<<<     ΛΛΛ     >>>   

Ввиду того, что нет набора без опечаток, книга не может печататься в том виде, в каком она выходит из рук наборщика. Необходима вторая стадия работы над книгой - корректура.

Сперва остановимся на работе профессионального корректора, чтобы уяснить, какие опасности грозят точности текста от неудовлетворительной корректуры и в чем выражается неудовлетворительность ее.

В первую очередь тексту грозит то, что корректор не будет считывать корректуры с оригиналом. Таким образом, все опечатки, имеющие некоторое вероятие осмысленности, сохранятся. И действительно, существуют корректоры, которые справляются с оригиналом только в случае явной нелепости. Но что считать явной нелепостью?

Следует учитывать то, что наше внимание стремится идти по тексту как бы по инерции. Мы вообще в чтении далеко не все понимаем и, во всяком случае, далеко не во все вникаем.

Если синтаксическая правильность текста соблюдена, то мы можем пропустить нелепость смысловую, не заметив ее и даже не заметив, что прочли фразу, не поняв ее. Она просто скользнет по нашему вниманию и не заденет его. Нужна резкая нелепость, чтобы остановить наше внимание и заставить вдуматься в прочитанное. По другому поводу Виктор Шкловский писал: «Всем известно, как глухо мы воспринимаем содержание самых, казалось бы, понятных стихов; на этой почве иногда происходят очень показательные случаи. Например, в одном из изданий Пушкина было напечатано, вместо «Завешан был тенистый вход», «Завешан брег тенистых волн» (причиной была неразборчивость рукописи); получилась полная бессмыслица, но она спокойно, неузнанная и непризнанная, переходила из издания в издание и была найдена только исследователем рукописей. Причина та, что в этом отрывке при искажении смысла не был искажен звук» («Поэтика», 1919, стр. 22) (8). Таких примеров путешествующих из издания в издание нелепостей можно было бы насчитать очень много, и в свое время мы к ним еще вернемся. Эти примеры показывают, что без сверки с оригиналом, простым чтением корректуры, невозможно устранить искажений, не нарушающих общей связности речи, даже в тех случаях, когда в результате искажений получается смысловая невязка.

Еще хуже получается, когда корректор начинает править замеченную ошибку без справки в оригинале. Исправления по догадке дают еще худшие искажения.

Вот примеры таких искажений, зафиксированных изданиями. В одном месте у Достоевского говорится «о каторжных годах моей жизни». В одном издании в этом месте появилась опечатка: вместо «годах» - «домах». Эта опечатка впоследствии была исправлена без справки с первоисточником, просто по догадке: «о каторжных днях моей жизни». В другом месте («Скверный анекдот») было: «выпить чашу жолчи и оцта». При перепечатке славянское «оцта» («уксуса»-цитата из Евангелия Матф., гл. 27, ст. 34), не понятое наборщиком, превратилось в бессмысленное «потата». В дальнейших изданиях читаем: «выпить чашу жолчи и поташа». Подобных примеров в ежедневной нашей практике - сотни.

Практическое правило, которое можно отсюда извлечь. довольно скудно: необходимо сверять корректуру с оригиналом, причем лучше считывать вдвоем. Но, с другой стороны, учитывая эту корректорскую практику, мы получаем некоторые основания к критике текста.

Ошибки, пропущенные корректором, являются его пассивными ошибками; но есть целый класс ошибок, происходящих от некомпетентной корректуры и вызываемых активным вмешательством корректора в дело автора.

Теоретически корректор должен заботиться лишь о полной тождественности оригинала с набором. Всё, что вызывает у корректора сомнения, должно быть отмечено как в оригинале, так и в корректуре и предоставлено на усмотрение автора или редактора. Исправляется лишь очевидное. Вот в этом последнем и заключается лазейка для всяких неожиданных «исправлений». Очень часто корректор усматривает ошибку там, где на самом деле есть или непонятное для него место, или уклонение от общелитературной нормы.

Так, например, корректор считает себя вправе исправлять «орфографические ошибки». Это особенно чувствительно в журналах, где обычно проводится единая, весьма жесткая система правописания через весь журнал. Так, в журнале «Аполлон» в свое время применялось строгое правило замены в иностранных словах двойных согласных простыми. Так, вместо слов «классик», «классический» писалось «класик», «класический». Это проводилось во всех статьях, независимо от их автора.

К сожалению, тот, кто правит орфографию, обычно не знает, где находится граница собственно «правописания», т. е. способа передачи знаками известных языковых фактов, и где начинается нормализация самого языка. Правописанию учатся по школьной грамматике. А в грамматике говорится не только о том, как можно и как нельзя писать отдельные слова, но также указывается, какие формы считать правильными и какие неправильными (с точки зрения норм русского литературного языка). Так, грамматика бракует форму «пришодши», рекомендуя форму «придя». При перепечатке «Подростка» Достоевского корректору показалось неправильным одно место из рассказа Макара Ивановича: «а мальчик-то с лестницы прямо на него, невзначай, то есть посклизнулся». Не обращая внимания на своеобразие народной речи Макара Ивановича, это место исправляют, заменяя «нелитературное» «посклизнулся» литературным «поскользнулся». Грамматика, например, велит после отрицания «не» ставить родительный падеж («я не видел картины») и бракует винительный («я не видел картину»). Кроме писаной грамматики существует сложная нормализующая речь грамматическая практика, которой руководятся корректоры. Тот корректор, которому не ясна граница между правописанием и нормализацией языка и который в силу условий издательства (например, привыкший к журнальной практике) проявляет строгость в области орфографии, бывает жёсток и в области языка. Он твердо знает, что надо писать «рассказ», а не «расказ», «расчет», а не «рассчет», «гостиница», а не «гостинница» и т. п., и не отдает себе отчета, в каких случаях речь идет о начертании и в каких о самом языке. Всякое уклонение от грамматической нормы он трактует как «ошибку», одинаково свидетельствующую о «безграмотности» оригинала, которую он подправляет своей «грамотностью». Систематически исключаются вымершие в живом языке формы, например «организировать», «мистифировать», и заменяются новыми: «организовать», «мистифицировать».

Вот пример подобных вмешательств в текст автора. Пример этот, правда, говорит о вмешательстве редактора, а не корректора, но природа его совершенно одинакова с корректорским вмешательством в язык. П. В. Анненков в примечании к «Дубровскому» Пушкина пишет:

«В четвертой главе романа Пушкин написал: «отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения». В копии, приготовленной уже для типографии, кто-то исправил это место так: «отец его был не в состоянии дать ему нужных объяснений». Князь П. А. Вяземский сделал при этом случае на полях копии следующую заметку: «напрасно исправлено: разумеется дать нужные объяснения; ведь не сказано: не дать нужных объяснений. Отрицательная частица не здесь относится к объяснениям... Пушкин всегда следовал этому правилу». Слова князя П. А. Вяземского подтверждаются и заметкой Пушкина в критических его разборах (см. статью «Стих: Два века ссорить не хочу, критику показался неправильным»). В конце ее Пушкин прибавляет: «Неужто электрическая сила отрицательной частицы должна пройти сквозь всю эту цепь глаголов и отозваться в существительном? Не думаю». Несмотря на заметку князя П. А. Вяземского, посмертное издание, однако ж, напечатало «нужных объяснений»» (9).

Вот еще пример подобного же грамматического конфликта между автором и корректором. В русском языке существует форма «чего» в значении «что». Форма эта считается «неправильной», и корректорами исправляется.

У Островского в «Снегурочке» (действие III, явл. II) имеются слова:

Чего тебе угодно, все на свете Тебе отдам.

Эта форма «чего» показалась неправильной корректору, и в «Вестнике Европы» (1873, № 9) стихи эти, с нарушением размера (пятистопный хорей вместо пятистопного ямба), были напечатаны:

Что тебе угодно, все на свете Тебе отдам.

Так прошло сквозь все издания и при жизни Островского и после его смерти.

Совершенно аналогичную ошибку находим мы и в одном стихе «Воеводы» Островского. Во второй редакции пьесы (1885) последний стих: явления четвертого первой сцены первого действия читается:

Что тебе? - Шутило воеводин. Первая редакция (1864) дает в этом месте правильный стих:

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

По которой наборщик разлагает прочитанное слово
Этот пропуск