Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Кстати, террорист-убийца вполне мог ощущать себя настоящим христианином. В «Воспоминаниях» Савинкова находится пример террористки-верующей — Марии Беневской: Верующая христианка, не расставшись с Евангелием, она каким-то неведомым и сложным путем пришла к утверждению насилия и к необходимости личного участия в терроре. Ее взгляды были ярко окрашены ее религиозным сознанием, и ее личная жизнь, отношение к товарищам по организации носили тот же характер христианской незлобивости и деятельной любви. В узком смысле террористической практики она сделала очень мало, но в нашу жизнь она внесла струю светлой радости, а для немногих — и мучительных моральных запросов. Когда однажды Савинков задал Беневской вопрос о том, почему она идет в террор, она ответила: — ...Вам неясно? «Иже бо аще хочет душу свою спасти, погубит ю, а иже погубит душу свою Мене ради, сей спасет ю». Она помолчала еще. — Вы понимаете, не жизнь погубит, а душу... 45 Савинков был автором повести о терроризме «Конь бледный» 46 , в которой один из героев, боевик Ваня, во многих отношениях походит на Каляева (даже именем, хотя Каляева звали, по-польски, «Янек»). Как Каляев при слежке за великим князем, Ваня играет роль извозчика, и так же, как Каляев, он отказывается убивать вместе с губернатором его детей (С. 186-188). В конце концов он убивает губернатора бомбой на улице, когда тот находится один в карете (С. 190). Его повесили (С. 196). Но Ваня — настоящий верующий, и в этом отношении он более похож на Марию Беневскую, чем на Каляева. Слова Вани главному герою повести Жоржу, руководителю боевиков, напоминают слова Беневской Савинкову: «Нет больше той любви, как если за други своя положить душу свою. Не жизнь, а душу» (С. 136). Ваня не верит в то, что его собственная смерть будет искуплением за совершенное им убийство. Он сознает, что убийство — это тяжкий грех, но он надеется на прощение от Бога (С. 191). Итак, Ваня, как настоящий христианин, употребляет религиозный язык в буквальном смысле, в то время как Каляев употребляет его только в переносном смысле. И действительно, как мы уже заметили, многих отношениях христианство очень подходит как источник образов для оправдания и апофеоза терроризма. Террорист-эсер считает себя мучеником, добровольно жертвующими самого себя ради спасения человечества (или, по крайней мере, «народа»). Как христианский мученик-святой, он совершает подвиг. (Показательно, что в своем стихотворении об убийстве великого князя Каляев пишет: «Я громом лукавого змея убил» 47 — тем самым он отождествляет себя с Георгием Победоносцем, а великого князя с сатаной или с антихристом.) Как мученик — и в подражание Христу — он добровольно умирает на эшафоте. (На суде Каляева защитники настаивали на том, что после взрыва он не делал никаких попыток к бегству.) 48 -------------------------------- 45 Савинков Б. Воспоминания... С. 196. 46 Борис Савинков (В. Ропшин). То, чего не было. Роман, повести, рассказы, очерки, стихотворения. М., 1992. С. 130-213. Повесть «Конь бледный» впервые была опубликована в 1909 г . 47 Р.Р. 1905. № 68. С. 4. 48 Отчет о заседании суда // Р.Р. 1905. № 66. 5 мая. С. 4. 93 Конечно, для террористов религиозный язык служил легитимизирующим приемом для их деятельности. И может быть, такое оправдание было тем важнее для них, что легитимность самого царизма обеспечивалась религией, то есть православной церковью. Образ царя сохранял свой сакральный характер до начала XX века, и именно поэтому цареубийство в России имело огромное символическое значение, не только политическое, но и религиозное. На Александра II, убитого террористами «Народной воли», православные христиане вроде Ивана Аксакова смотрели как на святого, мученика и страстотерпца в подражание Христу. Чтобы легитимизировать убийство царя, террористы старались показать, что мучеником был цареубийца, а не его жертва. Метафорическая сакрализация террориста была зеркальным отражением сакрализации монарха. Показательно, что в то время как Центральный комитет эсеровской партии не решался на покушение на Николая II (из практических и тактических соображений), самые фанатичные члены Боевой организации — вроде Савинкова и Каляева — страстно хотели совершить цареубийство, что для них имело очень важное символическое значение 50 . (Главными героями самого_Каляева были народовольцы-цареубийцы Желябов и Гриневецкий.) 51 Покушение на Сергея Александровича имело для боевиков больше значения, чем убийство Плеве, именно потому, что он был членом царственного дома, «дядей Его Величества» (и к тому же сыном Александра II), — хотя по официальной точке зрения партии великий князь был убит именно как генерал-губернатор Москвы и известный реакционер, а не как член царской семьи 52 . Любопытно, что впоследствии отдельные церковники рассматривали не только царя, но и других жертв политического убийства как кандидатов в святые. После убийства Столыпина в 1911 г . митрополит Питирим Петербургский сделал предложение канонизировать его как мученика. Тесному переплетению политического с религиозным в идеологии царизма соответствовало переплетение политического с религиозным и у революционеров, хотя бы только на уровне языка. Террористы, конечно, составляли самое крайнее крыло русской интеллигенции начала XX века, выражая свою оппозиционность царскому режиму наиболее радикальными средствами. Но «религиозность» террористов имеет много общего с «религиозностью» более широких слоев интеллигенции. Возможно, что к тем объяснениям этого явления, которые приводит Булгаков в «Вехах», надо добавить еще одно объяснение — психологическую необходимость противопоставлять религиозному оправданию самодержавия «религиозное» оправдание оппозиционности самодержавию. ---------------------------- 50 Савинков Б. Воспоминания... С. 88-89. 51 Иван Платонович Каляев // Р.Р. 1905. №64. С. 15. В ПРИГЛАШЕНИИ на конференцию профессор Успенский сказал мне, что не хотел бы, чтобы разговор шел о персоналиях. Но можно ли этого избежать? Ведь каждый из нас имеет личное отношение к теме «русская интеллигенция и западная интеллектуальность». В той или другой степени все мы являемся частью того, что будем описывать и анализировать, или, по крайней мере, это нас близко касается. Я начну с Запада, с автора нормативного труда об интеллектуалах, а именно, с Эдварда В. Саида и его книги Representations of the Intellectual ( Said 1994). Должна признать, что в большой степени разделяю взгляд Саида на то, как интеллектуал должен относиться к власти, т. е. у меня есть нормативные взгляды на роль интеллектуалов в современном обществе. Но, конечно, эта нормативная позиция входит как в типологический, так и в генеалогический дискурс. Русская интеллигенция и западный интеллектуализм истории 11 обществ |
|
|
|
|
