<<<     ΛΛΛ     >>>   

ществ никогда не живут в состоянии анархии и хаоса. Это справедливо даже относительно самых аристократических — тотемистических племен, которые нам известны; американских аборигенов и племен Северной и Центральной Австралии, которые были детально изучены Спенсером и Гилленом. В этих тотемистических сообществах мы не найдем сложной и разработанной мифологии, сравнимой с мифологией греков, индийцев или египтян, мы не обнаружим там веры в конкретных богов или в персонифицированные силы природы. Но эти общества спаяны иной, более мощной силой — силой ритуала, основанного на мифологической вере в животных-первопредков. Каждый член группы принадлежит здесь к тотемному клану, и, таким образом, он оказывается скованным цепью жестких традиций. Он вынужден отказываться от определенных видов пищи, он обязан соблюдать суровые правила экзогамии или эндогамии; ему приходится осуществлять в определенные моменты времени и в определенной неизменной последовательности одни и те же ритуалы, которые являются драматическим воспроизведением жизни его тотемных первопредков. Все это навязывается членам племени не силой, но их собственными фундаментальными мифическими понятиями, причем всепобеждающей власти этих понятий невозможно не только сопротивляться, но и поставить под сомнение.

Позднее появляются другие политические и социальные структуры. Мифологическая организация общества заменяется, вроде бы, рациональными структурами. В спокойные, мирные времена, в периоды относительной стабильности и безопасности, эта рациональная организация общества устанавливается естественным путем. Кажется, что она способна выдержать все атаки, но в политике никогда не бывает полного спокойствия. Здесь всегда присутствует скорее динамическое, нежели статическое равновесие. В политике мы всегда живем как на вулкане и всегда должны быть готовы к неожиданным взрывам и катаклизмам. Во все критические моменты социальной жизни человека рациональные силы, до этого успешно противостоящие воспроизводству древних мифологических представлений, уже не могут чувствовать себя столь же уверенно. [...] Миф, всегда рядом с нами и лишь прячется во мраке, ожидая своего часа. Этот час наступает тогда, когда все другие силы, цементирующие социальную жизнь, по тем или иным причинам теряют свою мощь и больше не могут сдерживать демонические, мифологические стихии.

Французский ученый Е. Дютте написал очень интересную книгу «Магия и религия племен Северной Африки». В этой работе он попы-

Глава 12. ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И СОЦИАЛИЗМ 579

тался дать ясное и четкое определение мифа. Согласно Дютте, боги и демоны, которых мы находим в примитивных сообществах, являются не чем иным, как персонификацией коллективных желаний. Миф, говорит Дютте, «есть персонификация коллективных чаяний». Это определение было дано тридцать пять лет тому назад. Конечно, автор не мог знать и предвидеть наших сегодняшних политических проблем. Он размышлял как антрополог, занятый исследованием религиозных церемоний и магических ритуалов. [...] С другой стороны, эта формула Дютте может быть использована как самое лаконичное и яркое определение современной идеи лидерства или диктаторства. Тяга к сильному лидеру возникает тогда, когда коллективное желание достигает небывалой силы и когда, с другой стороны, все надежды на удовлетворение этого желания привычными, нормальными средствами не дают результата. В такие моменты чаяния не только остро переживаются, но и персонифицируются. Они предстают перед глазами человека в конкретном, индивидуальном обличье. Напряжение коллективной надежды воплощается в лидере. Прежние социальные связи — закон, правосудие, конституция — объявляются не имеющими никакой ценности. То, что остается, — это мистическая власть и авторитет лидера, чья воля становится высшим законом.

Понятно, что персонификация коллективного желания не может быть одинаковой у цивилизованных наций и в примитивных племенах. Современный человек, несомненно, подвержен действию необузданных страстей, и когда страсть достигает своей кульминации, человек может подпасть под влияние самых иррациональных порывов. Но даже и в этом случае он не может полностью забыть или отрицать требований рациональности. Чтобы верить, он должен найти основания веры и создать «теорию», чтобы оправдать ее. И эта теория уже отнюдь не примитивна, но, наоборот, является весьма изощренной.

Мы легко можем понять убежденность архаического сознания, что все человеческие силы и все силы природы могут быть сконцентрированы в индивиде. Колдун, если он является знатоком своего дела, если он владеет магическими словами и если он знает, как надо использовать их в нужное время и в правильном порядке, то он является владыкой окружающего мира. Он может предотвратить все несчастья, победить врага и управлять природными стихиями. Все это так далеко от современного сознания, что кажется абсолютно иррациональным. Однако если современный человек больше не верит в натуральную магию, то он, без сомнения, исповедует некий сорт «магии социальной». Если кол-

580 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА

лективное чаяние ощущается во всей его полноте и интенсивности, то люди могут быть убеждены в том, что нужен лишь «специалист», чтобы удовлетворить его. Здесь весьма удобной оказывается теория культа героев Карлейля. Эта теория предлагает рациональное оправдание таких представлений, которые по своему происхождению и тенденциям развития являются совершенно иррациональными. Карлейль подчеркивал, что вера в героя является необходимым элементом человеческой истории. Она не может исчезнуть, пока не исчез сам человек. [...]

Но Карлейль не рассматривал свою теорию как конкретную политическую программу. У него было романтическое понимание героизма, весьма далекое от взгляда наших современных политических «реалистов». Нынешние политики вынуждены использовать более сильные средства. Они должны решать проблему, во многих отношениях напоминающую задачу по нахождению квадратуры круга. Некоторые историки нашей цивилизации утверждают, что человечество прошло две различные стадии в своем историческом развитии. Человек начал как homo magus; но от эпохи магии он перешел к эпохе техники. «Человек магический» прежних времен превратился в homo faber, в ремесленника и художника. Если мы примем это историческое различение, то наши современные политические мифы окажутся какими-то очень странными и парадоксальными образованиями, ибо мы обнаружим в них переплетение двух моментов, которые, казалось бы, совершенно исключают друг друга. Современный политик совмещает в себе две противоположные и несравнимые функции. Он обязан действовать одновременно и как homo magus и как homo faber. Политик — священник новой, совершенно иррациональной и загадочной религии. Но когда он пропагандирует эту религию, то действует исключительно методично. Ничто не остается непродуманным; каждый его шаг подготовлен и взвешен. Именно эта странная комбинация двух разнородных качеств является одной из отличительных черт наших политических мифов.

Миф всегда трактовался как результат бессознательной деятельности и как продукт свободной игры воображения. Но здесь миф создается в соответствии с планом. Новые политические мифы не возникают спонтанно, они не являются диким плодом необузданного воображения. Напротив, они представляют собой искусственные творения, созданные умелыми и ловкими «мастерами». Нашему XX в. — великой эпохе технической цивилизации — суждено было создать и новую технику мифа, поскольку мифы могут создаваться точно так же и в соответствии с теми же правилами, как и любое другое современное ору-

Глава 12. ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И СОЦИАЛИЗМ 581

жие, будь то пулеметы или самолеты. Это новый момент, имеющий принципиальное значение. Он изменил всю нашу социальную жизнь. В 1933 г . политический мир начал выражать беспокойство по поводу возрождения вооруженных сил Германии и его возможных международных последствий. На самом деле, это ревооружение началось намного раньше, но осталось практически незамеченным. Это подлинное ревооружение родилось вместе с появлением и расцветом политических мифов. Последующее возрождение милитаризма было просто сопутствующим фактом и необходимым следствием ментального ревооружения, привнесенного политическими мифами.

Первый шаг, который был сделан, заключался в изменении функций языка. Если мы посмотрим на развитие человеческой речи, то обнаружим, что в истории цивилизации слово выполняло две диаметрально противоположные функции. Говоря вкратце, мы можем назвать их семантическим и магическим использованием слов. Даже в так называемых примитивных языках семантическая функция никогда не устраняется; без нее речь просто не может существовать. Но в примитивных сообществах магическая функция слова имеет доминирующее влияние. Магическое слово не описывает вещи или отношения между вещами; оно стремится производить действия и изменять явления природы. Подобные действия не могут совершаться без развитого магического искусства. Только маг или колдун способен управлять магией слова, и только в его руках оно становится могущественнейшим оружием. Ничто не может противостоять его власти. [...]

Удивительно, но все это воспроизводится в сегодняшнем мире. Если мы изучим наши современные политические мифы и методы их использования, то, к нашему удивлению, обнаружим в них не только переоценку всех наших этнических ценностей, но также и трансформацию человеческой речи. Магическая функция слова явно доминирует над семантической функцией. Когда мне случается прочесть книгу, изданную в Германии в последнее десятилетие, причем даже не политического, а теоретического характера, исследующую философские, исторические или экономические проблемы, То я, к своему изумлению, обнаруживаю, что больше не понимаю немецкого языка. Изобретены новые слова и даже старые используются в непривычном смысле, ибо их значения претерпели глубокую трансформацию. Это изменение значения зависит от того, что те слова, которые прежде употреблялись в дескриптивном, логическом или семантическом смысле, используются теперь как магические слова, призванные вызывать вполне определен-

582 Раздел V. ЛИЧНОСТЬ И политика

ные действия и возбуждать вполне определенные эмоции. Наши обычные слова наделены значением; но эти, вновь созданные слова, наделены эмоциями и разрушительными страстями.

Не так давно была опубликована небольшая, но очень интересная книга «Нацистский немецкий язык. Словарь современного германского словоупотребления». [...] В этой книге перечислены все слова, созданные нацистским режимом. Создается впечатление, что всего нескольким словам немецкого языка удалось избежать полной деструкции. Авторы книги попытались перевести эти термины на английский язык, но эта попытка, как мне представляется, не увенчалась успехом. Авторы сумели дать лишь приблизительное толкование немецких слов и фраз вместо их подлинного перевода. К несчастью или, наоборот, к счастью, оказалось просто невозможным передать смысл подобных слов на английском языке. То, что характеризует их — это не столько содержание и объективное значение, сколько эмоциональная атмосфера, которая окружает и окутывает их. Эту атмосферу надо почувствовать, ибо она непереводима и не может быть адекватно выражена на языке совсем другого политического контекста. Чтобы проиллюстрировать сказанное, я приведу лишь один показательный пример, выбранный совершенно произвольно. Я узнал из словаря, что в современном немецком языке существует резкое различие двух терминов — Siegfriede и Siegerfriede. Даже для уха немца трудно уловить разницу между ними. Оба слова звучат совершенно одинаково и, вроде бы, означают одну и ту же вещь, Sieg значит победа, Friede означает мир. Как же комбинация двух подобным слов может давать два совершенно разных смысла? Несмотря на очевидное нам внушают, что в современном немецком словоупотреблении эти термины абсолютно различны. Если Siegfriede есть мир через победу Германии; то Siegerfriede означает прямо противоположное: оно используется для обозначения мира, условия которого будут диктоваться врагами Германии. То же самое справедливо и относительно других терминов. Люди, создавшие эти слова, были подлинными мастерами искусства политической пропаганды. Они достигли своей цели, подогревая варварские политические страсти простейшими средствами. Изменение слова или даже одного слога в слове оказывалось иногда достаточным для того, чтобы добиться желаемого результата. Когда мы слышим эти новые слова, то ощущаем в них всю гамму разрушительных человеческих страстей — ненависть, злобу, бешенство, высокомерие, презрение и самонадеянность.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В жизнь людей дополнительное единообразие
Не к меньшинству как артефакту демократических процедур
Других западных стран
Оценочные ориентации относительно политической системы вообще