<<<     ΛΛΛ     >>>   

А в конце статьи редактор поместил следующее примечание:

"...Мистер Линн, бывший журналист, который в 1913 г. стал помощником Джозефа Р. Гранди по Пенсильванской ассоциации промышленников...".

Такова политическая и общественная наука XX в.

ВЗГЛЯД НА ЭЛИТУ

В аргументации, предложенной господами Спенсером и Линном, можно выделить две основные идеи: 1. Никакие попытки облегчить судьбу человечества не могут существенно изменить реальный ход событий; 2. Те незначительные изменения, которые удается осуществить, нежелательны, ибо они замедляют отсев неприспособленных и отбор приспособленных. Поэтому все реформы неизбежно оказываются не только бесполезными, но опасными.

Если мы (ко мне это не относится) признаем существование социальной элиты, вознесенной на современную высоту волной эволюции, тогда естественно поинтересоваться тем, что за люди ее составляют. Согласно Спенсеру, элиту составляют, конечно, победители в экономической борьбе: богатые, состоятельные и, может быть, еще люди среднего достатка. Среди них одни будут пользоваться влиянием главным образом в экономике, другие – в политике. Разумеется, есть и третьи, чье влияние на общество объясняется литературным или художественным талантом, хотя этим последним труднее добиться признания.

Порой мне кажется, что исторические эпохи зло пародируют свои излюбленные идеи, как будто в событиях заключена тайная насмешка, которая, вырываясь наружу, нарушает привычное спокойствие. Пародийность обеспечивается той решительной и даже отчаянной скрупулезностью, с которой некоторые деятели эпохи осуществляют в своей жизни содержание идей, на которых они были воспитаны. Ибо на каждого св. Франсиска есть свой брат Джунипер, на каждого Наполеона – Луи Бонапарт. Господствующей идеей нового времени был Индивидуализм с большой и двусмысленной буквы "I" (англ. I – "я"). Современная история, начиная с Возрождения и кончая Романтизмом, дала нам множество имен подлинных гениев. Затем начинается пародия, достигающая своего апогея тогда, когда паясничающие политики и ученые шуты объявляют себя самыми совершенными творениями эволюции, приспособленными для жизни и процветания.

Если в елизаветинской Англии Индивидуализм проявился во всем блеске пылкой юности, то в викторианской Англии мы видим карикатуру на него. Индивидуализм утверждает, что интересы человечества – это интересы отдельных личностей, что история – это пышная процессия героев, а свобода – движение социальных атомов в пустоте, где не бывает столкновений. Сам не ведая об этом, индивидуалист эпохи постромантизма предстал уже в карикатурном виде: он понимал интересы личности как собственные интересы, историю – как долгое ожидание его появления на свет, а свободу – как разгул безумных сумасбродств. "Джентльмены, – говаривал тогда своим студентам один преподаватель Оксфорда, – вы оскорбили не только Всемогущего Бога, но глубоко огорчили и меня!".

Удивляет всеобщее равнодушие к тому, как это барственное "I" проявляется в общественных взаимоотношениях. В Ирландии английский государственный чиновник по имени Сент-Джордж, напившись, потерял шляпу и обратился к ирландским католикам со следующей речью: "Черт бы вас всех побрал! Я пришел освободить вас, а вы украли у меня шляпу" [9]. Уильям IV, чье вступление на престол всего больше удивило его самого, подписывая официальное соболезнование по поводу кончины своего брата, упрекает своих подчиненных: "Что за отвратительное перо вы мне подсунули". А через несколько дней, приветствуя делегацию франк-масонов, он заявляет: "Господа, если бы моя любовь к вам равнялась моему невежеству во всем, что вас касается, она была бы безграничной".

В XIX в. приспособленные были поистине очень эксцентричны. Нельзя не вспомнить старика Карлейля с его "ежедневными порциями проклятий" в адрес "ужасного, отвратительного положения вещей", включая, между прочим, негодования, вызванные показом обезьян в Лондонском зоопарке. Вспоминается доктор Арнольд из Регби, потрясенный тем, что его беззаботные воспитанники "так много грешат и так мало раскаиваются", встревоженный появлением тред-юнионов – "ужасных орудий злонамеренности и подстрекательства к бунтам и убийству", и многому научившийся у "добродетельного бедняка", которого "весьма поучительно посетить". Вспоминаешь Джереми Бентама, завещавшего усадить его скелет на председательском месте на банкете в честь столетия Бентамского общества; или Оскара Браунинга, преподавателя Кембриджского университета и поклонника королевской власти, заметившего, что Вильгельм II был "самым приятным императором, которого ему довелось встречать"" или лорда Панмура по прозванию "Бизон", государственного секретаря по военным вопросам и непримиримого врага реформ Флоренса Найтингейля, усложнявшего проведение Крымской компании такими телеграммами: "Лорд Панмур – генералу Симпсону. Капитана Джервиса укусила многоножка. Как он сейчас себя чувствует?" Был еще и лорд Керзон, самый блистательный из блестящих снобов, который однажды на банкете, желая польстить присутствующим, сообщил, что он взял себе за правило общаться с теми, кто умней его. На что лорд Хьютон, мгновенно проснувшийся от такого высказывания, довольно громко заметил: "Ну, это совсем нетрудно" [10]. Да, в XIX в. приспособленные были действительно с большими причудами. Их далеко ушедшие вперед потомки, люди непомерного самомнения и безграничной лживости, развили эти черты до пределов, и не снившихся их предшественникам. Дух захватывало при виде Геринга и Геббельса, сидящих на вершине эволюции, как будто вселенная миллиард лет трудилась для того, чтобы произвести на свет тучность и подлость. Таким образом, если одни приспособленные – люди со странностями, а другие – злодеи, то усомниться в правильности этой теории весьма простительно.

НЕИЗБЕЖНОСТЬ И ЭТИКА

Теория эволюции принадлежит биологии: она пытается объяснить, как существующие виды стали такими, какими мы их видим сегодня. Следовательно, она – просто общее истолкование собранных данных. Еще прежде чем теория приобрела законченный вид, Спенсер применил ее к человеческому обществу и смешал ее с этикой, т.е. Спенсер утверждал, что тот же самый процесс, который в животном мире отделяет биологически приспособленных от неприспособленных, в человеческом обществе отделяет экономически преуспевающих от неудачников, а в моральной сфере хороших от плохих. Только так можно истолковать тот отрывок, где говорится о "мудром всеблагом провидении". Таким образом, в человеческом обществе в одну группу одновременно попадают люди биологически приспособленные, добившиеся экономических успехов и высоконравственные, а в другой группе соответственно оказываются люди биологически неприспособленные, экономически неудачливые и безнравственные.

Ясно, что если Спенсер хочет с помощью эволюционной теории оправдать существующее распределение собственности, он должен отождествить эти три подгруппы. Ведь если некоторые экономически преуспевающие люди окажутся биологически неприспособленными, тогда нельзя будет объяснить их экономический успех, сославшись на "закон" эволюции; и если некоторые биологически приспособленные или экономически преуспевающие окажутся безнравственными, то невозможно будет доказать, что они заслуженно владеют своими богатствами. По тем же причинам невозможно объяснить экономический крах с биологической точки зрения или доказать, что бедняки страдают заслуженно.

Когда Спенсер применил эволюционную теорию к обществу и сочетал ее с этикой, он совершил два гигантских скачка, не соблюдая при этом правил полета. Ибо вовсе не очевидно, что биологическую теорию можно превратить в социологическую, или что обобщения, полученные на материале межвидовых отношений, будут справедливы для отношений внутри одного вида. Еще менее очевидно, что научные обобщения из области фактов можно трансформировать в моральные обобщения из области ценностей. Можно сказать, что ход эволюции был таким-то и привел к таким-то результатам, но отсюда еще очень далеко до выводов о моральной ценности эволюции животного мира и о положительности ее результатов. Поэтому, если даже допустить, что богатые и влиятельные люди биологически приспособлены, отсюда еще не следует их моральная пригодность. Они могут быть как угодно приспособлены физически, но тем не менее с точки зрения морали выглядеть весьма плачевно. Взятая сама по себе, эволюция животного вполне может оказаться нравственной де-волюцией.

Насколько мне известно, никаких смягчающих доводов нельзя обнаружить ни у Спенсера, ни у других мускулистых защитников этой теории. По-видимому, они предполагают, что раз уж вы признали неизбежность определенных событий, вы признали и их моральную ценность. Сказать, что данное общество должно быть таким, каково оно есть, и таково, каким должно быть, значит с готовностью вынести ему оправдание. Победителями в экономической борьбе неизбежно оказываются те, у кого были силы для победы. Иначе и быть не могло, поэтому все должны быть довольны.

Небезынтересно рассмотреть значение слова "неизбежность". Спенсер и другие применяют это понятие в том смысле, что определенные события могут происходить независимо от действий человека. Тогда социальная неизбежность означает человеческое бессилие в общественных делах, причем мы бессильны именно облегчить страдания простых людей. Прилив исторических событий забрасывает нас, ничтожных людишек, куда пожелает; и тем, у кого нет крепких зубов и сильных рук, нечего рассчитывать на то, что им удастся вырыть себе убежище в ближайшей скале.

Если согласиться с тем, что социальная неизбежность означает человеческое бессилие, то под вопрос будет поставлено само существование какой-либо реальной основы для этики. Этика подразумевает, и не может не подразумевать, возможность изменения окружающей среды в соответствии со сделанным выбором. Предположим, я решил, что принесу наибольшую пользу человечеству, став ученым. Но если я не смогу получить необходимого образования или, получив его, мне не удастся его применить, то никакое мое решение ни к чему не приведет. Оно окажется не более, чем пустой фантазией. Теперь представьте, что такая же участь постигнет не только это решение, принятое одним человеком, но и все решения всех людей. В подобном случае вся этика рухнет. Где ничего нельзя осуществить, там не стоит принимать никаких решений, а где не стоит принимать никаких решений, там понятия пользы или ценности не имеют никакого смысла. Подобный мир не хорош и не плох, он просто существует.

Если вслед за Спенсером мы признаем, что современное общество создано и поддерживается действием силы, не подчиняющейся человеческому контролю, мы обнаружим, что к такому обществу совершенно невозможно применить моральную оценку. Так как этика принадлежит к сфере человеческих возможностей, то все лежащее за пределами этой сферы просто не относится к морали. Если общество поместить вне этих пределов, оно станет такой же не связанной с моралью реальностью как, например, кометы или землетрясения, которые просто существуют и проявляются определенным образом. Но если общество не является моральной сущностью, то ни его структуру, ни его части нельзя назвать хорошими или плохими. Мы сможем описывать общественные события, но никогда не сможем сказать, какими им следовало или следует быть. Именно это и пытается доказать спенсерова теория. Можно поэтому сказать, что поставленная в ней задача оказывается невыполнимой в силу ее же собственных доводов. Признать общественные отношения неизбежными значит навсегда отказаться от их оправдания. Можно сказать, что богатые приспособлены, но назвать их хорошими нельзя; можно сказать, что бедные неприспособлены, но нельзя назвать их плохими.

Неизбежность имеет еще одну сторону, совершенно упущенную теорией Спенсера. Отрицательной чертой неизбежности является ограничение человеческих возможностей, а положительной – то, что она дает нам определенную возможность: возможность уверенно предсказывать результаты наших собственных действий или наших общественных программ. Знание этого освобождает нас от напрасных усилий и, вовсе не лишая нас сил, отдает вселенную в нашу власть. Предположим, мы стремимся к некоей цели (у) и знаем, что она будет результатом определенного действия (х). Тогда, чтобы достичь у, нам нужно просто сделать х. В данном случае неизбежность здесь заключается в связи между х и у, и именно благодаря ей мы можем достичь своей цели. Однако Спенсер и его последователи дают понять, что мы получаем или не получаем у независимо от наших действий. Таким образом, они учитывают только отрицательную сторону неизбежности, что позволяет им представить невозможными те самые изменения, которые наиболее желательны с моральной точки зрения. Это наипростейший способ сохранить полюбившийся статус-кво.

Увлечение отрицательной стороной вопроса характерно для людей, имеющих определенный интерес в определенном общественном строе; здесь их "вечное нет" любым возможным изменениям. Однако у Спенсера эта черта усиливается складом его характера. "Никто не станет отрицать, – пишет он, – что я слишком критичен... Во мне преобладает стремление выискивать недостатки, к несчастью это так" [11]. Так, например, после посещения картинных галерей в Италии он долго обсуждал недостатки великих мастеров и их плачевную неспособность справиться со светотенью. Он решил, что Вагнер был "великим художником, но не великим музыкантом", эту похвалу он приберег для Мейербера. Он считал, что критичность – но, по Ламарку, в более развитой форме, – он унаследовал от отца, который постоянно отчитывал других людей за их недостатки. Однажды он обрушил на голову какого-то прохожего одно из своих непрошенных нравоучений. "Понимаешь, хозяин, – сказала добродушная Жертва, – люди бывают разными, и я вот такой, какой есть". Среди неприспособленных, как можно заметить, есть немало мудрых и терпеливых людей.

ХОРОШИ ЛИ ПРИСПОСОБЛЕННЫЕ?

Итак, мы видим, самый антидарвинистский дарвинизм тайком протаскивает этику в науку, одновременно представляя общество в таком виде, который исключает применение этики. Пожалуй, будет полезно посмотреть, как это делается.

Главное зло в этой теории заключено в термине "приспособленный". Получилось так, что еще со времен древних греков это слово приобрело ярко выраженный моральный оттенок. У Платона и Аристотеля оно обозначало главное этическое понятие (хотя и не в дарвинистском смысле); у Платона понятие пригодности вознеслось даже на высоту космического принципа. Хотя эти люди не могли навечно закрепить значение этого слова, они много сделали для закрепления за ним определенного оттенка. Слова умерших философов, как смутное эхо, вновь и вновь оживают в повседневной речи. И оказывается, что когда бы мы ни произносили слово "приспособленный", мы совершенно бессознательно наделяем его моральным одобрением. Если вещь "приспособлена", то нам кажется, что она хороша, и, наоборот, если вещь непригодна, она должна быть плохой. Поэтому, хотя у слова "приспособленный" столько же значений, сколько контекстов, однако в любом контексте оно содержит хотя бы слабый намек на моральное одобрение. Я думаю, почти никто из последователей Спенсера (и никто из последователей Ницше) так и не понял, что этическое содержание фразы "выживание приспособленных" – всего лишь шепот и эхо, без субстанциального наполнения и опоры.

Нам это совершенно ясно, когда мы видим, что в научном дарвинизме термин "приспособленный" применяется к людям, животным и растениям в одном и том же смысле. Если бы термин, взятый в его строго научном значении, действительно обладал этическим содержанием, то мы должны были бы распространить это содержание на растения и животных и говорить о добрых и злых ящерицах, добрых и злых дубах. Но это явная чепуха. Нравственные эпитеты относятся только к человеку или к вещам, которым он дает ту или иную оценку. За эволюционным процессом можно признать единственное моральное достоинство: в результате его появились, наконец, существа, способные быть нравственными. Но о выживании ящериц можно только сказать, что у них есть определенные свойства, позволившие им выжить.

Мы лучше поймем связь между эволюцией и этикой, если рассмотрим свойства, имеющие, так сказать, ценность для выживания. Таких свойств много, и разных, со времени Дарвина их список очень расширился и теперь включает не только биологические, но и физические и химические свойства. Из них всего популярней сила, быстрота, сообразительность, защитная окраска, естественные средства самозащиты (зубы, клыки, когти и т. д.). Одно из важнейших качеств – плодовитость, так как вид, производящий многочисленное потомство, с точки зрения статистики имеет больше шансов выжить. Это качество помогает выжить кроликам, у которых только и есть, что быстрые ноги, и еще, пожалуй, большинству растений. Но спенсерианцы никогда не упоминают о плодовитости. Так как бедные плодовитее богатых, перенесение этого представления на общество могло бы привести нас к выводу, что бедные приспособленнее богатых, – вывод, которого избегают любой ценой. Это намеренное умолчание всего четче выявляет тенденциозный характер всей теории.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Прихотливого произвола среди реально имеющих хождение значений
Кто на себе испытал несправедливость
Удачлив ли эгоизм конец проблемы глава девятая
Стремительность насилия дезорганизует сопротивление
Предусматривающих коллективные действия