнение. В этот момент я вспомнил другой разговор, состоявшийся несколькими днями ранее между мною и моим коллегой N, и как я сейчас понял, на ту же самую тему. Я встретился с N на улице. Его тоже рекомендовали на должность профессора. Он слышал о чести, мне оказанной, и высказал мне свои поздравления в связи с этим событием; но я поспешил отказаться от них». «Вы последний, — сказал я, — кто так шутит надо мной. Вы знаете, чего стоит такая рекомендация; на своем собственном опыте». «Кто что может знать? — спросил он, как мне показалось, насмешливо. — Против меня определенно что-то есть. Разве вы не знаете, что некая женщина однажды возбудила судебный процесс против меня? Мне не нужно уверять вас, что дело уладилось. Это была грубая попытка очернить меня. Мне с величайшим трудом удалось убедить судей прекратить дело. Но это дело могут использовать в министерстве как повод к отклонению моей кандидатуры. У вас-то безупречная характеристика». Теперь-то мне стало ясно, кто был преступником, и вместе с этим стало понятно, как трактовать сновидение и какова была его цель. Мой дядя Иосиф представлял собой двух моих коллег, которым не дали профессорские должности, — одному как глупцу, а другому — как преступнику. Теперь я также понял, почему они предстали в таком свете. Если бы назначение моих друзей Р. и N не состоялось по «сектантским» причинам, то и мое собственное назначение оказалось бы под вопросом. Если же отказ моим друзьям можно было объяснить другими причинами, не имевшими отношения к «сектантским», то мои надежды могли оставаться прочными. Вот такова была процедура, представшая в моем сновидении: один из друзей — Р. — предстал как глупец, а другой — N — как преступник, а я не был ни тем, ни другим, следовательно, у нас больше не было ничего общего. Я мог радоваться этому обстоятельству, как и тому, что сообщение моего друга Р. об ответе высокого должностного лица не имело прямого отношения ко мне.

Но я ощутил обязанность продолжить свою трактовку сновидения; я почувствовал, что еще недостаточно понял его. Мне все еще было неловко, что я так легко отстранил с пути к профессорскому месту своих двух уважаемых коллег и освободил себе дорогу. Мое недовольство своим поведением, однако, рассеялось, когда я окончательно понял мысль, стоящую за ее выражениями в сновидениях. Я готов был отрицать при всех обстоятельствах, что на самом деле поверил, что Р. был глупцом, а N — человеком с замаранной репутацией. Так же я не верил, что Ирма на самом деле серьезно заболела после того, как ей сделали инъекцию препаратом Отто. В обоих этих случаях в действительности мое сновидение означало только мое желание, чтобы это было именно так. Убеждение в исполнении моего желания прозвучало убедительнее в последнем сновидении, чем в приснившемся до него; в его конструкции более тонко использовались действительные факты, подобно удачно пущенной клевете, которая заставляет людей верить, что «в этом что-то есть». Так один из профессоров на своем собственном факультете голосовал против моего друга Р., а мой друг N сам наивно снабдил меня информацией для моих подозрений. Тем не менее я должен повторить, что мне казалось необходимым далее выяснять смысл сновидения.

Тогда я припомнил, что все еще оставался кусочек сна, не затронутый при трактовке. После того, как я догадался, что Р. — это мой дядя, я почувствовал во сне к нему теплое чувство. С чем было связано это чувство? Я в жизни никогда не испытывал никаких чувств к своему дяде Иосифу. Я любил моего друга Р. и уважал его в течение многих лет; но если бы я подошел к нему и выразил ему свои чувства словами, близкими той силе ощущения, которое я испытал во сне, то он, несомненно, был бы поражен. Мое чувство к нему удивило меня неестественностью и преувеличенностью как и при оценке его интеллектуальных способностей, выраженной мной при соединении его личности с личностью моего дяди, хотя эта оценка была противоположной той. Вдруг какой-то новый свет забрезжил передо мной. Чувство во сне не относилось к скрытому содержанию, к мыслям, лежащим за сновидением; оно находилось в противоречии к ним и было рассчитано на сокрытие подлинной сути сновидения. И возможно, это был именно его raison d'etre*. Я вспомнил мое нежелание заняться его трактовкой, и как долго я ее откладывал, и мое убеждение, что сон был явной чепухой. Мой опыт психоаналитика подсказал мне, как нужно истолковывать отказ такого рода: он не имел смысла как оценка, а был просто выражением эмоции. Если моя маленькая дочка не хотела яблока, предлагаемого ей, она заявляла, что оно кислое, хотя его не пробовала. И если мои пациенты вели себя, как дети, то я знал, что их беспокоит идея, от которой они хотят освободиться. Это же было с моим сновидением. Мне не хотелось заниматься его трактовкой, потому что в ней содержалось что-то, с чем я был несогласен, — а именно утверждение, что Р. был глупцом. Чувство, которое я ощутил к Р., не могло не родиться из этой моей борьбы.
* raison d'etre (фр.) — подлинный смысл. — Прим. перев.

Если мой сон был искажен в этом отношении по причине его скрытого содержания и искажен до противоположности, то тогда чувство, явно возникшее в сновидении, служило причиной этого искажения. Другими словами, искажение в этом случае было преднамеренным, было средством притворства. Мои мысли в сновидении содержали в себе клевету против Р., и, с учетом того, что я вдруг не заметил этого, появившееся во сне ощущение носило противоположный характер — это было чувство симпатии к нему.

Казалось бы, что таким образом можно было бы считать, что открылся общий смысл сновидения. Правда, что (как показано на примерах, приведенных в главе III «Сновидение как исполнение желания») бывают такие сновидения, которые представляют собой прямое исполнение желаний. Но в случаях, когда не наблюдается исполнение желаемого, где оно отдалено, должна существовать некоторая склонность к постановке защиты от желания; и благодаря этой защите желание не может выразить себя иначе, чем в искаженной форме. Я попытаюсь найти социальную параллель этому внутреннему событию в мышлении. Где можно найти подобное искажение физического действия в общественной жизни? Только там, где речь идет о двух личностях, одна из которых имеет определенную степень власти, с коей вторая личность вынуждена считаться. В таком случае вторая личность будет подделывать свои физические действия или, как можно бы выразиться, будет притворяться. Вежливость, которую я проявляю ежедневно, в большой мере представляет собой притворство такого рода: и когда я трактую свои сновидения для своих читателей, я вынужден прибегнуть к подобному притворству».

Фрейд правильно трактует эпизод своего сновидения, когда его друг Р. оказывается его дядей, как демонстрирующий унижающее отношение к Р., так как его дядя был в некоторой степени преступником. Фрейд расшифровывает свое сновидение, используя простые ассоциации со своими двумя коллегами, которые могли получить профессорскую должность, но им эта честь не была оказана, потому что один оказался глупцом, а другой — преступником. Так что их назначение на должность не состоялось не потому, что они были евреями; именно это давало Фрейду надежду на то, что, может быть, он станет профессором. Фрейд говорит об ощущаемом им сильном нежелании приступить к анализу этого сновидения и в связи с этим сообщает нам, что он деформирует трактовку своего собственного сновидения, представленную своим читателям, из желания быть «вежливым». Фрейд явно опускает из виду здесь тот факт, что его сновидение показывает, что сила его желания стать профессором заставляет его хотеть, чтобы два его конкурента-еврея не стали профессорами не из-за их религиозной принадлежности. Далее Фрейд снова обращается к этому сну, демонстрируя притворство, будто в нем живы детские желания и импульсы. Не признав, что унижение своих друзей было результатом его собственного желания стать профессором, он пишет, что «теплое чувство, которое я ощутил во сне к моему другу Р., было результатом несогласия и возмущения против клеветы на двух моих коллег, которая содержалась в идеях сновидения». Но он продолжает говорить следующее22: «Это сновидение одно из моих собственных. Следовательно, я могу продолжить его анализ, говоря, что мои чувства все еще не удовлетворены решением, которое я получил на данный момент. Я знал, что, когда проснусь, мое суждение о коллегах, столь плохое в сновидении, будет очень отличаться от него. А сила моего желания не разделить их судьбу в деле назначения возникла в моем сознании как не играющая существенной роли в объяснении противоречия между моими оценками их во сне и наяву. Если бы мое страстное желание действительно касалось обращения ко мне в другом чине и было столь сильно, как показывал анализ сновидения, то это означало бы, что я патологически амбициозен, а я не признавал этого за собой и полагал, что амбициозность чужда мне. Я не знаю, что подумали бы обо мне в этом случае те люди, которые считали, что хорошо знают меня. Может быть, я был действительно амбициозен; но если так, то до сих пор мои амбиции распространялись на совершенно иные предметы, чем звание и ранг экстраординарного профессора».

Это последнее заявление звучит довольно убедительно. Оно следует логике: «Не может быть того, чего не должно быть». Фрейд верит, что в самом деле он не очень амбициозен. Интересна формулировка этого решающего заявления. Он говорит о «страстном желании, связанном с новым званием», и таким образом камуфлирует проблему в целом. Как он сказал ранее, профессор — полубог для своих пациентов. Это назначение было очень важно из-за общественного положения, а так же из-за дохода. Невинная формулировка «желание, связанное с новым званием», как бы говорила, что это желание очень небольшое, и таким образом Фрейд все еще отрицает свои амбиции в деле назначения его профессором. Далее он настаивает на том, что ему чужда патологическая амбициозность; называя ее патологической, он снова прикрывает ситуацию. Что за патология в стремлении стать профессором, в цели, о которой он везде говорит, очень важной для него? Напротив, такая амбиция вполне нормальна. Он предоставляет возможность другим людям оценить его в этом случае, но он ограничивает этот круг людей «теми, кто полагает, что хорошо его знают», а не теми, кто «знаком с ним». Таким образом он сужает всю проблему, говоря, что если он был амбициозен, то его «амбиции были связаны с целями совсем другого рода, чем звание и ранг экстраординарного профессора».

Однако таким образом Фрейд перефразирует свои собственные слова, говоря об амбициозности, породившей его сновидение, и решая вопрос, что же лежало в его основе. Отвечая на этот вопрос, он говорит о случае из своего детства, когда профессиональный предсказатель напророчил ему, что однажды он станет членом совета министров. (Это было время «бюргерского» совета министров, когда среди министров были и евреи.) Другими словами, талантливый еврейский мальчик имел шанс стать членом совета министров. Фрейд продолжает: «События того времени несомненно повлияли на то, что незадолго до того, как я поступил в университет, я собирался изучать право и только в последний момент изменил свое решение»23. На самом деле эти слова служат весьма сильным доказательством стремления Фрейда к славе, и мир, возможно, потерял в лице этого гения талантливого юриста, так как он отказался от этого своего решения. Фрейд далее продолжает говорить, что его сновидение на деле означает исполнение его собственного желания стать министром. «Устранив двух своих ученых и уважаемых коллег не из-за того, что они евреи, а оценив одного как простака, а другого — как преступника, я повел себя, как будто бы я был министром. Я поставил себя на место министра. Я занял кресло Его Превосходительства, чтобы отомстить Ему! Он отказался назначить меня экстраординарным профессором, а я отплатил ему во сне, заняв его место»24. Фрейд, столь твердо отрицая свою амбициозность во взрослом состоянии, соглашается со своими амбициями как реалиями из детства и юношества.

Вот одна из предпосылок образа мысли Фрейда. Те черты, которые считаются несовместимыми с личностью уважаемого человека-профессионала, каким был Фрейд, он соотносил с детством и предполагал, что в этом случае, принадлежа детскому опыту, они не имеют отношения к опыту взрослого человека. Утверждение, что все невротические склонности возникают в детстве, он на самом деле использует, чтобы защитить взрослого от подозрения в невротических качествах. В действительности Фрейд был очень нервным человеком, но в то время он не мог не сознавать себя таковым и вместе с этим должен был чувствовать себя нормальным, уважаемым профессионалом. Поэтому все, что не подходило под образец нормального человека, считалось привнесенным из детства, и это детское наследие не рассматривалось как полностью живое и присущее взрослому. (Все это, конечно, изменилось в течение последних пятидесяти лет, когда нервозность стала уважаемой, а образ разумного, здорового, нормального взрослого буржуа был вытеснен со сцены культуры. Но для Фрейда этот образ был еще очень привлекателен, и только тот, кто полностью понимает это, может оценить стремление Фрейда к исключению всего иррационального из своей взрослой жизни. Это одна из причин, по которой его так называемый самоанализ оказался неудачным. Он, как правило, не видел того, что он не хотел видеть, — а именно то, что не соответствовало портрету разумного уважаемого буржуа.)

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Английскому термину инстинкт инстинкта человека
Столь характерной для претендующих на универсальность концепции фрейда
чем цивилизованный человек
Оказывается единственным возможным объяснением сновидений Я бы предложил признать