<<<     ΛΛΛ     >>>   

У английского хрониста, автора «Итинерария», мы встречаем еще немало, казалось бы, традиционно провиденциалистских толкований, но наряду с ними обнаруживаем суждения, так или иначе окрашенные в реалистические тона. Разгром Саладином вооруженных сил Иерусалимского королевства при Хаттине (4 июля 1187 г.), явившийся началом краха этого государства крестоносцев, хронист объясняет тем, что «ни мы не были с богом, ни бог — с нами». Тут же, однако, он приводит и земное, основное, по его мнению, обстоятельство, обусловившее поражение крестоносцев у Тивериадского озера: к этому времени резко сократилась численность воинов, находившихся в распоряжении короля Иерусалимского, — перед битвой насчитывалось лишь около тысячи рыцарей и двадцать тысяч пехоты.98)

Рассказывая в другом месте о неудачах попыток Саладина, уже захватившего Иерусалим,99) овладеть Тиром, Антиохией и Триполи, тот же автор в принципе объясняет это божьим предначертанием: «Не может погибнуть то, что господь располагает спасти». Однако здесь же раскрывается и реальная причина, позволившая этим городам удержаться: их спас, как полагает хронист, могущественный флот, находившийся под командованием известного в то время пирата Маргаритона. Флот этот состоял из 50 кораблей, на них плыли два графа и 500 рыцарей — «первые наемники его земли», которых послал на выручку франков король Гилельм Сицилийский. «Кто усомнится в том, что это была его заслуга — то, что удержана была Антиохия, защищен Триполи, сохранен Тир, что это он своими силами оградил жителей названных городов от голода и меча?».100)

С большой силой сходные тенденции обнаруживаются в поэме-хронике Амбруаза — произведении, занимающем по своему характеру как бы промежуточное положение между chansons de geste и собственно хрониками. Подобно первым, оно содержит изрядное число легенд и измышлений, но в то же время весьма прозаически описывает такие факты, как путь армий крестоносцев Третьего похода, династические распри, смена правителей во франкских государствах на Востоке, различные совершенно будничные явления, совершавшиеся во время похода. Подробно, живо и драматично рисует автор кампанию Ричарда Львиное Сердце в Палестине — марши и битвы, наступления и отступления, переходы крестоносцев от радости к отчаянию и, наоборот, — от отчаяния к торжеству над врагом, когда он терпит неудачу. Рядовой крестоносец, не осведомленный о большой политике, о закулисной дипломатии вождей похода, Амбруаз объясняет различные решения, принимавшиеся [146] во время экспедиции, различные повороты ее в основном факторами чисто мирского характера.

Типично в этом смысле объяснение затянувшейся осады Акры. Крестоносцы многие месяцы безуспешно осаждают город, они вынуждены испытывать голод и другие тяжкие муки, им приходится пожирать не только лошадиное мясо, но даже внутренности. Единственная причина тому — изменническое поведение правителя Тира Конрада Монферратского, который предательски не желает оказать поддержку войску, осаждающему Акру, продовольствием,101) предпочитая сохранять свои запасы в Тире и заботясь единственно о том, чтобы удержать его в своих руках.102) Правда, и Амбруаз подчас ссылается на гнев божий как причину тягот крестоносцев, и он бедствия Иерусалима относит на счет безбожия его жителей, а политический неуспех Раймунда III, графа Триполи, в его борьбе с Гвидо Лузиньяном, занявшим королевский трон, объясняет тем, что это бог не позволил ему овладеть короной.103) Однако в его поэме-хронике уже решительно нигде не встречаются чудеса и полностью отсутствует вмешательство святых в действия христианской армии.104) Если и не целиком, то в известной мере события обязаны, по Амбруазу, своим развитием самим себе — поступкам их участников, их геройству или трусости, верности или предательству.

Эти мотивы звучат и в анонимной немецкой «Истории похода императора Фридриха», автор которой придает большое значение инициативе предводителей крестоносных ополчений (прежде всего, разумеется, Фридриха Барбароссы). Успех сражений с неверными определяется, с его точки зрения, воинским искусством и храбростью вождей. Это представление лежит в основе описания хронистом одного из крупнейших боев немецких крестоносцев Третьего похода — сражения под Иконием (18 мая 1190 г.). Утром этого дня, пишет хронист, «император приказал войску выстроиться двумя частями: во главе первой он поставил своего сына — герцога Швабского, второй командовал сам. В середину распорядился поместить клириков и безоружных воинов, а также прочий люд с повозками и поклажей». Уже это построение войска, по мысли хрониста, должно было если не обеспечить полный успех, то по крайней мере дать гарантии против неожиданных маневров врага. Дальнейший ход событий рисуется таким образом, что главная роль принадлежит военачальникам, их инициативности, мудрости, смелости и решительности. Сперва император разгадывает хитрость иконийского султана, который пытается завязать мирные переговоры.105) Фридрих I «понимал, что все это было лишь коварной уловкой, предпринятой [147] для оттяжки времени». Затем он повелевает войскам своего сына начать наступление. Попытка султана выступить навстречу с шестьюстами всадниками сразу же терпит неудачу: едва увидев авангард крестоносцев, «султан со своими поворачивает назад и укрывается в цитадели, господствующей над городом».106) Герцог Швабский в этот момент осуществляет смелую операцию, чреватую, впрочем, опасными последствиями: подступив «без отцовского приказа» к городу и сломив сопротивление турок, он через первые ворота силой (bellica manu) врывается в Иконий, его войско преследует всех, кого застает в городе, до самых ворот хорошо укрепленной цитадели. Герцог храбро действует мечом, берет город, убивает его жителей. Но всем этим сын поставил в затруднительное положение отца-императора: его части, не зная о занятии Икония авангардом, вскоре оказались окруженными «бесчисленным множеством турок» за городскими садами, и «натиск их был столь силен, что мы, находившиеся там, уже ждали близкой гибели на свои головы».107) Тем не менее, повествует хронист, доблестный император все же вышел из положения: «Хотя он и был уже сильно утомлен ратными трудами, но благородством души равный Иуде Маккавею, первым подняв десницу, [он] храбро повел вперед согласных с ним [в этом]; как лев, бросился [он] на врагов (irruit velut leo super hostes) и обратил их в бегство, так что никто из них даже руки не занес на него; обращенные вспять сыны Велиала потеряли до трех тысяч своих людей». После этого император и следовавшее за ним войско торжественно вступили в Иконий.108)

И занятие Икония герцогом Швабским и конечная победа немецких крестоносцев над турками — все это, по мнению хрониста, совершилось, разумеется, per Dei gratiam.109) Вместе с тем перед нами ярко вырисовывается картина, в которой двигателем событий по существу выступают земные факторы — храбрость, осмотрительность, воинская сметка и т. п.

Немецкий хронист, подобно прочим своим собратьям по перу, живо интересуется хозяйственными вопросами. Его внимание привлекает торг, развернувшийся после того, как крестоносцы, покинув Иконий (после заключения 23 мая перемирия с султаном), разбили свой лагерь на старом месте — за садами султана: «Здесь на рынке нашли в достаточном количестве все, что требовалось, хотя и продавалось по дорогой цене; было продано (крестоносцам. — М. З.), как я полагаю, более 6 тысяч лошадей и мулов, не считая ослов (exceptis asinis)».110)

В хронике весьма явственно выделяется также психологический [148] аспект повествования. Рассказывая о том, как в начале июня 1190 г. войско Фридриха I собиралось выступить из Киликии по направлению к Сирии, хронист замечает: «Император знал, что предстоит трудный переход... Но он распорядился словом успокоить [воинов], чтобы, услышав о том, какие им угрожают труды, войско не было бы подавлено тяготами перехода и нуждой. Каждый день нам обещалось [что-нибудь] радостное и приятное и обилие продуктов на рынке, но все обернулось иначе».111) Фридрих I оказывается в этом описании полководцем, хорошо знающим внутренний мир своих воинов и умело поддерживающим у них бодрость духа.

Очень живо характеризует хронист настроения войска после неожиданной гибели утонувшего в реке Салефе, в Киликии (10 июня 1190 г.), императора: «Смерть его так потрясла всех, так все были охвачены сильным горем, что некоторые, мечась между ужасом и надеждой, кончали с собой; другие же, отчаявшись и видя, что бог словно не заботится о них, отрекались от христианской веры и вместе со своими людьми переходили в язычество».112) Неустойчивость религиозных чувств крестоносцев, всегда сказывавшаяся в критические моменты их завоевательных предприятий,113) оттенена хронистом в этом пассаже довольно выразительно.

Интересны с этой точки зрения и элементы психологической характеристики английского короля Ричарда Львиное Сердце, который, по словам автора хроники, «всех хотел превзойти славой (gloria omnes anteire voluit)» и во время пребывания на Востоке «заслужил всеобщее недовольство».114) Отъезд Ричарда I из Палестины в 1192 г. хронист объясняет тем, что он действовал «то ли из страха перед королем Франции, который отбыл ранее него, то ли потому, что, возымев отвращение к паломничеству (tedio peregrinationis affectus), подписал мир с Саладином и турками на пять лет»115) (речь идет о перемирии, подписанном 2 сентября 1192 г. — М. З.).

Как видим, указания на политические соображения в этом объяснении тесно переплетаются с определением внутренних мотивов поведения героя.

Произведения латинских авторов, написанные накануне и вскоре после Третьего крестового похода, т. е. в период, когда в самом крестоносном движении на первый план все отчетливее выдвигались его политические, завоевательные, торговые и тому [149] подобные стимулы, продолжают развивать положительные реалистические тенденции более раннего крестоносного летописания. Постепенное исчезновение наиболее характерных признаков историософской символики и мистики (чудес, видений и т. п.), относительное сокращение удельного веса сверхъестественного в описаниях, оценках, объяснениях (при сохранении прежней провиденциалистской основы понимания событий) и, напротив, усиление непосредственного интереса к самим историческим фактам, к деятельности земных творцов истории крестовых походов — таковы некоторые существенные черты латинской хронографии этого движения в последней трети XII в.

«Небесное вмешательство» и естественный ход событий Четвертого — Восьмого крестовых походов в их хрониках и мемуарах

В сочинениях авторов XIII в. наметившаяся уже ранее реалистическая струя пробивается еще более явственно. Мемуары светских историков Четвертого крестового похода — Жоффруа Виллардуэна и Робера де Клари поистине проникнуты мирским духом. Значительные элементы его заметны и в произведениях церковных хронистов о походе 1202—1204 гг. — в «Константинопольской истории» монаха Гунтера Пэрисского и в других хрониках. Конечно, нет никаких оснований преувеличивать силу этого мирского духа и представлять себе труды историков начала XIII в. свободными от влияния богословских исторических концепций. Не следует забывать, что это все же писатели классического средневековья. В основе их исторического мировоззрения лежит старый комплекс привычных теологических представлений. К тому же, опираясь на эти представления, они стараются достигнуть апологетических целей, что еще более усиливает звучание в их трудах некоторых характерных мотивов провиденциалистской историософии.

В динамичном, захватывающем даже современного нам читателя повествовании Виллардуэна там и сям наталкиваешься на лаконичные, чаще всего брошенные вскользь суждения, взятые из типично провиденциалистского лексикона, вроде того, что «события ведь следуют так, как это угодно богу».116) В общем, светском, контексте мемуаров они выглядят даже несколько неожиданно, но вряд ли такого рода замечания, пусть мимолетные, — лишь формальная дань историка сложившейся традиции, вряд ли их можно рассматривать только как «провиденциалистскую отписку», шаблон, которому не придается особого значения. Маршал Шампанский, опытный военачальник, видный государственный [150] деятель, умелый и ловкий дипломат, искушенный во всех тонкостях дипломатического искусства своего времени, — это все-таки средневековый феодал, искренне верующий во все то, во что надлежало тогда веровать доброму князю-католику.

Если захватив Задар, крестоносцы не погубили себя окончательно взаимной распрей (она вспыхнула между французами и венецианцами из-за дележа добычи на третий день после их водворения в городе), то этого просто не допустил всевышний; да и самый город был завоеван, как об этом говорит «графам и баронам» дож Дандоло (и Виллардуэн думает точно так же), «милостью божьей и вашей (par la Dieu grace et par la vostre)» (т. е. крестоносцев).117) 17 июля 1203 г. крестоносцы после непродолжительной борьбы под стенами Константинополя с вооруженными силами узурпатора Алексея III одержали победу: противник бежал, и 18 «юля на императорском престоле был восстановлен законный государь Исаак II, который должен был, согласно договору, ранее заключенному крестоносцами с его сыном царевичем Алексеем (будущим Алексеем IV), щедро уплатить своим благодетелям. Виллардуэн рассказывает в связи с этим об «очень большом торжестве», которое было устроено в лагере пилигримов «в честь победы, дарованной им богом (de la victoire que Dieus lor ot donnee)».118)

Вообще все события битвы за Константинополь летом 1203 г. — отступление Алексея III, его неожиданное бегство из столицы, возведение греками на престол Исаака II, поспешно освобожденного из темницы, — это, с точки зрения Виллардуэна, «чудеса нашего господа», которые «столь прекрасны везде, где богу угодно [их произвести]», — в таких выражениях начинает историк рассказ о событиях 17-18 июля 1203 г. Заканчивая же его, он сообщает, как крестоносцы «воздали благочестивые хвалы богу за то, что он помог им в короткое время и вознес их так высоко из такой глубины [падения], в которой [они] пребывали». И восхищаясь могуществом вседержителя, маршал Шампанский назидательно пишет: «А посему по справедливости можно сказать: „Никто не в силах повредить тому, кому хочет помочь господь"».119)

Сходный круг идей и представлений мы находим и в живом, в высшей степени занимательном, красочном повествовании рыцаря Робера де Клари. Генетически они восходят к первым хроникам крестовых походов (крестоносцы состоят под божьим попечением, бог содействует их предприятию, он же карает тех, кто не выполняет его волю, и пр. и пр.), но по существу, конечно, отражают общеисторические воззрения прежде всего XIII в., которые, в свою очередь, являлись лишь дальнейшим развитием [151] провиденциалистских установок историков крестоносного движения более раннего времени.

Робер де Клари несомненно религиозен, притом кое в чем он еще разделяет архаические взгляды, уже сравнительно редко встречающиеся у его современников, писавших о крестовых походах. Так, пикардиец верит, что икона божьей матери приносит грекам победу в бою. Он утверждает, что греческие отряды, предводительствуемые Морчофлем (Алексеем V Мурцуфлом), были разбиты рыцарями графа Анри близ города Филеи 2 февраля 1204 г. потому, что на этот раз Морчофль не держал в руке иконы, как делал всегда.120)

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Заборов М. Введение в историографию крестовых походов истории Европы 13 подробнее
Заборов М. Введение в историографию крестовых походов истории Европы 2 вариант
Заборов М. Введение в историографию крестовых походов истории Европы 12 кассиан
7 й книге своей хроники в связи с упомянутой выше полемикой против фульхерия шартрского говорит современников