<<<     ΛΛΛ     >>>   

Это второе политическое стремление встречает несравненно значительнейшие препятствия; тем не менее оно тесно связано с первым. Все предыдущее развитие общественных идеалов точно так же, как охранительная роль государства, опирается на предположение, что закон соответствует жизненным потребностям общества. Но это есть одна из форм ложной идеализации этого великого принципа. Закон сам по себе, как мы видели, не только не заключает в себе причины развиваться с развитием общества, но скорее склонен заковать общество в формы культуры и привести его к застою. Лишь в других, дополнительных началах заключается возможность развития для законодательства, именно в альтруистических аффектах, в лучше понятых интересах личностей и групп, в нравственных убеждениях. Закон можно развивать, а сам он развиваться не может. Справедливость требует, чтобы он, в своем происхождении, существовании и отмене, все более и более терял начало принудительности. Это совершается увеличением участия общества в законодательстве. По мере того как последнее переходит к обществу и к его свободно выбранным представителям, сам закон дает средство исправлять законы. Вполне деморализирующая общество форма правительства, власть которого ограничена лишь обычаем, переходит в разнообразные формы сословного и полицейского государства, где уже некоторая доля населения по праву влияет на ход дел; затем проникается задачами правового государства, где лишь экономические условия классовой борьбы ограничивают для масс это влияние. Государственный союз все более приближается к общественному. Государство все более принимает характер союза лиц, заключивших свободный договор и свободно его изменяющих. Принудительность государственного договора уменьшается и стремится еще уменьшиться. Идеал государства, как я уже говорил, обращается в представление о таком союзе, где лишь тот подчинен договору, кто имел средства и возможность обсудить договор, обсудил и признал его свободно, может отказаться столь же свободно от его исполнения, отказываясь и от всех его последствий. (...)

Таким образом, мы имеем пред собою дилемму. Чем государство меньше, следовательно, слабее для внешней борьбы, тем более ему грозит внешняя опасность потери самостоятельности; оно может оградить свою самостоятельность, лишь делаясь сильнее в этом отношении и увеличиваясь. Но с тем вместе растет различие в интересах его частей, различие политического влияния центров и остальной страны; растет недовольство, и, следовательно, государство, ослабляемое сепаратизмом, подвергается большим внутренним опасностям.

Прогресс в государственном строе заключается, конечно, в стремлении к разрешению этой дилеммы, т. е. к постепенному устранению обоих неудобств, ею выказанных. Это достижимо теоретически лишь таким образом, чтобы государство сохраняло свое внешнее значение при возможно меньшем стеснении личностей внутри его и при допущении возможно широкой политической жизни в мелких центрах населения. (...)

Ослабление государственного элемента, конечно, зависит от уменьшения необходимости защищать слабого, охранять свободу мысли и т. п. государственными силами. (...) Меру употребления государственных сил в борьбе за прогресс в каждом частном случае определить трудно, но, кажется, всего вернее допустить, что эти силы могут с пользою быть употреблены лишь отрицательно, т. е. для подавления препятствий, противопоставляемых свободному развитию общества существующими культурными формами. Впрочем, это — вопрос крайне спорный. Пока государственный союз есть могущественная функция в борьбе за прогресс и за регресс, до тех пор критически мыслящая личность имеет право употреблять ее как орудие для охранения слабых; для расширения истины и справедливости, для доставления личностям средства развиться физически, умственно и нравственно, для доставления большинству минимума удобств, необходимого для вступления на путь прогресса; для доставления мыслителю средств высказать свою мысль, а обществу возможность оценить ее; для сообщения общественным формам той гибкости, которая мешала бы им окоченеть и делала бы их доступными изменениям, благоприятным для расширения понимания истины и справедливости. Это справедливо не только для государства так, как оно есть в данную эпоху, но и для всех общественных форм, встречаемых личностью в культурной среде, как было сказано выше в письме восьмом. Но, работая при пособии государственного элемента для научного реализирования человеческих потребностей в других общественных формах, прогрессивный деятель должен помнить, что сама форма государственности не соответствует какой-либо особой реальной потребности; что она, следовательно, не может быть никогда целью прогрессивной деятельности, остается для нее во всех случаях лишь средством и потому должна изменяться сообразно другим руководящим целям. (...)

Письмо шестнадцатое

ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ПРОГРЕССА *

1. ДВОЙСТВЕННОСТЬ ВОПРОСА О ПРОГРЕССЕ

(...)Важнее всего при этом помнить, что задача прогресса неизбежно двойная — теоретическая и практическая; что нельзя бороться за прогресс, не стараясь как можно яснее понять его задачу, как нельзя усвоить себе ее понимание, сторонясь от борьбы за нее теми силами, которые в нас существуют, и теми средствами, которые мы около себя находим. Бросаясь в борьбу за лучшее инстинктивно, без попытки критически понять это лучшее, мы постоянно рискуем повторить многочисленные ошибки предшествующих периодов и, может быть, биться за торжество реакции или застоя, когда нам казалось, что мы боремся за прогресс: история представляет слишком много примеров в этом роде. Ограничиваясь теоретическим пониманием и отказываясь от реальной борьбы за прогресс, мы или не поняли сущности этого процесса, или сознательно действуем против того, что мы сами признавали как лучшее. В понимание прогресса входит как существенный элемент сознание, что он никогда не совершался и не мог совершиться сам собою, бессознательно; что вне усилий личностей понять и осуществить лучшее могло совершаться лишь повторение прежнего, могли господствовать лишь рутина и привычка, мог установиться лишь застой; что лишь энергическая работа личной мысли могла снова и снова вносить критику в общественные миросозерцания, которые сами собой естественным путем обращаются без этого в кристаллизованное предание; что лишь непрестанные и хотя бы в малой доле удачные усилия убежденных личностей могли сгруппировать около них борцов за прогресс в организованную общественную силу, способную отстоять свое знамя в борьбе с другими общественными тенденциями, побороть эти тенденции и отвоевать себе у застоя и у индифферентизма хотя бы весьма небольшую долю почвы для дальнейшего прогресса. (...)

* Это письмо не входило в состав “Исторических писем” ни в “Неделе”, ни в первом издании этой книги. Оно было помещено в 1881 г. в одном из больших легальных русских журналов с незначительными исключениями и изменениями, вызванными цензурными условиями. Я присоединяю его теперь к письмам конца 60-х годов, так как оно имеет в виду те же самые вопросы с несколько иной точки зрения и может несколько указать читателю, в каком направлении я перестроил бы все целое “Исторических писем”, если бы я принялся за них в начале 80-х годов, а не в конце 60-х. Небольшие повторения были неизбежны, но их немного, и я не счел нужным устранить их. Противоречий с предыдущим читатель, я полагаю, не встретит, но некоторые пункты моего взгляда на вещи, может быть недостаточно ясные в прежней работе, здесь могут сделаться для него определеннее. Никаких значительных изменений против 1881 г. здесь не сделано, исправлено все то, что по неизбежным условиям русской легальной печати было прежде сказано намеренно не вполне ясно (1891).

Поэтому для борца за прогресс возникает долг скреплять свою связь со своими единомышленниками, войти элементом в организованную коллективность людей, действующих в определенном направлении словом и делом. Рядом с этим возникает и другая нравственно обязательная отрасль деятельности: борец за прогресс выработал в себе сознание необходимости прогресса в определенном направлении, следовательно, необходимости определенного изменения в общественном строе или в общественной мысли; он выработал это сознание лишь благодаря каким-либо благоприятным обстоятельствам, которые позволили ему критически и здраво отнестись к недостаткам той среды, в которой он развился и в которой живет; но он не должен себя обманывать иллюзией, что, усвоив это сознание, он разом выделился из среды, его окружающей; нет, он связан с нею тысячами привычек жизни и мысли, и все эти привычки срослись с теми самыми недостатками общественного строя или общественной мысли, которые он имеет в виду устранить в своем стремлении к прогрессу. Таким образом, в себе самом он находит те самые элементы, против которых борется вообще как прогрессивный деятель. Чтобы их победить в их разнообразных общественных проявлениях, ему приходится бороться с ними и в самом себе, перевоспитывать и перерабатывать себя в своих привычках мысли и жизни. Распространитель понимания прогресса в области мысли, член коллективного организма и организатор общественной силы для борьбы за прогресс в среде общества, борец за прогресс должен быть еще, хотя до известной степени, в собственной личной мысли и в собственной личной жизни практическим примером того, как прогресс в определенном направлении должен влиять на мысль и на жизнь личностей вообще. (...)

4. ОЧЕРК СОДЕРЖАНИЯ ТЕОРИИ ПРОГРЕССА

(...) Лишь тогда прогресс возможен, когда в убеждение развитого меньшинства вошло сознание, что интересы его тожественны с интересами большинства во имя прочности общественного строя; когда стремление сплотить общество в более солидарное целое во имя собственных интересов выработалось в развитых личностях в нравственное убеждение; когда личность может войти в организующуюся общественную силу во имя единства интересов всех элементов, составляющих эту силу; когда, входя в эту силу, личность вносит в нее более ясное сознание общности связующих общество интересов и в этом самом процессе перерабатывает их в нравственное убеждение. Тогда задача прогресса устанавливается определенным образом. Прогресс есть рост общественного сознания, насколько оно ведет к усилению и расширению общественной солидарности; он есть усиление и расширение общественной солидарности, насколько она опирается на растущее в обществе сознание. Органом прогресса является развивающаяся личность, вне деятельности которой прогресс невозможен, которая в процессе развития своей мысли открывает законы общественной солидарности, законы социологии, прилагает эти законы к современности, ее окружающей, и в процессе развития своей энергии находит пути практической деятельности, именно перестройки окружающей его современности согласно идеалам своего убеждения и данным своего знания. (...)

Печатается по: Лавров П. Л. Философия и социология. Избр. произв. В 2 т. Т. 2. М., 1965. С. 27, 39—40, 45, 54—57, 68, 74, 87—88, 92, 126—129, 171—172, 178—179, 189, 196, 200, 208, 212—214, 245—248, 273—274.

(1824—1891)—публицист, литературный критик, общественный деятель. В 1841 г. окончил Лесной институт, работал в Лесном департаменте. В 1851 г. возвратился в Петербург, сблизился с Н. Г. Чернышевским, Н. Л. Михайловым. Вскоре уехал за границу для подготовки к профессорской деятельности. Во время поездки познакомился со многими европейскими революционными деятелями, изучал сочинения А. И. Герцена, окончательно определился как один из видных участников революционно-демократического движения 60-х годов. Во время второй поездки в Европу (1858—1859 гг.) познакомился с А. И. Герценом и Н. П. Огаревым, которые напечатали написанное Шелгуновым совместно с Михайловым обращение “К молодому поколению”. Весной 1862 г. появились прокламации “К народу” (автор Чернышевский) и “К солдатам” (автор Шелгунов). В 1862 г. арестован и заключен в Петропавловскую крепость за сношения с “государственными преступниками” — Михайловым и Чернышевским. Публицистическая деятельность Шелгунова началась в 50-х годах. Он сотрудничал в “Современнике”, возглавляемом Добролюбовым и Чернышевским, в “Русском слове”, “Деле” и “Русской мысли”. Характерной особенностью его публицистики была просветительская направленность, вера в силу знания, его прогрессивную роль в истории и политике.

Политические симпатии Шелгунова формировались под влиянием идей революционного демократизма 60-х гг. (Чернышевского, Добролюбова, братьев Серно-Соловьевичей), многие идеи которого он трактовал в духе либерализма. Известный след в его творчестве оставили идеи марксизма, следуя которым он пытался социологически толковать явления общественной жизни (статья “Социально-экономический фанатизм”), оценить роль рабочего класса в перспективах революционного переустройства общества. Социализм Шелгунов рассматривал как прирожденное свойство человека. (Тексты подобраны Б. Н. Бессоновым.)

СТАТЬИ ИСТОРИЧЕСКИЕ

ЕВРОПЕЙСКИЙ ЗАПАД

II

(...) Историческое величие греко-римлян в том, что они были политическим народом; их мир мог погибнуть, но они не могли закостенеть. Две противоположные силы, два основных фактора политического прогресса постоянно боролись в этом замечательном историческом народе, соединявшем в себе всю интеллектуальную силу и весь политический смысл тогдашнего человечества.

Внутренней и внешней борьбой народ этот выработал ряд опытов и неудач, ряд ошибок и заблуждений, ряд характеров, замечательных по своему политическому достоинству и по своему политическому унижению. Ряд положительных и отрицательных приобретений, добытых человечеством этим путем, служит до сих пор спасительным предостережением для народов, стремящихся к политической зрелости.

Как бы ни было сильно юридическое начало греко-римского государства, но противоположное ему начало было не слабее. В самые трудные моменты жизни оно не давало сломить себя окончательно, никогда не исчезало, никогда не глохло. В Египте, например, мы видим народ, оставивший поразительные памятники своего искусства, подавляющие своим размером и непостижимостью средств, употребленных для их сооружения. Но эти памятники прошедшего величия служат вместе с тем памятниками рабства человеческого духа, ничтожества его нравственной энергии и отсутствия чувства нравственного самосохранения. Египетский царь не был для народа существом смертным: он был само солнце, действительное солнце. Ни один подданный не смел приблизиться к фараону, не повергшись во прах. И всемогущий фараон был волен над жизнью, смертью, над собственностью, над семьею, над всем домом каждого своего подданного. Во всю многовековую историю Египта ни одному египтянину не пришла ни разу мысль усомниться в непогрешимости государственного принципа и поднять голос в защиту своих человеческих прав и своего личного достоинства.

Поэтому все памятники египетского искусства, все грандиозные развалины Мемфиса и Фив, если бы эти города могли быть и еще роскошнее, чем они были, для нас не больше, как могильные памятники над прахом народа, не оставившего нам никакого политического наследия, никакой положительной полезной мысли, никакого руководящего идеала, никаких стремлений, которые бы стоило продолжать. Если бы Египет и вовсе не существовал, то последующая европейская история ничего бы не проиграла, ибо из Египта могла идти только идея рабства, а не идея свободы, не прогрессивная сила самопознающего духа, творящего общественный прогресс. Вот почему можно относиться с резким порицанием к социальным учреждениям греко-римского мира, проникаться негодованием к его злодействам, но в то же время нельзя не проникаться и чувством неудержимого восторга и гордости, нельзя не чувствовать ободряющей свежести и крепнущей энергии, когда в той же мрачной истории и в непрочной, неудавшейся гражданственности находишь непрерывный ряд фактов, выказывающих благородную сторону стремлений человечества, его неудержимый порыв к свободе, к восстановлению попираемых прав и угнетаемого человеческого достоинства. Даже римские рабы, заклейменные каленым железом, закованные в цепи и доведенные до состояния скотов, оказывались нравственнее и свободнее египтян, как это показал Спартак. (...)

IV

(...) Государственная идея евреев была идея религиозная, а не светско-политическая; их государство было религиозным братством, союзом равных и равноправных людей, судьбами которых руководил и управлял Бог. Бог был для них единственной всемогущей силой, которую они признавали над собою, и единственной внешней волей, которой они подчинялись. Это был уже совсем не тот идеал, под влиянием которого сложились аристократические учреждения греко-римлян. (...)

V

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Демократия для ничтожного меньшинства
Крестьянства
Автор работ по истории русского революционного движения
В среде русской эмиграции
Анархизм-универсализм утверждает мировое хозяйство