<<<     ΛΛΛ     >>>   

1) В формировании языкового образа зрительному представлению принадлежит решающая роль. Свойства предмета, которому в русском языке соответствует слово 'трава', отнюдь не исчерпываются его визуальной характеристикой; наш опыт обращения с травой как предметом включает в себя, наряду со зрительными впечатлениями, и запахи, и звуки, и тактильные ощущения; все эти компоненты неотъемлемы от нашего знания данного предмета и узнавания его в той или иной ситу-
____________
15 “В представлении слова всегда заключена связь с неким квазиобразным мысленным явлением (Sinnenschein), в представлении образа — связь со смыслом, доступным только через слово. Слову неотъемлемо принадлежит некий затемненный образ, образу — некое приглушенное слово”. (Gottfried Willems, “Kunst und Literatur als Gegenstand einer Theorie der Wort-Bild-Bezeichnungen. Skizze der methodischen Grundlagen und Perspektiven”. — Text und Bild ...,CTp.423).

266

ации. Однако представление, пробуждаемое соответствующим языковым выражением, имеет преимущественно, если не исключительно, зрительный характер. Какой бы образ 'травы' ни являлся нашему сознанию в той или иной ситуации, этот образ мы в своем представлении в первую очередь “видим”. Даже если ситуация, с которой мы имеем дело, по своему смыслу выдвигает на первый план звуковые или тактильные аспекты предмета, мы воспринимаем их через посредство зрительного образа. Так, встретившись с выражением 'прикосновение мягкой, шелковистой травы', я могу представить воочию свежие листья, покрытые пушком, прикосновение к которым должно вызвать ощущение “шелковистости”, могу представить себе эти листья в чьей-то руке. Выражение 'запах свежескошенной травы' высвечивает в моем сознании такие черты визуального образа, которые неотъемлемы от соответствующего обонятельного ощущения: поляна со свежескошенной темно-зеленой травой, выступающие на листьях капельки влаги; можно сказать, что в своем представлении я скорее “вижу” запах, чем обоняю его. Аналогично, выражения 'шум / грохот / рев водопада' вызывают в моем представлении картину низвергающейся массы воды, камней, покрытых пеной, — словом, характерные зрительные образы, через посредство которых получает воплощение соответствующий звуковой эффект. Но сам звук почти неощутим, в лучшем случае он выступает на заднем плане сознания, как отдаленное “эхо” этой картины. Усилием воображения я могу вызвать звуковое представление гула водопада; но оно возникает лишь как дополнительное “озвучивание” зрительного образа. Зрительный образ сам по себе, без звука, служит адекватным отображением выражения 'гул водопада'; но звуковое представление “гула” само по себе, без представления зрительной картины, едва ли могло бы служить таким отображением.16

Преобладание визуальных представлений составляет характерную черту нашего обращения с языковым материалом. В своем жизненном опыте мы имеем дело с отвлеченными понятиями и конкретными предметами; первые вообще не имеют чувственного воплощения, вторые воспринимаются в симультанном воплощении различных признаков, апеллирующих к разным органам чувств. Но когда некий феномен становится фактом нашей языковой памяти, отложившись в ней в качестве языкового выражения, наше обращение с этим его вторичным языковым бытием проходит под знаком господства визуального начала. Свойства предмета или понятия тем или иным путем транслируются в зрительный образ.
____________
16 Утверждения о преимущественно или даже исключительно визуальном характере памяти (в частности, о возможности визуального отображения явлений, связанных со звуком) были типичны для античной традиции. См. Carruthers, op. cit., стр. 18; Yates, The Art of Memory ..., стр. 373. К аналогичному выводу приходит Кэзи в своем феноменологическом исследовании памяти. В частности, мне было интересно увидеть, что он апеллирует к визуальному образу “оглушительного рева водопада”, то есть к такому же примеру, какой пришел и мне на ум в ходе моего собственного рассуждения. (Edward S. Casey, Remembering: A Phenomenological Study, BIoomington & Indianapolis: Indiana University Press, 1987, стр. 23-24).

267

Любопытно и характерно в этом отношении различие перцептивных механизмов, действующих в языке и музыке. Для последней звуковое представление служит первичной и исходной данностью, из которой вторично могут возникать иные — неслуховые — перцептивные отображения. Какие бы “картины” мое воображение ни рисовало в связи с тем или иным музыкальным выражением — если оно вообще это делает, — эти картины заведомо воспринимаются мною как нечто производное по отношению к звуковому образу. Сами по себе эти картины не могли бы служить средством идентификации той музыки, которой они соответствуют в нашем восприятии; для того чтобы вызвать представление о музыке, необходимо представить себе, хотя бы приблизительно, хотя бы намеком, ее звуковой облик. Однако как только в восприятие музыки входит интеллектуальный элемент, подлежащий языковому выражению, — в восприятие вмешиваются визуальные представления, служащие образными отпечатками соответствующих языковых выражений. Так, если я опознаю звучащую музыку как 'экспромт Шуберта' или 'сонату Моцарта', факт такого опознания непосредственно всплывает в моем сознании в виде зрительного образа, соответствующего этому выражению. Если говорить о моем личном опыте, таким образным откликом может оказаться, в разных случаях, портрет композитора, или нотная страница, или памятная ситуация, в которой я когда-то слышал это произведение. Иначе говоря, та часть музыкального опыта, которая становится фактом языка, оказывается также непосредственно связанной со зрительными проекциями, как всякие другие факты языка.17

2) Зрительному образу присуща воспроизводимость. Каждая из описанных ранее картин, связанных с образным представлением слова 'трава', является таким же фактом моей индивидуальной языковой памяти, как и само это слово и многие связанные с ним выражения. Я могу воссоздавать эти картины в воображении снова и снова, в разное время и по разным поводам. Конечно, мне не дано знать, действительно ли в моем представлении каждый раз является “в точности” тот же образ;

можно даже предположить с большой вероятностью, что это не так и что каждый раз мое представление каким-то неуловимым для меня самого образом модифицируется, приспосабливаясь к текущей ситуации и текущему состоянию мысли. Но важно при этом, что я всякий раз узнаю являющуюся моему сознанию картину как “тот же”, знакомый мне образ данного предмета. Подобно этому, извлекая некоторое выражение из языковой памяти, я никогда не имею дело в точности с “тем же” выра-
___________
17 Иное решение этой дилеммы предлагает Якобсон. Отмечая, что “в жизни” преобладающую роль играют визуальные представления, тогда как язык строится на звуковой основе, Якобсон разрешает это противоречие путем апелляции к классификации разных типов знаков (по Ч. Пирсу); он видит различие между “иконом” и “индексом”, с одной стороны, и “символом”, с другой, в том, что первые строятся на визуальной, а последний — на звуковой основе. Поскольку в языке (равно как в музыке, по мнению Якобсона) преобладают символические знаки, этим и объясняется ориентация данных “знаковых систем” на звуковое восприятие. (“Visual and Auditory Signs”. — Roman Jakobson, Selected Writings, 2, Word and Language, The Hague & Paris: Mouton, 1971, стр. 334—337).

268

жением, каким я его знал и употреблял прежде; и ритмико-интонационное наполнение, в котором это выражение выступает в речи, и коммуникативное окружение, в которое оно погружено, и подсказываемые памятью ассоциации и ходы его потенциального разрастания каждый раз оказываются несколько иными. И тем не менее, я каждый раз узнаю это выражение как известное и знакомое и соответствующим образом обращаюсь с ним. То же происходит с образными представлениями, пробуждаемыми этим языковым выражением.

В мою задачу не входит выяснение вопроса о том, какими психологическими путями в сознании складывается то или иное устойчивое образное представление. Как видно из обсуждавшихся выше примеров, оно может возникнуть на основе реального воспоминания (вполне очевидно, что большую роль в этой части образного опыта играют детские впечатления), либо художественного переживания, либо контаминации многих реально виденных или воображаемых картин в совокупный образ, в котором не узнается какой-либо определенный прототип. Подобно этому, и языковые выражения поступают в запас памяти различными путями: вследствие единичного яркого жизненного или художественного впечатления, либо преднамеренного акта запоминания, либо в результате конденсации многократного, исподволь накапливавшегося опыта. Но и языковое выражение, и соответствующий ему зрительный образ, однажды отложившись в памяти, занимают свое место в сознании как факт нашего языкового существования. Мы можем вызывать их из памяти, произвольно или под влиянием какого-то стимула; главное — мы можем в своей деятельности полагаться на эти феномены как на нечто заведомо нам известное и знакомое.

3) Столь же неотъемлемым свойством образа, как воспроизводимость, является его множественность. Слово 'трава' способно вызывать в моем представлении не один, однозначно этому слову соответствующий образ, но целую галерею образных картин. Каждая такая картина имеет характер немедленно узнаваемого отображения слова 'трава'; но сколько таких воспроизводимых отображений хранится в моей памяти и может актуализироваться по разным поводам в качестве реакции на это слово, определить в точности невозможно.

Из этого следует, что между языковым материалом и образным откликом на него нет однозначного соответствия. Каждому известному нам языковому выражению соответствует в представлении целый ряд образных альтернатив. Какая из образных проекций данной частицы языковой материи всплывет в моем сознании в том или ином конкретном случае — зависит от различных обстоятельств, и прежде всего от контекста, в котором она призвана будет занять свое место. Упоминание степи способно вызвать образ степных трав, контекст городского пейзажа — образ травы, пробивающейся из асфальта, рассуждение о видах и свойствах трав — иллюстрацию в книге или образ растения под стеклом гербария. В сущности, когда я стараюсь произвольно вызвать из памяти как можно больше разных картин, устойчиво ассоциирующихся в моем

269

представлении со словом 'трава', я делаю это, намечая в воображении возможные контексты, темы, сюжеты, которым может соответствовать та или иная образная проекция этого слова.

Альтернативность и множественность образных проекций языкового материала становится вполне очевидной лишь тогда, когда мы стремимся произвольно вызвать в представлении различные картины, связанные в нашем сознании с определенным словом; иначе говоря, тогда, когда мы погружаемся в метаязыковую рефлексию по поводу свойств этого слова, отвлекаясь от непосредственного его переживания в условиях конкретного употребления. В повседневной языковой деятельности мы в большинстве случаев имеем дело каждый раз с одной образной проекцией — именно той, появление которой стимулируется текущими обстоятельствами употребления. В этот момент мы “не помним” о других образных альтернативах; явившееся нам представление переживается как устойчивый и узнаваемый образ, непосредственно соответствующий данному употреблению. Требуется усилие мысли, чтобы выйти из этого контекстуального симбиоза и осознать, что в действительности этому же языковому знаку в нашем представлении может соответствовать неопределенное множество узнаваемых образов, в силу чего сам акт образного “узнавания” каждый раз совершается по-иному.18

Воспроизводимость и множественность представляют собой взаимно дополнительные и взаимно необходимые свойства образных представлений. Только в условиях множественного соотношения между языковым выражением и его образными проекциями это выражение получает способность немедленно и непосредственно восприниматься, конденсируясь в знакомый образ, в бесконечном множестве конкретных ситуаций, в которых оно может появиться в речи.

4) Важнейшей чертой языковой перцепции является пластичность образов, то есть способность их к всевозможным перевоплощениям. Языковой образ все время включается в состав более обширных композиций, развертывающихся в речи: включается не в виде отдельного “кубика”, занимающего свое место в общем построении, но растворяясь в более широком — и притом все время изменяющемся, непрерывно развертывающемся — образном ландшафте, сливаясь с другими аксессуарами этого ландшафта. В этих слияниях и перетеканиях одних образов в другие, в постоянных сменах ракурсов и перспектив исходное
___________
18 Опора на отдельные слова в экспериментальных психолингвистических исследованиях образов приводит к тому, что отображение каждого слова мыслится как единичный и устойчивый феномен. Поставленная так задача направляет мысль испытуемых по ложному пути: они описывают первый почему-либо им явившийся образ — результат первой пришедшей им на ум контекстуальной проекции данного знака, — не задумываясь о возможных альтернативах, которые могли бы возникнуть при других мыслимых его проекциях. От этого повышается разбросанность описаний у разных говорящих (поскольку они исходят из различных контекстуальных презумпций), что создает преувеличенное представление об их “субъективности”. Следовало бы скорее поставить вопрос не об “образе”, но об “образах” как бесконечной галерее-континууме перевоплощений, в которых для каждого говорящего является, в зависимости от условий, каждое языковое выражение.

270

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В силу чего эти стихотворения окажутся втянутыми в смыслообразующий процесс в качестве интертекстов
104 111 дилемма субъектаобъекта в языковом существовании 187 240242 языковое существование как
Это приблизительный набор конкретных выражений
Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования 7 высказывания
Можно описать следующим образом наличие трех параллельных звеньев создает своего рода инерцию в