<<<     ΛΛΛ     >>>   

434
активным сторонником которых являлся Бисмарк, должны были дать дополнительную возможность для осуществления широкомасштабных социальных программ. Таким образом формально малообеспеченные слои населения вроде бы получали правительственную поддержку. Но реально они же сами оплачивали ее посредством пошлин и акцизов. Промышленные круги, напротив, в основном выигрывали от перемены экономического курса даже несмотря на усиление бюджетной нагрузки, поскольку протекционизм и уменьшение доли прямых налогов перераспределяли эту нагрузку, возлагая ее на широкий круг потребителей, а не на предприятия как таковые.
Вся эта концепция хорошо сочеталась и с централизаторс-кими идеями Бисмарка. Высокие таможенные пошлины делали имперский бюджет независимым от платежей отдельных германских государств, вошедших в состав империи. Тем самым значение этих государств в политической жизни страны еще более снижалось, а значение берлинской бюрократии достигало апогея.
Смена господствующих идей повлекла за собой смену кадров. Опорой либералов во властных структурах в это время были президент ведомства имперского канцлера Рудольф Дельбрюк, являвшийся с 1867 г. буквально-таки правой рукой Бисмарка, и министр финансов Пруссии Отто Кампгаузен. Первый вынужден был уйти в отставку в 1876 г., второй — в 1878 г. Вместе с Кампгаузеном ушли такие сторонники фритредерства, как министр торговли фон Ашенбах и министр внутренних дел фон Ойленбург.
Путь к формированию новой экономической политики был теперь полностью расчищен. Уже после отставки Дельбрюка некий современник отмечал: «Есть ощущение, что это не вопрос персоналий, а признак грядущего изменения всей системы» [377, с. 215]. А всего через месяц с небольшим после ухода из министерства Кампгаузена все окончательно прояснилось. Правительственная газета опубликовала большую статью с изложением сути новой политики Бисмарка [140, с. 64].

435
Последовавшие один за другим два покушения на императора Вильгельма дали прекрасный повод для осуществления решительных действий по перемене экономической политики. Все сходилось одно к одному. Авторитарное общество не способно было понять, что новый курс направлен против его непосредственных интересов, зато оно готово было сплотиться вокруг императора в едином патриотическом порыве. Популярны стали националистические идеи, которые в свое время отстаивал Лист. «Пусть бисмарковская программа приведет к некоторому повышению цен,— писала одна из газет того времени.— Зато платить мы будем только немцам, перестанут гаснуть огни фабрик, лучше будут использоваться недра германской земли. В конечном счете это приведет народ к процветанию» (цит. по: [140, с. 119]).
Тарифная политика становилась теперь элементом поддержания национальной безопасности, и это было важным дополнительным фактором, усилившим те рациональные аргументы, которые использовались протекционистами.
Формально врагами народа были объявлены в этой ситуации социалисты, но «очень часто летом 1878 г. и даже в последующие годы словами "социалистическая опасность" стали обозначать парламентаризм, свободу торговли, либерализм и социал-демократию... власти явно стремились уничтожить не одну, а две партии — социал-демократов и национал-либералов» [140, с. 80].
В этот момент и выявилась подлинная слабость германских либералов. В авторитарном по своей природе обществе они не смогли, (да, по большому счету, и не захотели) составить серьезную оппозицию внезапной перемене экономического курса. За либералами не стояли никакие серьезные хозяиственные интересы. Они, скорее, представляли собой оторванную от общества группировку интеллектуалов, к тому же в известной степени состоящую из евреев, что никак не способствовало народной любви к провозглашаемым ими принципам.
Бисмарк прекрасно понимал, что представляют собой его вчерашние друзья и в чем состоят их основные слабости. Вот

436
обобщенный словесный портрет национал-либералов, нарисованный самим Бисмарком: «Ученые без определенных занятий, те, кто не имеет собственности, не занимается ни торговлей, ни промышленностью, живет на гонорары и на доходы от акций» (цит. по: [140, с. 73]). Характеристика злая, но в общем-то верная, хотя она все же содержит некоторое искажение.
Изучение структуры национал-либеральной фракции в парламенте показывает, что представительство бизнеса — наиболее заинтересованной в нормальной работе экономического механизма части общества — было там минимальным.
С одной стороны, большинство политически активных бизнесменов страны традиционно связывало себя именно с либеральным движением. В частности, в Берлине в 1862 г. порядка 90% представителей деловых кругов голосовало за либералов. С другой же стороны — оказалось, что в национал-либеральной фракции прусского ландтага 1862 г. бизнесмены составляли лишь 13%. Еще столько же приходилось на профессоров, писателей, юристов (т.е. и они были в меньшинстве, хотя Бисмарк отождествлял их с либеральным движением в целом). При этом почти половину фракции составляли люди, вышедшие из бюрократической среды.
К концу 70-х гг., когда, собственно говоря, и разразился конфликт, представительство бизнеса в соответствующей фракции Прусского ландтага несколько возросло (до 19%), а в имперском Рейхстаге осталось на уровне 13%. Максимальное представительство бизнеса среди либералов было зафиксировано тогда в ландтаге Баварии: 26%, т.е. чуть больше четверти общего состава фракции [503, с. 81—82, 160-165).
Получалось, что чиновники управляли обществом и чиновники же, хотя и бывшие, представляли его интересы. Вся политика шла сверху, а не из низов. Политические страсти разыгрывались в очень узком элитарном кругу, а народ (даже та его часть, которая имела свои серьезные экономические интересы) практически безмолвствовал.
Либералы в большей степени исходили в своих действия из теоретических представлении и изучения опыта хозяй-

437
ствования за рубежом (особенно в Англии), нежели из необходимости выражать интересы избирателей. Поэтому вместо того, чтобы развернуть широкое общественное движение в поддержку фритредерства (как это имело место во Франции), германские либералы стали нервничать, пытаясь определить, что для них важнее — верность принципам или сохранение насиженных мест в Рейхстаге.
Либералам (кроме узкого круга уже вышедших в отставку высших администраторов) вообще не было свойственно брать на себя ответственность за реальные практические действия. «Либералы стремились не к тому, чтобы доминировать в правительстве,— отмечал исследователь германского либерализма X. Шихан,— а к тому, чтобы контролировать бюджет, гарантировать права человека и представлять взгляды нации в парламенте... В 70-х гг., как и в прошлом, отношения либералов с государством определялись двумя противоречивыми моментами: с одной стороны, они хотели представлять народ, а с другой — желали вместе с государством выступать против тех сил общества, которые считали опасными» [503, с. 116, 134]. Подобное поведение хорошо укладывалось в старую германскую традицию лояльности к власти. Но в то же время оно никак не могло способствовать решению задач, которые ставила перед обществом новая эпоха.
В итоге значительная часть либералов предпочла любой ценой остаться с Бисмарком, начались расколы, и это еще больше ослабило позиции фритредеров. За свободу торговли бились теперь в основном только так называемые берлинские «Доктринеры». «Умеренные» депутаты из южной и западной Германии предпочли оставаться партией власти, насколько это было возможно в тех условиях [140, с. 86].
Да и доктринеров постепенно становилось все меньше. Они отдавали себе отчет в том, что сопротивление бесполезно и что «единственное, от чего теперь зависят все решения в Германии, это мнение рейхсканцлера». Поначалу либералы пытались еще созывать митинги в поддержку фритредерства,но затем признали безуспешность попыток: «Мы переоценили свои возможности. Нам казалось, что на нашей стороне

438
крупные величины, а оказалось, что это нули» (цит. по: [140 с. 127, 132]). Митинги постепенно выродились в узкие встречи и беседы заинтересованных лиц.
Либеральная печать пыталась поначалу осуждать канцлера, обращая внимание общества на его автократию, но вскоре пришла к выводу о ненужности и бесплодности всяких оппозиционных действий [ 140, с. 151]. Впоследствии многие либералы предпочли избрать для себя вполне комфортную позицию, позволяющую не портить отношений с властью, подорвать позиции которой они все равно были неспособны. «Они признали,— отмечал X. Шихан,— что социальный конфликт представляет собой непременный атрибут современного мира. Это увеличило стремление правого крыла иметь сильное интервенционистское государство. И даже левое крыло, где прогрессивные импульсы либеральной идеологии сохраняли свою жизненную силу, все меньше и меньше верило в то, что социальный конфликт может быть разрешен свободным движением социальных и экономических сил» [503, с. 243].
Рейхстаг был распущен, и во вновь избранной палате позиции либералов оказались сильно ослаблены. Консерваторы составили твердую опору Бисмарка. Блокируясь при необходимости то с национал-либералами, то с католическим Центром, они могли теперь определять позицию парламента. Иная расстановка сил позволила принять серию законов, заложивших основу новой социально-экономической системы.
Сначала последовал исключительный закон против социалистов (1878 г.), вытеснявший их из легальной политической жизни. В данном случае либералы поддержали правительство (и это еще больше сузило их возможность в дальнейшем противостоять протекционизму), а католики (!) поддержали социалистов.
Затем парламент принял новый таможенный тариф (1879 г.). Покровительственные пошлины были введены на железо, лес, зерно и скот, что усиливало позиции национальных производителей. Пошлины на не производившиеся (или почти не производившиеся) в Германии товары — чай,

439
кофе, вино, керосин — должны были дать дополнительные доходы бюджету. В основе протекционистского блока в Рейхстаге оказались консерваторы, объединившиеся на этот раз с католиками и частью оперативно пересмотревших свои взгляды либералов-конформистов.
Поначалу таможенные пошлины были сравнительно низкими. Как правило, они составляли всего 10-15% от стоимости ввозимой продукции. По многим товарам они просто были возвращены на тот уровень, который существовал до 1865 г., т.е. до того момента, когда Дельбрюк добился полной свободы торговли. Однако достижение первого успеха и отсутствие серьезного сопротивления их намерениям со стороны общества вдохновило протекционистов. Тарифы вновь были повышены в 1885 г., а затем еще раз — в 1887 г. Теперь уже их уровень стал весьма ощутим для национальной экономики. Рост пошлин на зерно, в частности, составил 30% [290, с. 128].
Весьма характерно, однако, что протекционизм не смог избавить германскую промышленность от трудностей. Уже в 1882 г. она вновь, как и во второй половине 70-х гг., оказалась охвачена депрессией, которая длилась на этот раз пять лет. Затем было два удачных года, и вновь экономику постигли трудности. Довольно быстро выявилось, что высокие тарифы, выгодные бизнесу, совсем не обязательно приносят пользу обществу.
Неудивительно, что именно в 80-е гг., когда германская экономика стала защищаться от конкуренции, резко (вдвое) выросли масштабы эмиграции из Германии [290, с. 123]. Конечно, развитие этого процесса определялось не только дороговизной жизни, но сбрасывать со счетов данный фактор тоже не следует.
Вред, нанесенный протекционизмом потребителям, оказался действительно существенным. Как показывают специальные исследования, повышение пошлин, в частности на сельскохозяйственную продукцию, к 1907 г. привело к тому, что потребители зерна переплачивали юнкерским хозяйствам благодаря завышенным внутренним ценам сумму, превышающую

440
1% национального дохода страны, а потребители животноводческои продукции переплачивали фермерам еще большую сумму — почти 2% национального дохода. От протекционизма выиграли все аграрии — и помещики, и крестьяне, что позволило Бисмарку к 1890 г. сцементировать консервативный блок и сформировать своеобразный альянс свинины и ржи [532, с. 323-325].
Сам Бисмарк уделял такое серьезное внимание новой таможенной политике, что в 1880 г. лично занял пост министра торговли и промышленности, на котором и находился почти до самой своей отставки.
Наконец, последовала серия социальных законов. В 1883 г. была введена система медицинского обслуживания для трех миллионов рабочих и членов их семей. В 1884 г. был принят закон о страховании рабочих от несчастных случаев. В 1886 г.— закон о страховании по болезни и о страховании от несчастных случаев сельскохозяйственных рабочих. В 1889 г.— закон о страховании по старости и инвалидности. Наконец, в 1891 г. все социальное законодательство было оформлено в единую систему. Государство само непосредственно финансировало только исполнение последнего закона, тогда как средства для реализации остальных складывались из взносов, уплачиваемых рабочими и работодателями. Тем не менее все это законодательство в целом увеличивало фискальное бремя, возлагаемое на германскую экономику, а также способствовало росту цен из-за того, что издержки соцстраха повышали себестоимость продукции [304, с. 157].
Так же как и в случае с повышением таможенных тарифов, система социального страхования, поначалу еще сравнительно скромная и не слишком дорогая, с течением времени стала приобретать все большие масштабы. Так, например, если в 1885 г. медицинское страхование распространялось лишь примерно на 10% германского населения, то в 1910 г. оно уже охватывало 21,5% немцев. Еще большими оказались масштабы распространения системы страхования от несчасчастных случаев [377, с. 231 ].

441
«Железный канцлер» сам по себе не был социалистом и отвергал все предложения об ограничении рабочего дня, а также о введении запрета на использование женского и детского труда. Он полагал, что капиталист должен быть реальным хозяином на своем предприятии. Отвергалась в Германии вплоть до 1926 г. и идея страхования по безработице: ведь пособия, выплачиваемые тем, кто не имеет работы, объективно снижают желание трудиться.
Но при всем этом Бисмарком была подхвачена и глубоко развита идея Наполеона III о необходимости проявления патерналистской заботы по отношению к широким слоям населения. Существует мнение, что «Бисмарк восхищался Наполеоном III, чьи усилия, направленные на то, чтобы сделать Францию страной рантье, зависимых от государства, он считал наиболее эффективной формой социальной политики и лучшей профилактикой от революции» [405, с. 176]. В системе Бисмарка зависимыми становились не только рантье в собственном смысле этого слова, но и рабочие, получающие пособия, а также капиталисты, юнкеры и крестьяне, получающие дополнительный доход по причине устранения иностранной конкуренции. По сути своей это была идея, которая в той или иной форме впоследствии вдохновляла коммунистов-прагматиков.
«Взять это дело в свои руки,— отмечал канцлер,— должно государство — ему легче всего мобилизовать необходимые средства. Не как милостыню, а как право на поддержку, когда искреннее желание работать человеку больше помочь не может. Почему только тот, кто стал неработоспособным на войне или на посту чиновника, должен получать пенсию, а солдат труда — нет?.. Возможно, что наша политика когда-нибудь пойдет прахом; но государственный социализм пробьется. Всякий, кто снова подхватит эту идею, придет к кормилу власти» (цит. по: [117, с. 418-419]).
Возможно, это были самые верные и пророческие слова Бисмарка за всю его жизнь. Он совершенно правильно оценивает чем будут заниматься политики в следующем столетии.
Фактически с Бисмарка начинается непосредственное

442
становление того государства всеобщего благоденствия, которое в XX веке потребовало резкого расширения правительственного вмешательства в экономическую жизнь. Правда приобрести популярность социалистов Бисмарку не удалось (впоследствии, после легализации, они стали быстро набирать голоса избирателей), но зато он расширил масштабы регулирования хозяйственной деятельности.
Увеличение государственных расходов в период правления Бисмарка осуществлялось в различных направлениях и помимо социального развития. Так, например, в 1884 г. были предоставлены субсидии пароходным компаниям, поскольку это требовалось для активизации колониальной политики Германии. А в 1886 г. был создан специальный фонд для переселения немецких крестьян в восточные провинции, населенные поляками [235, с. 459, 461]. Подобная «национал-экономическая» политика, восходящая к идеям Листа, бесспорно, способствовала развитию хозяйственной культуры на польских землях, но самим немцам создала головную боль на многие годы вперед.
Активизировало государство свое участие и в железнодорожном строительстве. Это было составной частью его глобальной протекционистской стратегии. В 1879 г. появился закон о национализации железных дорог. Стратегия национализации активно проводилась в жизнь вплоть до 1895 г.
Положение дел в железнодорожном транспорте качественным образом изменилось. К 1879 г. на территории Пруссии имелось 9400 км частных железных дорог и 5300 км государственных. Правительство купило 5000 км частных дорог и затем активно приступило к новому строительству. В итоге к 1909 г. протяженность принадлежащих правительству стальных магистралей составляла 37 400 км, а принадлежащих частному бизнесу — только 2900 км. Тарифы на всех дорогах были унифицированы, но зато они дифференцировались на одной и той же дороге в зависимости от того, как товар перевозился. Экспортные товары стоили дешевле, импортные — дороже [305, с. 347-348].

443
Железнодорожное строительство представляло собой дин из самых ярких примеров государственных инвестиций, которые к началу XX века резко возросли. По оценке В. Хен-персона 20-25% всех инвестиций в Германии в этот период времени приходилось на долю государства. В других развитых индустриальных странах государственный сектор экономики был тогда значительно скромнее [377, с. 177].
В новых условиях темпы развития германской экономики не замедлились. Напротив, они даже возросли. Появились все внешние признаки процветания. Средний доход на душу населения в Германии удвоился в течение 1871-1913 гг. [380, с. 387].
Казалось, что стабильный экономический рост становится важнейшей отличительной чертой страны. Кроме того, к началу XX столетия появился и другой отличительный признак модернизированного общества — мобильность населения.
По данным 1907 г. лишь половина немцев проживала в том самом месте, в котором появилась на свет. Примерно треть населения мигрировала внутри государства в поисках работы и лучшей жизни, а 16% даже отправились за счастьем в дальние края. Весьма характерно, что наиболее динамичной оказалась некогда отсталая, аграрная Восточная Пруссия, где лишь треть населения осталась на прежнем месте.
За счет внутренней миграции резко усилилась урбанизация. В 1910 г. более пятой части населения проживало уже в крупных городах. Вместе с тем, поскольку сельское хозяйство нуждается в сезонных работниках, наметилась и совершенно новая тенденция — приток гастарбайтеров (иностранных рабочих). Например, в Мекленбурге 62% сезонных рабочих составляли иностранцы, преимущественно поляки [380, с. 368-374].
Постепенно Германия вышла, наряду с США и Великобританиеи, в лидеры мирового хозяйственного развития. Здесь в основном сказались два фактора, определивших динамичное
развитие бизнеса. С одной стороны, уже существовал

444
прочный частнокапиталистический фундамент, заложенный еще до поворота, происшедшего на рубеже 70-80-х гг. С другой же стороны, протекционизм был связан с весьма специфическим характером экономического роста в конце XIX - начале XX века. Все в большей степени предложение товаров определял государственный спрос.
К 1915 г. удельный вес государственных расходов в валовом продукте Германии был наиболее высоким среди всех стран Европы — 17% [213, с. 331]. Неизбежно в этой связи должно было вырасти и налоговое бремя. Если в 1875 г. оно составляло 9,86 марки на человека, то к 1913 г. возросло до 32,97 марки [405, с. 254].
Подобное положение дел стало следствием не только проведения дорогостоящей социальной политики (по тем масштабам она, конечно, не определяла положение дел с государственными расходами) или дотирования отдельных отраслей и регионов, но также активной милитаризации всей германской экономики. С 1881 по 1913 г.г. объем военных расходов увеличился в Германии приблизительно в шесть раз [154, с. 50].
«Последние годы (после 1873 г.— Авт.),— отмечает В. Чу-бинский,— оказались периодом создания и модернизации гигантской военной машины в таких масштабах, каких не знала в то время ни одна европейская страна» [235, с. 374]. Относительно германских государственных железных дорог прямо говорили, что они, наряду с почтовой службой, являются «гражданским подразделением армии» [305, с. 349]. То же самое, хотя и с меньшей степенью точности, можно было бы сказать о некоторых других отраслях экономики, работающих на государство.
Производство продукции для казны, а не для частного потребления требует значительно меньшего либерализма. И главное, оно меньше подвержено кризисам, возникающим из-за конъюнктурных колебаний на рынке. Можно не переходить на производство новой продукции, а без перерыва гнать на рынок старую и даже устаревшую. Именно так и складывалось дело в ряде отраслей германской экономики.

445
В сельском хозяйстве импортные тарифы позволили сохранить большие площади под зерно вместо того, чтобы развивать более рентабельное в климатических условиях Центральной Европы животноводство. Соответственно отечественный хлеб немецким потребителям обходился дороже примерно процентов на 30—50, чем мог бы стоить хлеб импортный [304, с. 156]. В германской металлургии благодаря протекционистской политике доходы и объемы производства резко возросли, но зато так и не были в полной мере решены проблемы, связанные с переходом на современные методы плавки стали [309, с. 100]. В целом же производительность труда в германской промышленности в 1913 г. составляла только 57% от уровня США, 75% от уровня Голландии и Бельгии, 81% от уровня Великобритании [154, с. 36](1). Таким образом, по этому важному показателю Германия по-прежнему не могла быть отнесена к наиболее развитым в экономическом отношении странам мира.
Некоторые современные исследования наглядно демонстрируют, что успехи германской промышленности в то время
(1). Германский рабочий зарабатывал по тем временам довольно неплохо. В 1871-1913 гг. зарплата в промышленности выросла примерно в два раза [290, с. 116]. Причем на этот базовый уровень накладывались еще и социальные расходы, превышающие те, что были у стран-конкурентов. При таких затратах нужно было иметь очень высокий уровень механизации, квалификации и организации труда, чтобы соревноваться с другими странами по производительности. Однако протекционизм не способствовал осуществлению реструктуризации предприятий и внедрению эффективной техники.
В начале 90-х гг. XIX века кайзер даже намеревался созвать международную конференцию по вопросам организации и оплаты труда, чтобы предотвратить ухудшение конкурентных позиций Германии на мировом рынке, вызванное дорогостоящим немецким социальным законодательством. Впрочем, из этой затеи так ничего и не вышло [455, с. 73].

446
были весьма относительны. Так, скажем, в текстильной индустрии издержки на производство единицы продукции в Германии были выше, чем в Англии. При практически равной стоимости рабочей силы немцам несколько дороже обходился хлопок, примерно в полтора раза выше у них были расходы на приобретение машин и оборудования, а самое главное — примерно в три раза выше были налоги и страховые выплаты (данные за 1880 г.).
Возникает вопрос: каким же образом германская промышленность способна была постепенно отвоевывать у англичан часть рынка готовой одежды в развитых странах мира? Причину этого исследователи видят в том, что в условиях господства несовершенной (imperfect) конкуренции, когда обеспеченный потребитель все больше внимания уделяет не цене, а различным потребительским характеристикам товара, консервативные английские бизнесмены так и не сумели перестроить свою торговую политику. На рынках бедных колониальных стран они по-прежнему доминировали, но в регионах, где надо было работать с покупателем, убеждая его в преимуществах своего товара, немцы постепенно стали выходить вперед [294, с. 494—527]. Таким образом, этот пример показывает, что создаваемые государством условия хозяйствования были в Германии менее благоприятными, чем в Англии, и немецкий бизнес добивался успехов в конкурентной среде не столько благодаря, сколько вопреки государственной политике.
В определенных случаях формирование неблагоприятных условий приводило к некоторому сокращению участия Германии в международной торговле. Так, например, вывоз чугуна и машиностроительной продукции из страны в условиях протекционизма и низкой производительности труда резко сократился (естественно, в относительном, а не в абсолютном выражении). Если в 1880 г. экспортировалось 40% произведенной продукции, то в 1900 г.— только 20%. Сократились в это время также масштабы вывоза угля [1860 г.— 14,6% Д° бычи; 1900 г.— 13,9% добычи) и хлопчатобумажных товаров [1840 г.— 24,9% производства; 1890 г.— 18,6% производ-

447
ства). Подобная тенденция прослеживалась, очевидно, и в ряде других отраслей [53, с. 343].
Заметим попутно, что относительное сокращение объема германской внешней торговли не представляло собой отражение складывавшихся в то время международных тенденций. Объем международной торговли промышленными товарами в конце XIX — начале XX столетия быстро возростал. Если взять 1913 г. за 100%, то в 1876-1880 гг. он составлял лишь 31,4%, а в 1901-1905 гг.— 53,7% [428, с. 150].
С экспортом были проблемы, зато на внутреннем рынке металл и машины активно использовались для наращивания вооружений. Косвенным показателем того, насколько искусственно раздувался спрос на продукцию тяжелой индустрии, является соотношение темпов ее роста с темпами роста легкой промышленности: последняя развивалась в два раза медленнее [154, с. 35]. Еще один яркий пример искусственным образом сформированных структурных перекосов в экономике представляет автомобилестроение. В Германии автомобиль появился раньше, нежели в США, но широкого распространения вплоть до Первой мировой войны он не получил. Если в США в 1914 г. производилось более полумиллиона автомобилей, то в Германии — только 70 тыс. [47, с 259; 41, с. 38]. И это не было случайностью, поскольку имеющиеся ресурсы поглощал не столько потребительский рынок, сколько государственный сектор.
Если в 1873 г. в Германии именно производство потребительских товаров играло ведущую роль в экономике, то после Великой депрессии на передний план вышло производство средств производства. Еще в 1882 г. сельское хозяйство производило большую часть продукции. Однако в 1895 г.— большая часть уже приходилась на промышленность, где
полностью доминировала тяжелая индустрия [405, с. 179, 200].
В известной мере можно говорить даже о том, что германская политика стала благодаря протекционизму пленницей германской экономики. Трудности с реализацией на рынке всей производимой тяжелой индустрией не слишком-то

448
конкурентоспособной продукции сама по себе подстегивали милитаризацию [304, с. 156].
Думается, что при таком структурном перекосе в экономике, определяемом большой долей государственного потребления, данные о динамике экономического роста для Германии конца XIX — начала XX столетия не вполне сопоставимы с данными о динамике роста страны, ориентирующейся преимущественно на частный спрос. Впоследствии СССР и другие государства с экономикой советского типа, а также нацистская Германия демонстрировали очень быстрый рост ВВП — что, однако, не находило адекватного выражения в росте качества жизни. А после начала рыночных реформ рост вдруг оборачивался гигантским трансформационным спадом.
Таким образом, реальные достижения германской экономики предвоенного периода в значительной степени объясняются ее прошлыми успехами, а не той государственной хозяйственной политикой, которая проводилась начиная с эпохи Бисмарка.
«Выдвижение Германии на позиции третьей промышленной державы мира,— отмечал Г. Крейг,— к 1914 г. все равно произошло бы даже в том случае, если бы протекционисты не победили бы в 1879 г.» [309, с. 100]. А другой исследователь германской экономики — В. Моммзен высказывался еще более определенно: «Германский успех в последние два десятилетия перед 1914 г. был достигнут совсем не благодаря, а скорее вопреки проводимой в стране экономической политике. Электротехническая и химическая промышленность вырвались вперед своих заокеанских конкурентов благодаря активно применяемым техническим новшествам... Что же касается тяжелой индустрии, то она была совращена благоприятным инвестиционным климатом и сильными позициями, предоставленными ей на внутреннем рынке» [453, с. 26].
Процесс модернизации оставался к началу XX столетия незавершенным. Этатистские черты, проявившиеся к этому времени, в значительной мере образовали фундамент все последующих трудностей,— причем главные трудности проистекали даже не из протекционистской политики, ставшей

449
характерной для большинства стран мира в этот период (германские тарифы в конечном счете оказались даже далеко не самыми высокими), а из тех процессов, которые вызревали в глубинах германского бизнеса.

КРУГОВАЯ ПОРУКА

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Обретение экономической независимости словенией было

Еще один важный сектор развития германской экономики финансовый

Приватизация может делать упор на продажу имущества