<<<     ΛΛΛ     >>>   

Любопытен перечень грешных дел крестоносцев, приводимый Альбертом Аахенским. Рассказывая, как предводители вынесли постановление искоренить всяческие прегрешения в войске, осаждавшем Антиохию, хронист называет различные пороки, подлежавшие наказанию. Это суть мошенничество, воровство, разврат. Князья и духовенство постановили, пишет Альберт, «чтобы [впредь никто] не вводил в какой-либо обман своего собрата-христианина — не обвешивал и не обмеривал ни в золоте, ни в серебре, ни при обмене вещами или какой-нибудь сделке; чтобы [никто] не покушался на какую-нибудь кражу и не порочил себя блудом».232) Видимо, такого рода явления не составляли чего-либо исключительного.

Самые верные из крестоносцев на деле продажны и переменчивы. Они охотно служат тому сеньору, от которого рассчитывают иметь более щедрое вознаграждение. Вассал Боэмунда Танкред, этот «идеальный» крестоносец, получает от графа Раймунда Сен-Жилля «пять тысяч солидов и двух прекрасных коней под условием, что вплоть до Иерусалима будет находиться у него (графа) на службе». Вскоре, однако, он предпринимает попытку покинуть и своего нового, казалось бы, столь щедрого сеньора и, «отъехав» от него, встать под начало герцога Готфрида Бульонского («из-за чего, — отмечает хронист, — возникли великие раздоры»); в конце концов Танкред все же переметнулся от графа к герцогу.233) И это — один из многих образцов рыцарской «верности» в походе, соответствовавшей, впрочем, если не феодальному праву, то во всяком случае практике межфеодальных отношений.

Среди «доблестных» героев-крестоносцев — немало слабодушных трусов, пугающихся трудностей и в нарушение своих обетов дезертирующих из войска при первой возможности. Уже в самом начале похода из Калабрии повернула восвояси часть ополчения герцога Роберта Нормандского (зима 1096/97 г.). Причиной этого, по Фульхерию, был страх перед возможным голодом: удрученные тем, что придется задержаться в Бари до весны, «страшась будущей нищеты (inopiam... futuram metuentes), они продали там свои луки и, взяв страннические посохи, возвратились по домам».234) В дальнейшем приступы малодушия систематически повторялись среди крестоносцев. Особенно частыми они были в период борьбы за Антиохию, когда «всеми, — по признанию хрониста, — овладело отчаяние, а многие стали втайне подумывать о спасении бегством по суше [234] или морем (multi latenter cogitaverunt ab obsidione fugiendo se subtrahere, sive per terram sive per tare)».235) Немало нашлось и таких, которые рано или поздно осуществляли эти тайные замыслы. Во время осады Антиохии, рассказывает тот же автор, многие воины христовы, страдая от нехватки хлеба, «долгими днями рыскали в поисках необходимого для них съестного по ближайшим укреплениям и затем уже не возвращались в войско, вовсе оставляя осаду».236) Фульхерий даже выражает удивление по поводу того, что в эти месяцы не все войско рассеялось в результате дезертирства. «Я сильно сомневаюсь, — пишет он, — не разбежались ли бы все, хотя и поклялись вести осаду до конца, если бы не бог, который, как добрый пастырь своих овец, удерживал их вместе».237)

Трусливые воины христовы бегут из Антиохии особенно рьяно в июне 1098 г., когда взятый ими город был блокирован войском Кербоги. «Героям» в критические моменты явно недостает тех самых качеств, которыми их столь щедро наделяют хронисты, — мужества и выдержки. В бега ударяются помимо прочих, оставшихся безвестными, даже именитые сеньоры и рыцари — герцог Роберт Нормандский, граф Стефан Шартрский и Блуаский, родственники Боэмунда — Гийом де Гранмениль и Альберик, рыцари Ламберт Бедняк, Гийом Барневильский, Гюи Рыжий и виконт Мелюнский Гийом де Шарпантье (о двух последних Рауль Каэнский отзывается как о «людях знатных и не малозаметных среди приближенных французского короля»)238) и «многие другие, имен которых не знает» священник Пьер Туебод.239)

Стефан Блуаский, которого князья еще в конце марта 1098 г. поставили было командовать осадными операциями против Антиохии,240) «сказался пораженным тяжкой болезнью (maxima se finxit deprimi infirmitate)» и буквально накануне взятия города крестоносцами (по Фульхерию — 2 июня 1098 г.) «постыдно ушел»241) в Александретту. Крестоносцы предполагали вначале, что он отправился туда, с тем чтобы привести им подмогу. Расчеты эти, однако, не оправдались. «Храбрый» предводитель, облеченный доверием воинства христова, «взобравшись на ближнюю гору и увидев бесчисленные шатры [турок], был охвачен сильным страхом и, удалившись вместе со своим отрядом, поспешно бежал прочь».242) Мало того, если принять [235] версию Анонима, то Стефан Блуаский даже отговорил Алексея Комнина (которого встретил в Филомелии) от его намерений оказать поддержку крестоносцам243) и посоветовал ему отступить, дабы самому не попасть в руки турок вместе с войском,244) что тот и сделал: устрашенный «численностью персов, он бежал в Грецию».245) Любопытно, что сам норманнский хронист устами боэмундова кузена Гвидо (который служил Византии) дает Стефану Блуаскому крайне отрицательную характеристику. Гвидо, по рассказу Анонима, выразил резкое недоверие сообщению, сделанному этим графом императору Алексею I, которого он известил о якобы безнадежном положении крестоносцев в Антиохии. «Неужто вы, — обращается Гвидо к василевсу, — верите этому собачьему сыну? Я еще никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил, что он совершил нечто рыцарственное. Напротив, он позорно и бесчестно бежал, как самый разнесчастный негодяй (sicut nequissimus infelix) и [поэтому] знайте: все, что он рассказывает, — это одна ложь».246) Итак, граф Стефан Блуаский в качестве предводителя христова воинства оказался несостоятельным: малодушие взяло в нем верх. Убоясь голода, покинул стан осаждавших Антиохию и Роберт Нормандский: он отправился в Лаодикею, где «проводил время во сне и отдохновении (somno vacabat et otio)»; дважды — и безуспешно — призывали его вернуться, но только после третьего обращения, «под угрозой анафемы, он против своей воли возвратился»247) в действующую армию. Гийома де Гранмениль и Ламберта Бедняка тоже «охватил ужас» под Антиохией: они «ночью скрытно спустились по стене у моря»248) (чтобы отплыть на кораблях, стоявших в гавани Святого Симеона).

Рауль Каэнский посылает в адрес всех знатных дезертиров горькие упреки и клеймит их в выражениях, раскрывающих неприглядное, с его точки зрения, лицо этих воинов божьих: «Они покинули лагерь, невзирая на то что были пристыжены Боэмундом; голод заставил их превозмочь стыд, это — люди одного сорта и нрава со Стефаном Блуаским: они равно ненавидели труды и искали отдохновения; доблестные в бою, однако, и посреди военных дел привыкшие к наслаждениям».249)

Судя по известиям хронистов, такие случаи не были единичными. Фульхерий прямо говорит, что однажды «ночью хотели бежать многие, устрашившиеся гибели от голода или от меча».250) Раймунд Ажильский точно так же утверждает, что «немного [236] осталось этой ночью верных своему долгу (букв.: „вере" — pauci steterunt in fide), которые не искали бы случая бежать. Если бы епископ (Адемар Монтейльский. — М. З.) и Боэмунд не заперли городские ворота, немногие остались бы в городе. Бежали... многие, миряне и клирики».251)

Итак, речь идет о массовом дезертирстве «отважных» рыцарей!

Что касается дисциплинированности и высокой организованности крестоносного воинства, которую превозносит, как мы знаем, Бодри Дольский, то этому противоречат сообщения очевидцев. Раймунд Ажильский, рассказывая о неудачах под Антиохией в начале 1098 г. (вызванных якобы отбытием в порт Святого Симеона графа Сен-Жилля и Боэмунда, — они отправились туда за теми, кто занимался там снабжением крестоносцев припасами, и за инструментом, потребовавшимся для сооружения новых осадных башен), отмечает, что турки во время своих вылазок одерживали верх над крестоносцами: «наши же действовали опрометчиво и беспорядочно (nimis temere atque inordinate), и потому их позорно рассеивали, и они обращались в бегство». Сам Боэмунд по возвращении в лагерь потерпел поражение во главе большого отряда, застигнутый врасплох противником: «и наши повернули спины. Мы потеряли до трехсот человек... Мы бежали словно стадо по горам и ущельям...»252) Сообщая об этих фактах (и, как видим, довольно обстоятельно), католические бытописатели крестового похода не замечают, что сами вносят ощутимый диссонанс в создаваемые ими образы идеальных воителей за гроб господень.

Большой интерес представляет и еще один вопрос: царило ли в действительности полное единодушие в крестоносном войске, как это стараются представить латинские хронисты? Факты, приводимые ими, решительно противоречат такому заведомо тенденциозному представлению. Читая хроники, мы убеждаемся, что в армии крестоносцев почти все время происходят бесконечные раздоры, порожденные, с одной стороны, взаимным соперничеством вождей и рыцарей, с другой — конфликтами между крестоносцами разной социальной принадлежности.

Из-за добычи крестоносцы в состоянии перегрызть глотку друг другу. Не только вожди постоянно враждуют между собою на этой почве, но и рыцари находятся в вечных раздорах, «так что мало было людей, — вынужден признать Раймунд Ажильский, — которые бы не ссорились со своими соратниками или слугами по поводу добычи либо из-за наворованного [добра] (pauci essent qui non cum sociis vel domesticis suis de furti vel rapinae causae concertarent)».253) [237]

На протяжении всего пути к Иерусалиму между крестоносцами то и дело вспыхивают ссоры. Их причина — стремление закрепить за собой те или другие территории, города, крепости, даже части городов, отдельные, наиболее выгодные в стратегическом отношении укрепления, башни, ворота, мосты. «И [неужто] во всяком месте, которое бы отдал нам бог, [будут происходить] распри среди предводителей?»254) — не без горечи вопрошает провансальский хронист, передавая возмущение бедноты этими распрями. Они начались еще во время пребывания воинства христова в Константинополе весной 1097 г., когда Алексей Комнин предъявил требование принести ему вассальную присягу на те восточные земли, которые будут завоеваны крестоносцами. Один из наиболее корыстолюбивых сеньоров — граф Сен-Жилль в отличие от других, для виду связавших себя этой формальностью, не пожелал прикрыть ею свои захватнические намерения на Востоке. Видимо, он опасался, что присяга императору лишит его земель, ради приобретения которых граф и отправился на Восток. Раздраженные тупым упорством Раймунда Сен-Жилля, другие вожди пытались было уговорить его принести оммаж Алексею Комнину, но тщетно: граф не поддавался уговорам. Ссора чуть не привела к открытому разрыву между главными предводителями. Изворотливый Боэмунд Тарентский, сам довольно быстро согласившийся стать вассалом Алексея Комнина (поскольку не придавал этому никакого значения), пустил в ход угрозы: он заявил, что, в случае, если Раймунд Тулузский будет стоять на своем, т. е. «злоумышлять против императора, или если откажется сделаться его вассалом и будет чинить в этом проволочки, он, Боэмунд, придет на помощь» Алексею.255) Конфликт, вспыхнувший в византийской столице, по сути дела явился зародышем той вражды между обоими князьями, которая не затихала уже до самого конца крестового похода и приняла наиболее острый характер во время борьбы за Антиохию.

Выше, в другой связи, мы уже отмечали попытку Раймунда Тулузского самостоятельно, не согласовывая свои действия с прочими вождями, завладеть в 1097 г. Антиохией: прослышав, будто турки оставили город, граф направил сюда отряд в 500 рыцарей. Эти сепаратные действия привели Боэмунда в неописуемую ярость, и, когда войско осадило Антиохию, соперничество норманна с графом Сен-Жиллем стало совершенно открытым; оба метили в будущие князья богатого города и задолго до его падения делили шкуру неубитого медведя.

Уже тогда, во время осады Антиохии, происходят первые открытые схватки между норманнскими и провансальскими воинами из-за дележа продовольствия, за которым отрядили тех и [238] других.256) Но вот город — в руках крестоносцев. Каждый из князей-соперников стремится закрепить его за собой. Раймунд Тулузский, еще недавно отказывавшийся принести оммаж Алексею I, теперь вдруг со столь же неодолимым упорством настаивает на передаче Антиохии императору (в соответствии с вассальным договором) — лишь бы она не досталась Боэмунду. В антиохийском храме Святого Петра идут бесконечные заседания главарей крестоносцев, до хрипоты спорящих о «справедливом решении» вопроса — кому владеть Антиохией? Каждый из соперников с пеной у рта доказывает значительность своего вклада в завоевание города и, следовательно, свое преимущественное право на обладание им.257) В то время как все прочие предводители, оказавшись перед свершившимся фактом, отказываются в пользу Боэмунда от занятых ими после разгрома Кербоги укреплений, благочестивый граф Сен-Жилль ни за что не желает уступить Боэмунду своей доли — ворот у моста.258) В конце концов Готфриду Бульонскому, Роберту Фландрскому, Роберту Нормандскому и другим сеньорам и епископам, взявшим на себя посредническую миссию, удается добиться соглашения между соперниками (сентябрь 1098 г.). Но вражда Боэмунда Тарентского и Раймунда Сен-Жилля не прекращается, она только приглушается. Аноним рассказывает, что перед продолжением похода Боэмунд принял меры к укреплению позиций норманнов в городской цитадели. Граф, со своей стороны, постарался укрепить позиции провансальского воинства во дворце бывшего эмира Ягысьяни и в башне близ ворот у моста через Оронт.259) Словом, «единодушие» обоих главарей крестоносцев в этот ответственный момент священной войны было продемонстрировано полностью.

Причиной распрей было не только личное соперничество двух князей — предводителей норманнов и провансальцев: за ними стояли определенные группы рыцарства. По-видимому, южнофранцузские рыцари выступали на стороне Раймунда Тулузского, а северофранцузские — на стороне его соперника. По крайней мере Рауль Каэнский считает, что деление проходило именно по территориально-политическому принципу: «Нарбоннцы, овернцы, гастонцы — все это племя примыкало к провансальцам; к апулийцам же тяготела в заговорах остальная Галлия, особенно нормандцы; а бретонцы, свевы, гунны [венгры?]... и тому подобные люди варварского языка [только] внимали услышанному».260)

Соперничество князей и рыцарей, их поддерживавших, продолжалось [239] и после утверждения крестоносцев в Антиохии. В конце 1098 г. Боэмунд и Раймунд жестоко препирались из-за аль-Маарры, вызвав этим бунт в войске.261) Во время осады города дело чуть не дошло до открытого кровопролития. «Только разум, — говорит панегирист норманнов, — пришедший на помощь Танкреду, удержал его от пролития христианской крови».262) Тем не менее Танкред решил посодействовать своему кузену Боэмунду Тарентскому в борьбе против соперника. Из-под Маарры Танкред, пишет Рауль Каэнский, отправился со своими рыцарями в Антиохию и как ни в чем не бывало ввел их в цитадель, находившуюся под охраной провансальцев. Последние еще ничего не знали о междоусобице, разгоревшейся из-за Маарры, и впустили норманнов. Они вошли как союзники, спрятав, по совету Танкреда, мечи под одежду, а затем обрушились на воинов графа Сен-Жилля и выгнали их из цитадели. Крепость перешла теперь к Боэмунду Тарентскому, и он почувствовал себя полновластным хозяином города, тогда как раньше, по его собственным словам, был здесь князем лишь наполовину (semiprincipem se non principem diceret), а Раймунда называл своим «коллегой по княжению в Антиохии (Raimundumque collegam suum in principatu Antiochiae nominaret)».263) Это обстоятельство, говорит историк, «причиняло ему досаду и когда он бодрствовал и во сне». И вот с этого времени, когда «ненависть, с одной стороны (Танкреда к Раймунду. — М. З.), и любовь — с другой (того же Танкреда к Боэмунду. — М. З.), соединились и вернули искалеченному княжеству его рога (цитадель Антиохии. — М. З.), трон Боэмунда сразу же возвысился».264)

Мечты князя Тарентского сесть единственным князем в Антиохии сбылись!

Но враждуют друг с другом, не только эти князья. Еще в Малой Азии во второй половине 1097 г. вспыхнули раздоры между Балдуином и Танкредом. Их отряды вскоре по выходе крестоносцев из Ираклии (сентябрь 1097 г.) отделились от главного войска и повернули круто на юг, в армянскую Киликию. Каждый из предводителей стремился как можно скорее стать владетельным князем, подчинить себе земли и города в этой стране. Обуреваемые жаждой богатства, оба феодала вступили здесь в ожесточенную распрю из-за города Тарса. Город достался в конечном счете Балдуину.265) Но Танкред взял свое: он набросился на другие города — Адану, Мамистру... Затем оба крестоносных предводителя и их рыцари схватились друг с [240] другом; баталия оказалась неудачной для Танкреда. В бою был сбит с коня племянник Боэмунда — Ричард Салернский, который, согласно Альберту Аахенскому, особенно настойчиво призывал Танкреда отплатить Балдуину за Таре. «Ты видишь перед собой Балдуина, — обращается Ричард к Танкреду, — из-за несправедливости и зависти которого лишился Тарса. Ах, если бы у тебя было хоть сколько-нибудь доблести, ты бы уже собрал всех своих [воинов] и отомстил бы за нанесенное тебе оскорбление, ударив ему (Балдуину. — М. З.) в голову (et tibi illatam injuriam in caput ejus rependeres)».266) В битве под Аданой Ричард попал в плен к своему единоверному противнику; та же участь постигла и многих других норманнов. В конце концов противники урегулировали свои распри, заключив формальный мир: он сохранил фактически сложившееся положение вещей, или, как говорит Рауль Каэнский, установил порядок, согласно пословице: «Кто имеет — имеет, а кто потерял — тот уж потерял (qui habet, habet, qui perdidit, perdidit)».267) Итак, единодушные воины христовы и воюют и подписывают мирные соглашения друг с другом!

В главной армии раздоры между предводителями длились вплоть до самого взятия Иерусалима. Бурные страсти вновь разгорелись в связи с находкой в июне 1098 г. святого копья Петром Варфоломеем и последовавшим затем «божественным избавлением» святого воинства от полчищ Кербоги. Испытание огнем, устроенное уже в апреле 1099 г. под Архой Петру Варфоломею и столь плачевно для него окончившееся, взбудоражило все войско. Смерть «провидца» явилась поводом для подробного расследования всей этой благочестивой инсценировки в совете вождей. Мы уже указывали в другой связи, что Боэмунд здесь прямо обвинил графа Сен-Жилля в фальшивке, в том, что он подстроил ее исключительно для обоснования своих собственных притязаний на Антиохию. И хотя всем к тому времени, как полагает Рауль Каэнский, стала ясна несостоятельность провансальской версии о боговдохновенности находки святого копья и «народ раскаялся» в своей ошибке, граф Тулузский и его сторонники продолжали упорствовать: погибшего Петра Варфоломея они даже провозгласили святым. Была сделана попытка устранить главного разоблачителя обмана — епископа Арнульфа, который едва спасся под защиту герцога Нормандского и графа Фландрского (против них уже не рискнули действовать воины, подосланные было Раймундом Тулузским).268)

Еще более острые противоречия разделили вождей во время крайне неудачной осады крепости Архи. «Распри предводителей [241] нашего войска приняли такие размеры, — пишет провансальский хронист, — что едва не раздробили все войско».269)

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Заборов М. Введение в историографию крестовых походов истории Европы 7 происхождения
63гуго безумный 209гуго вайнгартенский 334гуго великий 207 великий канцлер
Заборов М. Введение в историографию крестовых походов истории Европы
Заборов М. Введение в историографию крестовых походов истории Европы 13 высокомерие