<<<       >>>   

рем — и с ними связывались всяческие чудеса. В архаичном обществе за горой живут драконы, в античности люди с песьими головами существуют за пределами Греции, а средневековые бестиарии размещают экзотических животных и фантастические существа в «Индии». Только в эпоху модерна, когда представление о различии заменяется концепцией развития, Другой начинает рассматриваться в контексте исторической эволюции и главной в его определении становится категория времени.

Географическое и геополитическое до сих пор переплетаются в историческом сознании с мифологическим. Элементы ландшафта легко преображаются в символы, стоит только придать этому ландшафту исторический смысл. Вряд ли надо доказывать, что, например, Волга или Рейн осознаются и как реальные реки, и как культурные символы. Точно так же существует культурная интерпретация леса (Беловежская Пуща) или горы (Арарат) 1 . На протяжении большей части истории человечества моря, леса и пустыни были не только источником реальных опасностей, но и универсумом фантастических и пугающих легенд. Один из самых необычных примеров симбиоза исторического пространственного объекта и мифологического архетипа — дорога Средневековья, по которой перемещаются профессиональные бродяги (нищие, прокаженные, обезземеленные), странствующие монахи и студенты, солдаты и королевский двор. В их сознании путь существовал не только как отрезок от точки А до точки Б, но и как архетип движения со всеми развилками и тупиками, присущими дороге 2 .

Точно так же для историка немаловажно, что пространство Древнего мира и Средневековья было в значительной мере сакрали-зовано. В сакрализованном пространстве античности несли свои воды реки подземного мира: Коцит, Ахерон, Пирифлегетон и Стикс. Античный храм и средневековый собор представляли собой модель космоса. В средневековом пространстве различались места сакральные, профанные и проклятые. «Самое святое место» — Иерусалим — был географическим центром мира, точно так же, как Дель-фы или Олимп у древних греков считались пупом земли. Средневековая карта с центром в Иерусалиме всегда совмещала в одной плоскости всю священную и земную историю. На большинстве средневековых карт в восточной части света размещался земной рай, сообщения о рае толковались и аллегорически, и буквально. Пили-

1 См., например: Harrison 1992. См. также классическую работу XIX в. Mannhardt 1875—1877.

2 См.: Дарнтон 2002 [1984]; Усков 2001.

441

гримы в Средние века в Палестине создали топографию Святой земли, «идентифицировав» приметы библейского пейзажа 3 . В европейских или российских лесах праведники жили в «пустыни», потому что именно в пустыне жили первые христианские отшельники. (Но неверно было бы думать, что лес для них был только аллегорией пустыни, «лес, впрочем, и был тогда пустыней» 4 .) Паломничество становилось не просто путешествием к святым местам, но и дорогой к Богу, а обращение иноверцев приводило к морально-религиозной трансформации пространства.

В начале Нового времени пространственные объекты все еще связывались с религиозными идеями. Например, первые поколения американских поселенцев не просто героически осваивали девственные земли. Они обретали «землю обетованную» и строили «Град на горе». Перенос сакрального на профанное происходил не только в сознании. Земное пространство маркировалось сакральными объектами (Новый Иерусалим).

Десакрализация пространства, произошедшая в Новое время, не превратила историческое пространство в нейтральное. Оно идеологизировалось и стало делиться на «передовое» и «отсталое», «цивилизованное» и «нецивилизованное», на «мир социализма» и «мир капитализма», и само пространственное восприятие, выраженное в таких дихотомиях, содержит сильный импульс к противостоянию и экспансии. В то же время подобные способы пространственного деления очень историчны. Например, нынешнее использование противопоставления «Запад—Восток» связано с определенной фазой современности. Как пишет И. Уоллерстайн (Валлерстайн), в нашем историческом языке существовали и другие «Запады—Востоки»: Греция и Персия, Рим и Византия, Европа и Восток 5 .

И наконец, точно так же, как существуют переходные времена (эпохи), историки знают переходные пространства (территории),

«...на которых происходило усиленное столкновение и скрещивание культур, например, эллинистический Восток, Испания Кордовского халифата и реконкисты, Сицилия XI—XIV вв.» (Баткин 1995: 33).

Подавляющая часть исторических сочинений представляет собой истории пространственных образований: стран, регионов или поселений. Локальные, специфические особенности каждого терри-

3 Подробнее см.: Hutton 1993.

4 Ле Гофф 1992 [1964]: 124.

5 Валлерстайн 2001 [1988]: 108.

442

ториального сообщества должны быть в полной мере учтены при объяснении исторических событий. Историческое пространство бывает предельно небольшим. Это может быть всего-навсего улица, например Ringstra?e в Вене, которая для австрийцев сделалась символом эпохи, наподобие викторианства для англичан, или вокзал, — такой как, Финляндский в Петербурге или Белорусский в Москве. В этих случаях, конечно, на первом плане оказываются символические характеристики, но и без репрезентации пространства историк не может обойтись.

Одна из главных функций географического пространства в историческом исследовании состоит в том, что оно служит способом задать рамки предмету истории, т. е. очертить пространство социальных взаимодействий и тем самым трансформироваться в пространство историческое. При этом историк может исходить из своего видения пространства, может говорить о пространстве, сконструированном участниками социального взаимодействия, а может изучать сам процесс конструирования пространственных образований в тот или иной период прошлого 6 .

В первом случае речь идет о пространстве, определяемом умозрительно. Например, всеобщая или всемирная история до последнего времени существовала в пространстве, сконструированном в историософии, в то время как население Земли планетарными масштабами не оперировало, и глобалистское сознание появилось лишь в последние десятилетия XX столетия. Пространственные рамки задаются историками и в тех случаях, когда пишутся страновые истории, ориентированные на границы современных государств, хотя в XX в. такие условные (например, для периода Средневековья) наименования, как «Франция», «Италия», «Германия», все чаще доопределяются. Подобный метод пространственной локализации объекта post factum можно экстраполировать и на более мелкие территориальные единицы. Во всех случаях, когда выделенная историком территория не осознавалась как единая в той социальной реальности, которая является предметом его исследования, мы имеем дело с историческим пространством, заданным «извне», т. е. сконструированным наблюдающим без учета представлений исторических актеров.

6 Мы пользуемся здесь моделью А. Ф. Филиппова, согласно которой наблюдатель различает: а) свое видение пространства взаимодействия; б) самоочевидное для участников взаимодействия значение пространства; в) пространство, как оно рефлектируется и обсуждается участниками взаимодействия (Филип нов 2003: 115—116).

443

 <<<       >>>   

Но самое важное начиная с возрождения в историческом сознании укореняется разница между прошлым
Социальной системы
Будущее истории thesis
Ключевым элементом типологии представлений о существующем является их разделение на реальность представлений реальность
Чезаре 365 бородкин л ссылках поллион