<<<     ΛΛΛ     >>>   

Мебель

Мебель менялась (и меняется) медленно, но иные ее предметы все же отмерли, другие видоизменились, а третьи сменили свои названия. Например, БЮРО – затейливой конфигурации письменный стол с настольными ящиками и множеством отделений для хранения бумаг и мелких ценных вещей – сегодня можно увидеть разве только в музеях, у коллекционеров да в редких квартирах. У Собакевича «в углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь». На бюро у Плюшкина «лежало множество всякой всячины», перечисление которой занимает у Гоголя около 20 строк. Бюро красного дерева стояло в комнате Ильи Ильича Обломова, героя романа Гончарова.
Слово «кресло» прежде употреблялось чаще во множественном числе – «кресла». ВОЛЬТЕРОВСКИЕ КРЕСЛА, в которых сидели, например, бабушки в «Детстве» Толстого и в «Обрыве» Гончарова, отличались глубоким сидением и очень высокой спинкой. Неглубокое, удобное для работы за столом ГАМБСОВО КРЕСЛО – по имени создавшего его мастера – было у Павла Петровича Кирсанова («Отцы и дети»).
Многие предметы пришли в барские дома с Запада – дань преходящей моде. БЕРЖЕРКА, на которой сидел старик в «Обыкновенной истории» Гончарова, – разновидность глубокого кресла. ПАТЕ – встречается у Лермонтова и Тургенева – нечто вроде табурета, мягкое сидение без спинки и подлокотников. КУШЕТКА – слово знакомое, ее варианты назывались ПОМПАДУРАМИ, КОЗЕТКАМИ (диван на двоих, для беседы – от французского «causer» – беседовать), КАНАПЕ – небольшой диван с приподнятым изголовьем. На канапе сидит Нина в последнем действии лермонтовского «Маскарада». Пушкин в «Домике в Коломне» писал: «…И хоть лежу теперь на канапе, / Все кажется мне, будто в тряском беге / По мерзлой пашне мчусь я на телеге».
Гордостью многих помещиков были коллекции разного рода курительных трубок, часто выставленных для всеобщего обозрения на специальных пирамидах. ЧУБУКИ, то есть трубочные стержни, достигали подчас невероятной длины. Свою коллекцию трубок Ноздрев показывает Чичикову. Современные трубки легко помещаются в кармане, старинные же по длине напоминали духовые инструменты, поэтому мы не должны удивляться, читая о «прислоненной к постели только что выкуренной трубке» у Обломова.
Трубки часто изготовлялись из морской пенки – огнестойкого минерала и назывались ПЕНКОВЫМИ; не произносите это слово «пеньковые», так как ПЕНЬКА – конопляная пряжа – здесь ни при чем.
Чисто русским предметом мебели был ПОСТАВЕЦ – невысокий шкаф для хранения посуды, который мы встречаем в пьесах Островского.
Многие мужчины имели обыкновение писать стоя или сидя на табурете за КОНТОРКОЙ – высоким столиком с наклонной плоскостью в виде ПЮПИТРА, или, как тогда говорили, ПЮЛЬПИТРА. По воспоминаниям Тургенева, Белинский и Гоголь писали, стоя за конторкой. Художник В. А. Серов изобразил за конторкой своего отца композитора А. Н. Серова.
В карты играли за особыми ЛОМБЕРНЫМИ столами со складной столешницей, превращающейся при раскладке в квадрат, обитый зеленым сукном, – на нем делали записи мелом. ЛОМБЕР – давно забытая карточная игра. «Зовут задорных игроков / Бостон и ломбер стариков», – писал Пушкин. БОСТОН – тоже популярная в старину игра в карты. В повести Л. Толстого «Два гусара» автор показывает нам «раскинутый старинный бостонный стол с инкрустациями».
Увидев у классиков слово «холодильник», мы невольно представляем себе современный электрохолодильник. Слово это в устах литературных героев прошлого века вызывает недоумение. Но ХОЛОДИЛЬНИКОМ в старину назывался простой ледник, то есть ящик для продуктов, проложенных льдом.
Читая классиков, натыкаешься на устарелое написание (и звучание) некоторых названий предметов домашнего обихода: «шкап» вместо «шкаф» («Дорогой, многоуважаемый шкап!» – говорит Гаев в «Вишневом саде» Чехова), «стора» вместо «штора», «снурок» вместо «шнурок» и т.п. Меняются слова и по родам (прежде чаще говорили «зала» вместо современного «зал»), и по падежным окончаниям. Кстати, если сейчас МЕБЕЛЬ – понятие собирательное, то в прошлом это слово означало «отдельный предмет обстановки». «Мебели, довольно хорошие, были покрыты пылью», – так сказано в «Невском проспекте» Гоголя. Это – нюансы, они не затрудняют чтение, зато придают тексту особый аромат старины, словно ПАТИНА – зеленоватый налет на старинной бронзе.

Освещение

Сложно обстояло дело с освещением. В крестьянских избах исстари для этого служила ЛУЧИНА – длинная щепа, укрепленная в СВЕТЦЕ – примитивной подставке с железными рожками кверху. За горящей лучиной приходилось непрерывно следить, заменять сгоревшую новой, для чего нужен был их запас.
На юге и западе России распространен был КАГАНЕЦ – черепок или блюдце, наполненные салом или жиром, с фитилем, то же, что ПЛОШКА.
О каганце в «Сорочинской ярмарке» Гоголь говорит, что это обыкновенная малороссийская светильня, состоящая из разбитого черепка, налитого бараньим жиром.
В домах побогаче светили свечами – ВОСКОВЫМИ (из пчелиного воска) и САЛЬНЫМИ. Восковые свечи горели ярче и стоили дороже, их можно было видеть чаще всего в домах аристократов, например у князя Василия и старика Болконского в «Войне и мире». В повести «Два гусара» Л. Толстой пишет «о ярком и мягком освещении восковых свеч». В основном же восковые свечи использовались в церковном обиходе, где сальные были запрещены.
Три свечи на стол никогда не ставили из суеверия – к покойнику. Крупные, тяжелые подсвечники назывались ШАНДАЛАМИ. В комнате Лизы («Пиковая дама» Пушкина) «сальная свеча темно горела в медном шандале». Большой фигурный подсвечник для нескольких свеч назывался ЖИРАНДОЛЬ.
Сальные свечи немилосердно коптили; нагар, то есть обгоревший кончик фитиля, снимали особыми щипцами и клали в лоточек. «СНЯТЬ СО СВЕЧИ» означало удалить нагар. Гасили свечи ГАСИЛЬНИКОМ – колпачком на ручке, накрывающим фитиль. Фитиль иногда называли СВЕТИЛЬНЕЙ.
ПАЛЬМОВЫМИ СВЕЧАМИ именовались свечи, изготовленные из пальмового масла. Затем появились свечи более совершенные, горящие ровно и почти без копоти, сделанные из различных природных или химических составов – спермацетовые, парафиновые и дошедшие до наших дней стеариновые. КАЛЕТОВСКАЯ СВЕЧА, упоминаемая в рассказе Л. Толстого «Два гусара», – стеариновая свеча высшего качества, по имени свечного фабриканта Калета.
ЛАМПОЙ чаще всего называли одну или несколько свечей на общей подставке, стоячей или подвешенной, снабженной абажуром, обычно зеленым. Вспомним название кружка, в котором состоял молодой Пушкин, – «Зеленая лампа». Комнатная лампа, в которой горючая жидкость стекала вниз к горелке, расположенной ниже резервуара, именовалась КЕНКЕТ. У Дениса Давыдова в «Современной песне» есть строки: «Вот гостиная в лучах; / Свечи да кенкеты». Лампа с особым механизмом для подъема масла называлась КАРСЕЛЬ. Слово это можно встретить у Лескова и Григоровича, причем у последнего о кенкетах говорится так: «в несколько сот рублей за штуку», – стало быть, вещь необычайно дорогая.
Масляные лампы сменились СПИРТОВЫМИ и КЕРОСИНОВЫМИ. Последние широко вошли в обиход с развитием нефтеперерабатывающей промышленности, в 1860-х годах, и дожили до нашего времени. В русской литературе мы встречаемся с керосиновыми лампами в романе Тургенева «Новь» (1877 год). Первое время керосин назывался также ПЕТРОЛЕУМ («каменное масло») или ФОТОГЕН («рождающий свет»).
К середине прошлого века сначала в Петербурге, потом в Москве появилось ГАЗОВОЕ ОСВЕЩЕНИЕ. В частных домах оно почти и не использовалось – газом освещались улицы, клубы, театры и другие крупные общественные здания. Газовый рожок горел у подъезда дома Карениных в «Анне Карениной», но не в самом доме. В том же романе газом освещается ресторан «Англия», в котором встречаются Левин и Стива Облонский. Газовые фонари исчезли с улиц Москвы только в 1932 году.
На смену газу пришло ЭЛЕКТРИЧЕСТВО. Однако излучатель в лампочке накаливания вначале делался не из тугоплавкого металла, как сейчас, а из угля. Уголь довольно быстро сгорал и требовал замены, а при горении издавал неприятное шипение. В рассказе Куприна «В цирке» читаем: «Слышалось только однотонное, жалобное шипение углей в электрических фонарях… Угли в фонарях тянули все ту же жалобную однообразную ноту».
Электричество пришло в дома первоначально не в виде всеохватной электросети и в целях освещения, а в виде гальванических элементов – батарей с весьма ограниченной сферой применения. От батарей приводились в действие звонки входных дверей и звонки вызова прислуги – так называемые «СОНЕТКИ». С той же целью – разумеется, в богатых домах – устраивались домашние телефоны, связывавшие хозяев с кухней, дворницкой, кучером и т.д. В пьесе Горького «Дачники» адвокат Басов говорит: «Глупая дача. Устроены электрические звонки, а везде щели… пол скрипит…»
Только к концу XIX века в крупных городах – сначала в общественных зданиях и на улицах, а затем и в частных квартирах – появилось электрическое освещение, постепенно вытеснившее керосиновое, свечное и газовое.

Добывание огня

Заголовок – словно из романа о доисторических временах, между тем еще в столь знакомую нам по литературе пушкинскую эпоху добыть огонь было делом весьма хлопотным. Разумеется, в домах это облегчалось постоянным наличием в топке печи «жара», то есть тлеющих угольков. Погас жар – можно было попросить уголек у соседей. Наконец, негасимый огонь горел в масляной лампадке под иконой.
А как можно было получить огонь в пути, на новом месте? Его добывали ОГНИВОМ (или КРЕСАЛОМ, МУСАТОМ, что одно и то же), то есть стальным брусом, ударяя его о твердый камень – кремень и ловя искру на ТРУТ – высушенный гриб, по названию трутник, или попросту пережженную тряпицу. В Великую Отечественную войну, когда спичек и зажигалок недоставало, этот древний способ на время возродился (его хорошо помнят участники войны), с той разницей, что вместо трута употреблялся жгут – сплетенные хлопчатобумажные волокна.
Но чтобы разжечь костер или печь, зажечь свечу, требовалось превратить тление в горение, что вовсе не легко. Этому служили СЕРНИКИ, или СЕРНЫЕ СПИЧКИ, – лучинки, обмакнутые в расплавленную, а потом затвердевшую серу. Федор Иванович «высекает огонь, зажигает серничек синим огнем, потом свечку», – говорится в «Воспоминаниях» Л. Толстого.
ЗАЖИГАТЕЛЬНЫЕ СПИЧКИ, с помощью которых огонь получали непосредственно, появились в России только в 1830-х годах. Горючая смесь на их головках состояла главным образом из белого фосфора и той же серы, поэтому они по привычке долгое время также назывались серничками или серными спичками. Вероятно, именно такую «серную спичку» засветил Печорин в «Тамани» Лермонтова, встретив слепого мальчика. Даже донские казаки в «Тихом Доне» Шолохова называют обычные, современного типа спички серниками.
ФОСФОРНЫЕ СПИЧКИ зажигались от трения о любую твердую и сухую поверхность. Носили их в металлических – стальных или серебряных – коробках, об которые и терли головки. Спички легко самовозгорались, поэтому деревянные или картонные коробки не годились. Другим их недостатком была ядовитость белого фосфора – попадание его в органы пищеварения грозило смертельным исходом. Любинька в «Господах Головлевых» Салтыкова-Щедрина покончила с собой, глотая головки фосфорных спичек.
В 1855 году в Швеции изобрели бесфосфорные, безопасные спички, которые постепенно вытеснили прежние и долгое время назывались ШВЕДСКИМИ (вспомним рассказ Чехова «Шведская спичка»). Для их зажигания требовалась особая терка, вначале прилагавшаяся отдельно, а затем приклеивавшаяся к коробку. Как мы знаем, эти спички выдержали испытание временем.

Мелкие вещи

Письменные принадлежности сильно отличались от современных. До середины XIX века писали ГУСИНЫМИ ПЕРЬЯМИ, для чего их надо было особым образом оттачивать – «чинить»; отсюда «перочинный ножик». Некоторые чиновники делали это столь искусно, что их только за это и держали на службе, ежели других способностей они не проявляли. Стальные перья внедрялись туго, особенно в учебных заведениях, – считалось, что они портят почерк. В романе Достоевского «Идиот» князю Мышкину, чтобы испытать его почерк, Аглая предлагает: «Вот перо, и еще новое. Ничего, что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не пишут».
Написанное чернилами высушивали мелким песком, который хранился в особой ПЕСОЧНИЦЕ. «Большой квадратный конверт шумел тогда, как детская погремушка, по причине песка, которым густо посыпалось письмо», – вспоминает П. А. Кропоткин в «Записках революционера». Кстати, конверт в то время часто называли КУВЕРТОМ – так, например, постоянно у Тургенева.
Конверты запечатывались сургучом, к которому прикладывалась специальная именная ПЕЧАТКА с инициалами или гербом, или заклеивались ОБЛАТКАМИ – бумажными кружочками, смазанными клеем. Вот как Татьяна Ларина запечатывает письмо Онегину: «Письмо дрожит в ее руке; / Облатка розовая сохнет/ На воспаленном языке». Мимоходом отмечу здесь тогдашнее значение слова «воспаленный»: не воспалившийся от болезни, а распаленный, разгоряченный от волнения.
Слово «бумажник» в современном его значении вошло в язык поздно: одно время этот предмет называли КНИЖНИК или даже КНИЖКОЙ (по сходству) – так у Гоголя – или ПОРТФЕЛЬ. Поэтому не будем удивляться, читая в «Нови» Тургенева, что Сипягин достал из кармана «портфельчик и вынул оттуда карточку», а в «Бедных людях» Достоевского – о том, что «его превосходительство вынимает книжник и из него сторублевую».
Карманные часы большой точности назывались по выпускавшей их французской фирме БРЕГЕТ. Они напоминали о времени боем: отсюда «пока недремлющий брегет / Не прозвонит ему обед» в «Евгении Онегине». В рассказе «Часы» Тургенева узнаем, что герой «приобрел себе настоящий брегет, с секундной стрелкой, обозначением чисел и репетицией». Числа здесь – дни месяца, РЕПЕТИЦИЯ – механизм для боя.
У Куприна есть рассказ «Брегет» – история исчезновения дорогих часов, кончившаяся трагически. Как и другие пружинные часы того времени, брегет заводился не заводной головкой, а особым ключиком, привешенным на цепочке. Отсюда фраза в «Казаках» Л. Толстого: один из молодых людей, провожавших Оленина на Кавказ, «играет ключиком часов». К той же цепочке прикреплялась иногда упомянутая выше печатка для оттискивания на сургучной печати на письмах; на такую золотую печатку Ноздрев предлагает Чичикову сыграть в шашки.
Хочу напомнить молодым читателям, что часы, которые носят с собой классические герои, были только карманные – нынешние наручные часы, полностью их вытеснившие, появились перед первой мировой войной.
И, наконец, о принадлежности, которую непременно брали с собой в дальнюю дорогу. ПОГРЕБЕЦ – так назывался небольшой сундучок с посудой и провизией. Юный Гринев в «Капитанской дочке» везет с собой погребец, которым ведает Савельич. В «Воскресении» Л. Толстого офицер в дороге «достал из погребца четвероугольный графинчик с коньяком и бисквитом».

Еда и напитки

Здесь непонятного, то есть устаревшего, у классиков встречается очень мало. Кухня наша, хотя и обогатилась заметно за счет западных и восточных блюд, тем не менее радикально не изменилась.
Непонимание могут вызвать лишь некоторые аристократические, изысканные блюда, вроде нетленного СТРАСБУРГСКОГО ПИРОГА, упоминаемого в «Евгении Онегине». Так назывался паштет из гусиной печени, привозимый из-за границы в консервированном виде (поэтому-то и «нетленный»). Или знакомый по «Ревизору» ЛАБАРДАН – особым образом приготовленная треска, своего рода деликатес. Исчезли и забылись, с другой стороны, нищенские крестьянские блюда вроде ТЮРИ – хлебного крошева в квасе или в соленой воде. «Кушай тюрю, Яша! / Молочка-то нет!» – говорит крестьянка у Некрасова маленькому сыну.
Удивление могут вызвать КОНСЕРВЫ, подаваемые к столу у Карениных. Это, разумеется, не современного типа фабричные консервы, запаянные в жестяных банках или стеклянной посуде с плотными крышками, – такие появились в розничной продаже только к концу прошлого века (для армии изготовлялись раньше). Консервами же в то время назывались разного рода соленья и маринады растительного происхождения, изготовляемые либо домашним поваром из продуктов, привезенных из имения, либо ресторанными кулинарами.
Из напитков особого внимания заслуживают КИСЛЫЕ ЩИ. Что означает фраза у Гоголя: «Чичиков выпил бутылку кислых щей»? С каких пор щи пили из бутылки? В неоконченном романе Пушкина «Рославлев» говорится о патриотическом подъеме, охватившем русское общество в связи с вторжением в Россию наполеоновской армии: «…кто отказался от лафита и принялся за кислые щи». То есть, казалось бы, французскому вину предпочел исконно русское блюдо. Но «кислые щи» – не блюдо, а напиток. Так именовался особого рода шипучий квас, который бродил так, что его можно было держать только в очень толстой бутылке.
Другими забытыми безалкогольными напитками были СБИТЕНЬ – из меда с пряностями и подаваемый на балах ОРШАД – охлажденное миндальное молоко (сок) с сахаром.
Названия иностранных горячительных напитков в разговорной речи часто искажались до неузнаваемости: бурдашка вместо бордо, ель вместо эль (Розальская в «Что делать?»), бальсан вместо бальзам, пунштик – вместо пунш и т.д.

Болезни и их лечение

Медицина, на которую мы так часто жалуемся, за последние полтора-два века так далеко шагнула вперед, что старинная диагностика и методы лечения способны вызвать у современного врача недоуменную улыбку. Читая классиков, убеждаешься: болезнь чаще всего определялась не по глубоким внутренним причинам, ее вызвавшим, а по внешним проявлениям. Так, чуть ли не любое заболевание, сопровождающееся высокой температурой тела, называлось ГОРЯЧКОЙ, а жаром и ознобом – ЛИХОРАДКОЙ. Именно от горячки и лихорадки, как первопричины, люди умирали – таковы были обычные заключения медиков. В числе диагноза обычным был и НЕРВНАЯ ГОРЯЧКА, хотя ныне доказано, что при нервных и психических заболеваниях повышение температуры тела нехарактерно.
Реальные, давно известные болезни носили другие наименования: эпилепсия называлась ПАДУЧЕЙ, инфаркт миокарда – РАЗРЫВОМ СЕРДЦА, тиф – ГНИЛОЙ ГОРЯЧКОЙ, гепатит – ЖЕЛЧНОЙ ГОРЯЧКОЙ, инсульт – АПОПЛЕКСИЧЕСКИМ УДАРОМ, а в случае смертельного исхода, в просторечии, – КОНДРАШКОЙ, туберкулез легких – ЧАХОТКОЙ, скарлатина – КРАСНУХОЙ, дифтерия и круп – ГЛОТОШНОЙ. АНТОНОВЫМ ОГНЕМ именовали гангрену. Сердечно-сосудистые заболевания, прежде всего гипертонию, лечили тем, что ОТВОРЯЛИ КРОВЬ – надрезывали вену и выпускали часть крови. Специалисты по такой операции имелись в каждой цирюльне, то есть парикмахерской. На вывеске цирюльника, который якобы сбрил гоголевскому Ковалеву его нос, было написано: «И кровь отворяет». Мармеладова («Преступление и наказание» Достоевского), раздавленного каретой, не лечат от полученных травм, а прежде всего отворяют кровь.
Простывшему на морозе герою «Шинели» Гоголя Акакию Акакиевичу «надуло в горло ЖАБУ», от которой он быстро умирает. По-современному это ангина. Доктор «ничего не нашелся сделать, как только прописать припарку, единственно уже для того, чтобы больной не остался без благодетельной помощи медицины».
Широко применялись домашние средства. От головной боли и прочих недомоганий прежде всего нюхали спирт (был специальный нюхательный спирт), одеколон, соль, мяту, смачивали виски уксусом или одеколоном. При желудочных болезнях или полнокровии пили ДЕКОКТ – отвар из лекарственных трав. Этот декокт постоянно принимают Пульхерия Ивановна в «Старосветских помещиках», Лемм в «Дворянском гнезде».
Сложного состава, известную еще с древних времен мазь ОПОДЕЛЬДОК втирали при ревматизме и простуде. Звучное и загадочное название очень пришлось по вкусу невежде и болтуну Ноздреву, который без всякого смысла и резона говорит Чичикову: «Ах ты, Оподелдок Иванович».
От простудных заболеваний ставили РОЖКИ. Что это за рожки? Так в народе в старину называли банки.
ЗАВАЛОМ называлось легкое засорение органов тела вредными веществами. В этих случаях, где бы больной ни ощущал завал, ему давали слабительное: очищали желудок и кишечник.
При нарывах и ожогах накладывали СПУСК – домашний пластырь из воска, смешанного с маслом или салом. Спуском лечили барыню в «Поликушке» Л. Толстого, повара Мартына, облившего себе ноги кипятком (рассказ Чехова «Скука жизни»).
В Обломовке ушибленное место натирали целебными растениями – БОДЯГОЙ и ЗАРЕЙ.
Гигроскопическая вата появилась в России только в последней трети XIX века. Как же обходились до того? ЩИПАЛИ КОРПИЮ – выдергивали из тряпок нитки, превращая их в мягкое, волокнистое вещество, которое прикладывали к ранам.

Трактиры и иные заведения

Герои русской классической литературы подчас встречаются в ТРАКТИРАХ или подобного рода заведениях. Такие места для них служили не просто для «приема пищи» или горячительных напитков, но и для духовного – в самом высоком смысле слова – времяпрепровождения, задушевных, дружеских бесед. Вспомним многочасовые беседы в трактирах героев Достоевского (например, Ивана и Алеши Карамазовых) или Л. Толстого (встреча в ресторане Левина и Стивы Облонского). Поэтому пренебрегать и таким местом действия любителю русской литературы не пристало.
Чаще всего из подобного рода «заведений», как тогда выражались, на страницах классических произведений встречается трактир. Слово пришло к нам из латыни через польский язык – по-латыни «тракто» значит «угощаю».
Трактиры представляли собой относительно дешевые рестораны, нередко объединенные с гостиницей. Хлестаков в «Ревизоре» останавливается в трактире, где его и обнаруживает перепуганный городничий. Аркадий Кирсанов и Базаров («Отцы и дети» Тургенева), прибыв в губернский город, тоже находят приют в трактире. Посетителей и постояльцев трактира обслуживали ТРАКТИРНЫЕ СЛУГИ, или ПОЛОВЫЕ, что одно и то же. Одеты они были в русский костюм – белые штаны и рубахи, острижены «в кружок».
В богатых трактирах были бильярдные залы и механические органы, именуемые обычно МАШИНАМИ, официально же носившие название ОРКЕСТРИОН, так как имитировали игру целого оркестра. Посетитель мог почитать и свежие газеты.
Самые убогие трактиры назывались ХАРЧЕВНЯМИ.
В 60-70-е годы XIX века в богатых трактирах для привлечения публики играли арфистки. В комедии Островского «Сердце не камень» купец везет молодую жену по трактирам «арфисток слушать».
Слово «КОФЕЙНЯ» вряд ли нуждается в пояснениях. Напиток тогда называли «КОФИЙ» или «КОФЕЙ», отсюда и слово, вытесненное затем нынешним «кафе». В кофейнях начинается действие пьесы Островского «Бесприданница» и комедии «Бешеные деньги».
В КОНДИТЕРСКОЙ можно было выпить кофе, перекусить, полистать прессу. В такие кондитерские часто заходят петербуржцы – герои Гоголя. Иногда кондитерские называли БИСКВИТНЫМИ ЛАВКАМИ – так именует их грибоедовский Фамусов, проклиная как французское нововведение.
Трактиры низкого пошиба в литературе иногда именуются КАБАКАМИ, но это вовсе не одно и то же. Во-первых, кабак – не официальное, а вульгарное, просторечное название заведения с продажей спиртных напитков. Если в каком-либо фильме, спектакле или на книжной иллюстрации вы увидите вывеску с надписью «Кабак», не верьте, читатель, – такого быть не могло. Как не может в наши дни быть вывески «Забегаловка», которую, может быть, изобразят, рисуя современный быт, художники далекого будущего. Еще в 1765 году правительственным указом было повелено именовать кабаки ПИТЕЙНЫМИ ДОМАМИ. В устной же речи слово не умирало.
Мемуаристы отмечали: в трактирах преимущественно ели, а в питейных домах – главным образом пили.
У питейных домов, то есть бывших кабаков, была своеобразная вывеска над крыльцом: елка, насаженная на длинный кол, и царский герб – двуглавый орел. По елке народ юмористически называл питейный дом «Иван Елкин».
На юге и западе России питейные дома назывались ШИНКАМИ и КОРЧМАМИ, а их содержатели – ШИНКАРЯМИ и КОРЧМАРЯМИ. Эти слова можно часто встретить в литературе XIX века.
В ПОГРЕБКАХ, располагавшихся обычно в полуподвальных помещениях, вина преимущественно распивались на месте. Об этих «заведениях» часто говорят купцы и подьячие – герои Островского. Были «РЕНСКОВЫЕ ПОГРЕБА», где торговали «ренсковыми», то есть рейнскими винами. Сходные заведения именовались РАСПИВОЧНЫМИ и ШТОФНЫМИ (штофом называлась бутылка водки).
Трактиры на больших дорогах с помещениями для ночлега и сараями для лошадей и экипажей назывались ПОСТОЯЛЫМИ ДВОРАМИ. В таком дворе происходит действие комедии Островского «На бойком месте».
Рисуя картину «гуляния» народа на ярмарке, Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» писал:

…Помимо складу винного,
Харчевни, ресторации,
Десятка штофных лавочек,
Трех постоялых двориков,
Да «ренскового погреба»,
Да пары кабаков,
Одиннадцать кабачников
Для праздника поставили
Палатки на селе.

До введения в 1863 году акциза, то есть высокого налога на спиртные напитки, правительство разрешало продажу вина частным лицам по откупам, с внесением казне определенной суммы денег. Винные откупщики, спаивая и разоряя крестьянские семьи, наживали миллионные состояния. Федор Павлович Карамазов у Достоевского «содержит все питейные дома в уезде» – убийственная характеристика морального облика этого человека; к сожалению, она может ускользнуть от внимания современного читателя.
КУХМИСТЕРСКАЯ – столовая без подачи спиртных напитков, но с отпуском обедов на дом. Происходит от польского слова «кухмистр» – повар.
ПОЛПИВНАЯ – не заведение, где только частично, «наполовину» подавали пиво, а кроме того другие напитки, как ныне можно подумать, а место продажи полпива – легкого, небольшой крепости пива.
В течение XIX века в городах все в большую моду входили РЕСТОРАНЫ, или РЕСТОРАЦИИ (от французского слова, означающего подкрепляться, восстанавливать силы), устроенные на европейский лад. Подавали там преимущественно западноевропейские блюда, а вместо половых обслуживали ОФИЦИАНТЫ во фраках и манишках. Если трактиры и харчевни посещали в основном мужчины, то в рестораны ходили с дамами и даже целыми семьями.
В пятигорской ресторации («Княжна Мери» Лермонтова) устраивались балы. Но постепенно за ресторациями утвердилась репутация «трактиров низшего разряда», а к началу XX века название это исчезло.
В раннем стихотворении Пушкина «К Наталье» юный поэт вспоминает о том времени, когда он «на гуляньях иль в воксалах / Легким зефиром летал». ВОКСАЛАМИ, или вокзалами, в России еще в ХVIII веке, задолго до железных дорог, назывались увеселительные заведения с садом, буфетом, сценой – по примеру лондонского сада такого типа. Во втором томе «Мертвых душ» Гоголь пишет: «Француз открыл новое заведение – какой-то дотоле неслыханный в губернии воксал, с ужином, будто бы по необыкновенно дешевой цене и наполовину в кредит». Позднее воксалы потеряли всякий блеск; Достоевский в «Преступлении и наказании» пишет о воксале: «…в сущности, распивочная, но там можно было получить и чай». С закреплением слова за зданием железнодорожной станции старое его значение полностью утратилось.
Половых или официантов подзывали окриком: «Эй, человек!», называли только на «ты», иногда именовали унизительным прозвищем «ШЕСТЕРКА» – младшая карта во многих играх. В трактирах заказывали «ПАРУ ЧАЯ» – не два стакана, а два фарфоровых чайника, один с заваркой, другой с кипятком. Но «ПАРА ПИВА» – это две бутылки пива, как «полдюжина пива» – шесть бутылок.

Игры

Карточные игры занимали огромное место в жизни имущих и образованных слоев общества XVIII-XIX веков. Нелегко объяснить корни этого сложного социально-психологического явления: тут и жажда острых ощущений, стремление отвлечься от скуки обыденной жизни, тяга к общению, но в первую очередь, конечно, возможность легкого и быстрого обогащения. Так или иначе, но карточная игра, широко распространенная в быту, получила столь же широкое отражение и в русской литературе.
В некоторых произведениях перипетии карточной игры занимают важнейшее место в сюжете или, во всяком случае, определяют характер и мотивы поведения персонажей. «Пиковая дама» Пушкина, «Маскарад» Лермонтова, «Игроки» Гоголя, «Два гусара» и некоторые главы из «Войны и мира» Л. Толстого, рассказы Чехова «Винт» и «Вист», «Большой шлем» Л. Андреева – словом, всего не перечислить. Одних названий карточных игр в русской литературе можно встретить десятки.
Карточные игры разделялись на КОММЕРЧЕСКИЕ и АЗАРТНЫЕ. В первых требовался не только удачный расклад карт, но и расчет, соображение, своего рода талант – почти как в шахматах. Азартные зависели только от слепого случая. Слово «АЗАРТНЫЙ» и происходит от французского «hasard» – случай, потом уже оно получило дополнительное значение – увлеченный, одержимый. Характерно, что дворяне – офицеры и чиновники – увлекались преимущественно азартными играми – привлекало не искусство игры, а только выигрыш, притом крупный.
Впрочем, иногда играли не ради выигрыша, а ради… проигрыша, проигрывали умышленно, дабы угодить партнеру, от которого зависели судьба, карьера, выгодная женитьба. Так, грибоедовский Репетилов, чтобы стать зятем барона, который «в министры метил», «с его женой и с ним пускался в реверси, / Ему и ей какие суммы / Спустил, что Боже упаси!» Но когда Репетилов женился на его дочери, барон не продвинул зятя по службе, боясь «упреку / За слабость будто бы к родне!» Тут полезно знать, что РЕВЕРСИ – старинная карточная игра.
Чаще всего герои классических произведений играли в азартную игру, которая, в зависимости от вариантов, называлась БАНК, ФАРАОН или ШТОСС. Авторы описывали ход игры, стремясь увлечь ею читателей, которые отлично знали и правила, и термины. Для нас же все это китайская грамота, затрудняющая понимание текста. Игра эта между тем настолько примитивна, что напоминает пресловутое «очко». Сложны только термины.
Один из игроков – БАНКОМЕТ – объявлял сумму денег, на которую он играет, как правило крупную, – СТАВИЛ БАНК. Другой или несколько ПОНТИРОВАЛИ, то есть играли против банка, выступая в роли ПОНТЁРОВ. У каждого понтера была собственная колода; карта, на которую понтер ставил, вынималась им из своей колоды и откладывалась лицевой стороной книзу возле себя. На эту карту понтер клал КУШ, то есть поставленные деньги, ставку. Затем начиналась сама игра.
Банкомет МЕТАЛ БАНК – раскладывал карты из своей, непременно свежей колоды попеременно на две кучи, направо и налево. Если загаданная понтером карта оказывалась в правой кучке, ставку выигрывал банкомет, в левой – выигрывал понтер. На этом ТАЛИЯ, то есть партия, заканчивалась и начиналась новая, с новыми ставками. Как видим, шансы на выигрыш у банкомета и понтеров оказывались совершенно равными.
Если, играя, понтер не увеличивал ставку, это называлось играть МИРАНДОЛЕМ. СЕМПЕЛЬ – простая, неудвоенная ставка, удвоенная ставка – ПЕ; ПАРОЛИ, или С УГЛОМ, – утроенная; ПАРОЛИ ПЕ – ушестеренная. Соответственно понтер загибал углы поставленной, то есть отложенной им карты – от одного до четырех углов. Отсюда выражение «ГНУТЬ ПАРОЛИ», или просто «гнуть», – увеличивать ставки. В эпиграфе к первой главе «Пиковой дамы» приводятся слова «игроцкой песни»: «Гнули – Бог их прости! – / От пятидесяти / На сто». Это значит, что понтеры удваивали ставку, играли на пе. Персонаж этой повести Сурин жалуется, что играет осторожно, не горячась, мирандолем, но тем не менее всегда проигрывает. Нарумов удивляется его твердости, почему он никогда не ставит на РУТЕ. Ставить на руте означало ставить (с повышением) на одну и ту же карту в расчете, что рано или поздно она ляжет влево, то есть в пользу понтера. Это давало возможность, или во всяком случае надежду, отыграться тому, кто первые свои простые ставки (семпеля) проигрывал – сумма выигрыша в этом случае перекрывала сумму проигрышей.
Выиграть с первой поставленной карты называлось ВЫИГРАТЬ СОНИКА, то есть сразу, – так выиграл Чаплицкий в «Пиковой даме», поставив на первую же карту, подсказанную ему графиней.
Если понтеров было несколько и к тому же некоторые из них ставили не на одну, а на две карты, игра усложнялась и замедлялась: после каждой ПРОКИДКИ понтеры должны были следить, выиграли они или проиграли, соответственно открывая отложенную карту. Результаты ОТПИСЫВАЛИСЬ МЕЛОМ на зеленом сукне стола для последующего расчета между игроками.
Проследим же теперь роковую игру Германна в «Пиковой даме» – кульминацию всей повести. Банк метал хозяин дома Чекалинский. Когда Германн вошел в гостиную, «за длинным столом… теснилось человек двадцать игроков», а на столе стояло (то есть было отложено изнанкой кверху) более тридцати карт – это означает, что некоторые игроки поставили не на одну, а на две карты. Поэтому-то «талья длилась долго… Чекалинский останавливался после каждой прокидки, чтобы дать играющим время распорядиться, записывал проигрыш, учтиво вслушивался в их требования, еще учтивее отгибал лишний угол, загибаемый рассеянною рукою». Последнее, несомненно, ирония: увидев, что их карта легла влево, иные понтеры пытались незаметно загнуть на своей карте лишний угол, дабы увеличить свой выигрыш: не рассеянность, а прямое плутовство.
Германн играл с Чекалинским один на один. В первый вечер он поставил названную графиней карту (тройку) и написал над ней на сукне куш, то есть сумму ставки. Германн твердо верил в выигрыш, поэтому куш был солидный – 47 тысяч («Он с ума сошел», – подумал Нарумов). Чекалинский предупредил Германна, что никто более 275 рублей семпелем, то есть простой первичной ставкой, здесь не ставил. В подтверждение своей платежеспособности Германн показывает банковский билет. Чекалинский кладет его на карту, отложенную (но не объявленную вслух) Германном, и начинает метать. Вправо ложится девятка, влево тройка, загаданная Германном. Германн говорит «выиграла», показывает свою тройку и уходит с огромным выигрышем.
На другой день Германн приходит снова, ставит другую подсказанную графиней карту – семерку, кладет на нее свои 47 тысяч и вчерашний выигрыш (то есть играет на пе – удвоенную ставку). Чекалинский мечет. Вправо ложится валет, влево – поставленная Германном семерка. Германн выигрывает 94 тысячи и удаляется.
На третий день Германн снова у Чекалинского. «Прочие игроки не поставили своих карт, с нетерпением ожидая, чем он кончит». Итак, Германн, как и прошлые разы, понтирует против Чекалинского один. «Каждый распечатал колоду карт. Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв ее кипой банковых билетов. Это похоже было на поединок. Глубокое молчание царствовало кругом.
Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.
– Туз выиграл! – сказал Германн и открыл свою карту.
– Дама ваша убита, – сказал Чекалинский.
Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он «обдернуться» (то есть вынуть из своей колоды не ту карту, на которую рассчитывал). Германн проигрался в прах – графиня словно отомстила ему, обернувшись в карточную пиковую даму.
Не правда ли, только теперь, вникнув в правила и в ход игры, мы ощущаем весь драматизм событий? Зная карточные термины, используемые классиками как метафоры, мы яснее представляем происходящее:

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Новый стиль праздники
Управлял лошадью один из седоков
Он был титулярный советник
Его вариант пядень в литературе встречается