<<<     ΛΛΛ     >>>   

Ст. 14. Русский государственный чин есть звание честное и ответственное, милостивое и строгое. Творящий кривду или растрату разрушает отечество и позорит себя. Российское чиновничество обязует помнить, что оно призвано строить и украшать свою родину.

Ст. 15. Солдатом именуется всякий военнослужащий, от рядового до старшего генерала. Русский солдат есть звание высокое и почетное. Он представляет всероссийское народное единство, русскую государственную волю, силу и честь. Армия есть кость от кости народной, кровь от крови его, дух от его духа. Служащий в русской армии — пожизненно или временно — осуществляет почетное право верного за отечество стояния и приобщается национальной славе. Воинское знамя есть священная хоругвь всего российского народа. Военный инвалид — почетное лицо в государстве.

Ст. 16. Русский язык есть язык общегосударственный. Он обязателен в армии, во флоте и во всех государственных и общественных установлениях. Употребление местных языков и наречий в государственных и общественных установлениях допускается только наряду с русским языком: оно обязательно во всех общинах с иноязычным большинством и определяется особыми законами и указами. Так можно было бы формулировать основные аксиомы всероссийского государственного порядка и единения. (...)

Печатается по: Ильин И. А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948—1954 гг. В 2 т. Т. 2. М„ 1992. С. 72—75.

(1882—1952) — философ, историк-медиевист, один из идеологов евразийства. Учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета, защитил магистерскую и докторскую диссертации по религиозной культуре Италии. После революции (1905—1907) обратился к философско-богословской проблематике. Вел издательскую и преподавательскую деятельность (с 1918 г.—профессор Петроградского университета), участвовал в работе Вольной философской ассоциации. В 1922 г. выслан за границу. Жил в Берлине (1923—1926), а затем в Париже (с 1926 г.), участвовал в работе Евразийского семинара, печатался в евразийских изданиях. В 1928 г. принял приглашение Каунасского университета занять кафедру всеобщей истории. Его педагогическая и творческая деятельность прервалась арестом в 1949 г. Умер в лагерной больнице. Философско-исторические воззрения Карсавина развивались в традициях метафизики всеединства. В движении к свободе и совершенству — смысл и назначение существования семьи, социальной группы, народа, культуры. Каждая личность должна рассматриваться как момент самораскрытия человечества. Смысл истории — в раскрытии глубинного единства и целостности общественной жизни. В области социально-политической Карсавин разделял взгляды сторонников органической теории общества XVIII — начала XIX в. (Э. Берка, Ж. де Местра). Критиковал философию и идеологию либерализма, рассматривающего общество как механическое единство отдельных индивидов. Защищал идею абсолютного, внеличностного характера власти. Признавал коллективистское начало, видел задачу политики в создании предпосылок синтеза идей коллективизма и самоценности личности. Все это сближало его с евразийцами. Считал, что исторические перспективы России связаны с соединением модернизированного западного христианства и православия. (Тексты подобраны Е. Л. Петренко.)

ВОСТОК, ЗАПАД И РУССКАЯ ИДЕЯ

(...) Нас ближайшим образом занимает субъект русской культуры, в частности русской государственности. Его я называю русским народом, не придавая этому термину никакого определенного этнологического смысла. Русский народ многоединство (или, если угодно, многоединый субъект) частью существующих, частью исчезнувших, частью на наших глазах определяющихся или ожидающих самоопределения в будущем народностей, соподчиненных — пока что — великороссийской. Мы сможем всецело его понять только во всех его проявлениях: тогда, когда он, завершив путь своего развития, всецело актуализуется в бытии, а значит, и в нашем познании. В каждом отдельном “моменте” своем он актуально не весь: в одном он актуализуется больше, в другом — меньше, хотя в каждом качественно по-иному и единственно, неповторимо. Однако в каждом из своих моментов он весь, целиком, потенциально, потому что “момент” не иное что, как индивидуализация субъекта. (...)

Будем говорить совершенно конкретно. Ожидает или не ожидает нас, русских, великое будущее (я-то в противность компетентному мнению русского писателя А. М. Пешкова полагаю, что да и что надо его созидать), русский народ велик не тем, что он еще совершит и о чем мы ничего знать не можем, а тем, что он у же сделал, тем, что уже актуализовал и актуализирует в себе: своею вековой государственностью, духовною культурою, церковью, наукой, искусством, для признания которого, право, незачем ездить в Париж. Большинство писавших о русском национальном характере и русской идее, с моей точки зрения, допускали весьма существенную ошибку. Усмотрев те или иные черты русского народа, они диалектически раскрывали их, мысленно усовершали и затем переносили, как идеал, в чаемое будущее. (...)

Меня здесь не должен занимать вопрос о том: каковы идеалы и цели общественной деятельности, хотя про общественный идеал можно писать с большею краткостью и вразумительностью, чем проф. Новгородцев. Если интеллигентский общественный идеал оказывается наивною верою, тем хуже для этого идеала. Но главное в том, что я вовсе не отрицаю возможности осуществить лучшее будущее и нравственной необходимости его осуществлять. Я только утверждаю: оно осуществимо лишь чрез настоящее и в настоящем, осуществимо лишь предельным напряжением сил в решении непосредственно предстоящих задач. Оно может быть, если мы его захотим не только словесно, но и действенно.

Итак, к пониманию “русской идеи” можно подходить от любого момента русской действительности, диалектически раскрывая его и проверяя выводы на изучении других моментов, но главным образом — моментов несомненного значения. И только в последнем удастся сделать свои выводы надежными и убедительными. Разумеется, в истории нашей нетрудно найти много этих моментов, сосредоточиваясь, например, на таких явлениях, как рост государственности, литература, искусство. Думаю, что по сие время нельзя считать второстепенным моментом, а следовательно, и показательным, небогатым потенциями русскую религиозность, в которую включается и русский воинствующий атеизм. (...)

IV

(...) Несмотря на смутное национальное самосознание и даже национальное чванство, мы, русские, до сих пор были несклонными к самоопределению, наивно отожествляя свой национальный идеал с европеизацией или, не менее наивно, отрицая всякую ценность европейского. Многие из нас даже в переживаемой ныне революции видят или только этап европеизации нашей, продолжающий дело Петра, или проявление некультурного бунтарства, давно пережитого Европою. Так, между прочим, характеризовал мне происходящее ныне один известный профессор, теперь эмигрировавший на Запад, куда ему и дорога. Все пытающиеся положительно осмыслить революцию осмысляют ее с точки зрения западных идеалов, совершенно не умея проводить различие между идеологией вождей и стихией. Не менее одностороння и мысль Достоевского об универсализме русского сознания, для которого будто бы национальное совпадает с общечеловеческим. Это справедливо лишь до известной степени и в известном смысле. В каком именно — выяснится в дальнейшем. (...)

Россия переживает второй период острой европеизации (считая первым эпоху Петра). Самый факт этой европеизации, ее характер и интенсивность, разумеется, в высокой степени национальны. Но очевидно — не в европеизации смысл нашего исторического существования и не европейский идеал преподносится нам как наше будущее. Если бы было так, мы были бы народом неисторическим, годным лишь на удобрение европейской нивы (приблизительно подобного мнения держится известный писатель и коллекционер Д. М. Пешков), и ни о какой русской идее не стоило бы и говорить. И не в “европейских” тенденциях русской мысли, общественности и государственности надо искать эту идею. (...)

Исторически данная государственность приемлется как факт несовершенный, но все же оправданный тем более, что совершенство (особенно если изображается оно абсолютным идеалом) на земле неосуществимо. Она оправдывается религиозно, и не случайно, что только религиозным началом создалась и держалась византийская государственность. Да и русское православие больше связано с идеей самодержавия, чем принято думать. Оттого-то катастрофа монархии стала катастрофой и для него. Достойно внимания, что до сих пор в России все живые политические общественные идеалы всегда становились и религиозными идеалами, хотя бы это и неясно сознавалось самими носителями. Крайности сходятся. Идеал папской монархии, построенной по образцу человеческой, находит себе соответствие в религиозном идеале власти василевса над христианским миром и церковью. (,..)

Идея православной монархии так и осталась в недоразвитом состоянии, потому что, конечно, нельзя считать решением проблемы так называемую теорию симфонии. Но для нас существенна и другая сторона дела. Православное сознание сочетает признание абсолютной ценности во всяком проявлении жизни с признанием относительности и несовершенства всего человеческого. Поэтому идеал христианской монархии, при всем отношении к ней как к наилучшей форме земного общественного и государственного бытия, не только не формализируется, но, если он достаточно продуман и не абсолютизируется в необходимую форму, не признается даже в пределе своего развития полнотой совершенства. А в связи с этим стоит и возможность для Востока религиозно оправдывать революцию, что ясно не только в многострадальной истории Византии. Один из русских в начале XIX в. чрезвычайно удачно охарактеризовал современный ему государственный строй России как “despotisme modere par l'assassinat” (...)

(...) Совершенно иначе понимается идея церкви в христианстве восточном. — Весь мир и есть церковь, но он — церковь в потенции, нечто становящееся церковью. (...) Поэтому, не допуская забвения истинной идеи церкви, допущенного во имя злобы дня сего католичеством, православие может лишь стремиться к идеальному состоянию, сознавая приближенность всякого эмпирического его осуществления. Идеал же заключается во взаимопроникновении церкви и государства, во взаиморастворении их, т. е. в осуществлении истинного тела Христова, ни в одно из мгновений земного времени не достижимом.

Намеченная нами сейчас в самых общих чертах православная идея церкви объясняет земную связь византийской и русской церкви с государственностью и национальностью, дополняя многое из сказанного нами выше. Церковь и есть всяческое, т. е. и государственное, и культурное, и религиозное, и церковное, всеединство. Но церковь — всеединство вселенское, т. е. всяческое всеединство всего человечества. Это всеединство нельзя мыслить как безразличное единство всех народов или как такое же единство их под одною только церковной властью. Тогда оно не будет всеединством. Его необходимо мыслить по аналогии с живым организмом — оно живое тело Христово. И как нельзя создать органического единства, перемолов и перетерев в однородные атомы человеческое тело, но надо исходить из сознания особого смысла и особого значения каждого из органов, в качественности своей необходимого для целого; так же нельзя создать единство человечества путем уничтожения культурных, национальных, религиозных и других особенностей. Человечество — организм, для существования и развития которого необходимы существование и развитие составляющих его личностей во всем их индивидуальном своеобразии. Но для единства человечества, для того, чтобы оно существовало как церковь, необходимо еще и непрерывное взаимодействие этих личностей, основанное на самоутверждении и самоотдаче. (...)

Печатается по: Карсавин Л. П. Восток, Запад и русская идея. Пг., 1922. С. 7—8, 12—15, 38, 52, 64—65, 69— 70.

ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ

(...) Итак, коллективная историческая индивидуальность определяется не путем ограничения ее извне, не посредством перечисления ее актуализаций, описания места и времени ее проявления в эмпирически-ограниченном бытии. Эмпирические обнаружения ее, которые непременно суть обнаружения в конкретных индивидуумах или качествованиях их и непременно определены координатами времени и пространства, тем не менее являются единственным путем к ее познанию и определению. Равным образом лишь чрез противостояние ее в конкретных индивидуальностях другим коллективным индивидуальностям и чрез противостояние самих конкретных личностей друг другу достигается ее определение. Историк не чувствует нужды в коллективной индивидуальности, пока не столкнется с проблемою взаимодействия конкретных личностей, а с ней он столкнется на первых же шагах своего исследования (...)

Воля к самоутверждению за счет других, т. е. уничтожение других, поглощение их в себе, несовершенно выражает онтологическое стремление всякой индивидуальности быть всем. И она смутно следует своему порыву, чувствует его правду. Но только ценою больших страданий и потрясений может личность понять и оценить смысл самоотдачи и умирания (...)

Когда аббат Сийес уверял, что “третье сословие” может быть всем, а хочет быть кое-чем, он только неправильно расставлял глаголы: буржуазия, как и всякий класс, хотела и стремилась быть всем, а могла быть только кое-чем. В этом отношении очень показателен социалистический идеал (поскольку он является идеалом рабочего класса). Он выражается в стремлении рабочего класса уничтожить и растворить в себе все прочие и в явном отожествлении будущего пролетариата с обществом *. И стремление пролетариата к такому самоутверждению, сказывающееся и в увлечении социалистическим идеалом, и в примитивной зависти или желании жить по-барски, вполне естественно.

* Довольно удачно выразил как-то эту мысль в применении к искусству Троцкий. Заявил, что не понимает, какое может быть особое “пролетарское” искусство.— Пока пролетариат не создал нового общества (т. е. не стал им), у него никакого своего искусства нет. Когда же будет новое общество и новое искусство, не будет уже пролетариата.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Как благородно мечтательный идеализм русского прогрессивного общественного мнения выпестовал
. Политология. Семигин Г. Антология мировой политической мысли. Политическая мысль России 9 государственная
Ведь в нашем народе коренятся
ЗадаЧи революционной пропаганды в россии
Открыто усваивает принцип водительства