Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
В решение вопроса о цензуре впервые попыталась вмешаться общественность. Сами власти, еще в начале 61 г. года, до создания комиссии Оболенского, призвали писателей и редакторов разных оттенков высказать свое мнение о средствах улучшения положении литературы. Петербургская. группа журналистов составила проект, переданный для обсуждения в Москву. Его привезли туда литераторы радикального толка Чернышевский и Елисеев, как уполномоченые Петербурга (см. в воспоминаниях Феоктистова). Предложенные петербуржцами положения москвичи сочли не совсем удобными. Они поручили Каткову составить свою записку, что он и сделал. Как раз в это время министром просвещения назначен Путятин. Возник вопрос о форме и поводе подачи московских предложений. Вновь обратились к Каткову, тот передал записку Валуеву, который не обратил на нее внимания, переслал в комитет 61 г., где , видимо, на нее тоже не реагировали. Такова была судьба первого коллективного заявления русских литераторов (57-58). (( !!! Сократить обзор поданных Записок и обсуждения вопроса о цензуре в печати!!! Отсылка к Лемке,с.58-59)) Новая записка составлена от имени основных петербургских и московских периодических изданий: журналов ”Русский вестник”, ”Современник”, ”Русское слово”, ”Отечественные записки”, газет ” С.-Петербургские ведомости” Корша, ”Время” Достоевских и проч. Основные положения записки: литература - существенная потребность образованного общества, которое не может быть равнодушным к положению печати; потребность в чтении всё более растет; возникла необходимость привести дела печати в правильное положение; само правительство озабочено этим; литераторы считают своим долгом высказать свои мнения о мерах, дающих возможность правильного развития для литератур; если есть страна, где свобода печати может быть допущена с полной безопасностью, то это Россия; правительство ее понимает выгоды свободной литературы, огражденной ясным и твердым законом, где злоупотребления подлежат не административной расправе, а разбирательству правильно устроенного суда; такое положение - конечная цель; пока же возможно переходное улучшение положения печати, уже при существующем порядке; весь вопрос заключается в ответстветственности за напечатанное, которую теперь делят цензор, редактор и автор. Записка предлагала всю ответственность возложить на редакторов, дав им право, по их желанию, взять ее на себя или передать цензуре. В записке подробно разбирались выгоды предлагаемой меры, устраненяющей многослойную ответственность(60-64). При этом, по мнению ее авторов, не потребуется уничтожить ни Главное управление цензуры, ни цензурные комитеты на местах. Через них правительство будет действовать по делам печати ”законодательно и распорядительно”. Туда бы обращались в сомнительных случаях и редакторы (64). Записка допускала возможность целой система взысканий, вплоть до весьма строгих, но выражала надежду, что крайних случаев, когда потребуются последние, будет мало. Может существовать угроза возврата издания под цензурный надзор при сильных отклонениях от закона, о чем следует делать предостережения. Есть возможность лишать журналы права печатaть материалы определенного рода или отдавать такие материалы под надзор цензуры, не лишая права печатать материалы другого рода (политика - изящная литература) (57). Вариант возвращения под цензурный надзор на определенный срок. Выражается надежда, что правительство не будет вынуждено принимать самых крайних мер. Авторы признают, что против их плана опасение, что появятся статьи, где самым дерзким образом будут нарушены основные законы для печати(65). Но в мире много всяких ужасных злодеяний. Однако ни правительство, ни общество не могут простирать свои предупредительные меры до того, чтобы лишить всех людей материальной возможности совершать такие злодеяния. Кто-либо может броситься с ножом и убить, но не требуется, чтобы уличные прохожие имели свидетельства о благонамеренности и здравомыслии, о том, что они не употребят нож для убийства. Подобные меры могли бы только послужить прекращению всякого общежития. Именно всякая попытка стеснить общение людей могла бы развить противообщественные инстинкты. Печать - один из видов общежития. К ней должны применяться лишь те меры, которые относятся к целому. Нельза из опасения какого-либо преступного действия подвергать стеснению всех и каждого. К тому же цензура не дает абсолютной гарантии. Можно обмануть бдительность любого цензора, чтобы провести в печать преступные мысли. Не говоря уже о незаконных средствах их распространения (печатаются же фальшивые ассигнации) (66-67). О возможности зажигательных прокламаций, возмутительных памфлетов. Содержатели типографий могут совершать действия, караемые законом. Но им доверяют, не подвергая каким-либо предварительным предосторожностям. Почему же нет такого доверия к редакторам? Они гораздо менее опасны и подозрительны. Всевозможные опасения не дают оснований стеснять предупредительными мерами литературу, всегда находящуюся под контролем правительства, которое в открытой, честной литературе всегда находит поддержку и опору. Чем больше ей простора, тем менее окажется путей для тайных, бесконтрольных действий(68). Необходимо, чтобы правительство относилось к печати так же, как поступает оно в других сферах общественной жизни, чтобы высочайшие повеления и статьи Свода законов на практике не отменялись распоряжени-ями административных лиц, не подвергались произвольным толкованиям. Правительство, принимая определенные меры, касающиеся печати, должно делать это открыто, не в конфиденциальных циркулярах. То, что считается полезным и необходимым, не следует скрывать. Действия под покровом тайны приносят вред и правительству, и литературе(82). О стремлении вообще скрыть существование цензуры, запретить всякие намеки на нее, ее действия. Нельзя даже сказать, что статья не напечтана из-за запрещения цензора. Воспрещены даже многоточия. Усилия скрыть то, что всем известно. Правительство как бы стыдится своих собственных распоряжний, действий. Оно не доверяет самой цензуре, ставя цензуру над цензурой. Если высказываются мнения односторонние и ложные, они должны подвергаться критике, а не цензуре. Их нужно опровергать, а не запрещать(69). Правительству необходимо руководствоваться видами Верховной Власти, пользой государства, страны, но не запрещать частные мнения и суждения. В интересах России,ее Верховной власти не стеснять печать, а, напротив, давать ей всевозможные льготы, пока она остается в рамках, означенных правительством. Весьма желательно, чтобы по разным предметам высказывалось возможно более разных мнений и разнообразных суждений(70). В записке подробно говорилось о вреде специальных цензур. Обычно статьи, которые они проверяют, попадают в руки второстепенных чиновников. Их объективность, знание сути дела, верность мнений никто не гарантирует. Особенно вредна специальная цензура по министерству иностранных дел. Издания всех стран мира могут свободно говорить о России, критиковать ее, а русские должны молчать , говорить о других странах только то, что тем приятно(71-72). Ряд примеров вредного влияния специальной цензуры. Еще в 59 г., в статье “Journal de St.Petersbourg”, сообщалось о том, что русские журналы, печатая материалы о других странах, ”представляют не более, как свои собственные мнения, что правительство не берет на себя ни одобрять эти мнения, ни порицать их”(75). К сожалению, эти прекрасные мысли остались лишь словами, не могли перейти в дело. Статьи о других странах продолжают подвергаться самой жесткой цензуре. Произвольные распоряжения, противоречащие ясно выраженной высочайшей воле, подрывают уважение к правительству. Пример этого - обсуждение дел почтового ведомства: сперва призывали к такому обсуждению; верховная власть одобряла его; но как только появилось несколько критических статей на эту тему, почтовое ведомство обратилось к министру просвещения с просьбой, чтобы все касающиеся его статьи препроваждались на предварительный просмотр; просьба выполняется “и отныне ни одна строка о предметах почтового ведомства не печатается без его предварительного разрешения”; при этом ни одна из посланных общей цензурой в почтовое ведомство статей не была им одобрена, хотя у ведомства, в отличие от некоторых других, нет даже права особой цензуры, но конфиденциальные связи заменяют его. Вообще почтовое ведомство считает, что замечания в его адрес лучше высказывать не в печати, а передавая их непосредственно ему(76-77). Но ведь такой путь всегда был открыт, не требовал особого разрешения, хотя не всегда приводил к желаемым результатам. Совсем другое дело, когда мнения высказываются в печати, становятся общим достоянием, но почтовое ведомство не хочет этого (77). Заканчивалась записка рассуждением о самом минимальном варианте: если печать все же останется во власти административной расправы, желательно, чтобы решения Главного управления, по крайней мере, приняли в какой то степени характер судебный и были выслушаны обе стороны, чтобы не объявляли виновными, не допустив оправданий обвиняемых(80). Беспристрастность, спокойствие, терпимость - только польза для всякого дела. Лучше несколько дней помедлить карой, чем совершить несправедливость. Полезнее объективно выслушать доводы не только против, но и в пользу обвиняемого (80).В записке предлагается, чтобы при разборе дел о литературе в Главном управлении присутствовали 2-3 выбранных представителя со стороны периодической печати, хотя бы только с совещательным, а не решающим голосом(81). Не бог весть какой радикализм. Система цензуры, право правительства контролировать печать в записке не отрицаются. Речь идет не о противостоянии правительству, а о сотрудничестве с ним(83). И это не уловка. К такому сотрудничеству стремилось большинство подписавших записку. Но все же пафос отрицания в ней весьма силен. Резкой критике подвергалось современное положение вещей в сфере цензуры. Предлагалась отмена цензуры предупредительной, замена административного произвола судебным разбирательством, участие в принятии решений представителей печати . Авторы записки, с оговорками, сглаживанием острых углов, с подчеркиванием своей благонамеренности, всё же предлагали довольно серьезные меры, которые должны были облегчить положение литературы, периодической печати. Многие положения записки не только в советский, но и в постсоветский периоды могли бы показаться крайней степенью свободомыслия. Подписавшие записку принадлежали к разным общественно-литературным лагерям. Одни далее предлагаемых в ней мер не шли. Для других она казалась слишком радикальной, подписывали ее с опаской. Для третьих записка являлась программой - минимумом. Власть же не собиралась серьезно учитывать пожелания литераторов, журналистов. Записка не имела последствий, была подшита к делу, хотя некоторые положения ее отразились в дальнейшем в цензурных постановлениях, в весьма одностороннем виде. Позднее, в ходе подготовки к цензурным преобразованиям, литераторам, редакторам сообщили, что министерство просвещения заинтересовано узнать их точку зрения. В январе 62 г. министр просвещения, Головнин, обратился к редакциям газет и журналов с предложениям предоставить ему особые письменные мнения о желаемых цензурных преобразованиях. В результате появился ряд записок, главным образом - петербургских литераторов. Москвичи на призыв к обсуждению не отозвались, считая, что высказались в записке, поданной в 61 г. Валуеву. Кроме того они не особенно доверяли Головнину и не хотели иметь с ним дела. И.С.Аксаков говорил, что Головнин просил прислать ему записку: “Не будет ему никакого содействия, потому что нет в него веры и нет ему сочувствия” (109). В феврале 62 г. была издана “для служебного пользования” довольно увесистая книга “Мнения разных лиц о преобразовании цензуры”. Половина книги - мнения цензоров, другая - редакторов, литераторов (109). Первые уже не возражали против замены предупредительной цензуры карательной, что свидетельствовало и об усилении влияния Валуева, и о смене точки зрения Головнина. Все цензоры высказались в пользу такой замены, за упраздненение специальных цензур, за свободу перепечатки материала, разрешенного прежде, за возможность печататьпериодику без цензуры, под ответственность редакторов, за открытую публикацию всех распоряжний о цензуре ( сами “Мнения...” нарушали последнее предложение, печатаясь “для служебного пользования”). В то же время цензоры предлагали установить усиленную цензуру произведений для простого народа. Мнения их настолько сходны, что, видимо, авторы предварительно познакомились с намерениями и мнениями Головнина, получили соответствующую инструкцию(109).Читать их не интересно: они повторяют друг друга. Лемке все же приводит некоторые из них(110-12). Высказывания литераторов и редакторов интереснее. В “Мнениях...” помещены несколько коллективных записок. Одна из них от литераторов, не имевших в 62 г. отчетливого“запаха“ “охранительных начал”, хотя и не радикальных (Краевский, Дудышкин от “Отечественных записок”, Благосветлов от “Русского слова”, братья Достоевские от “Времени”, Писаревский от- “Русского инвалида”, И.В.Вернадский от “Экономиста” и др.). Эта Записка наиболее интересная и последовательная . Другая записка от 16 литераторов, имена которых трудно установить, не делегированных никакими журналами, не подписанная поименно. Еще одна записка, довольно бесцветная, Кушелева - Безбородко, издателя “Русского слова”. Наконец записка “Современника” . В большинстве поданных записок выражались надежды, что правительство действительно желает полезных советов, хочет приступить к изменению старого. Однако в первой записке, литераторов и редакторов, было и другое . Там высказывалась твердая уверенность, что в настоящее время существенные преобразования в области цензуры не входят в намеренья правительства, которое будет действовать только частными, паллиативными средствами(113). Лемке, излагая ее содержание, пишет : время показало, что даже самые скромные надежды , высказываемые в этой записке, не оправдались. Но все же в ней имелась довольно сильная критическая часть. Как ни громки всеобщие жалобы на стеснение литератувры, - писали ее авторы, - едва ли кто-либо из правительственных лиц имеет хоть приблизительлное понятие об ее положении; произвол и противоречия встречаются на каждом шагу; уставы, циркуляры, повеления ежедневно нарушаются самим правительством; никто не выполняет закона; официальные лица более всех стараются его обойти; цензурные предписания - заставы на пути всякого самостоятельного развития - вызывают раздражение, и каждое новое предписание увеличивает это раздражение, своей неисполнимостью и несовместимостью с прошлыми распоряжениями. История человеческой мысли нигде, никогда не давала такого жалкого примера цензурных учреждений, как существующий в настоящее время в России , где под внешней формой закона скрывается полное самоуправство; всё это оказывает пагубное влияние на литературу; для наиболее честных и талантливых людей литературный труд становится каторжной работой . Подробно и резко говорится о министерстве просвещения, Главном управлении цензуры: бюрократы толкуют о пагубном влиянии литературы; на самом деле опасна не она, а невежество; облегчение цензурных стеснений неприменно вызовет появление в среде литераторов защитников правитель-ственных мер; если власти, преследуя литературу, исходили из каких-то временных соображений, то к какому результату приведет это позднее? Расширяется пропасть, отделяющая общество от правительства; будущее становится всё страшнее; правительство вредит самому себе, стремясь остановить самостоятельное развитие мысли; сделать это всё равно невозможно, можно лишь заставить общественную мысль искать тайных путей распространения; сдавленная внутри, она перейдет в заграничную пропаганду, в подземную литературу (т.е. в прокламации-ПР) (114 -18). Записка редакции “Современника” приходила к подобным же выводам, но выраженным в более мягкой форме и обоснованных по-другому. Большаю часть ее посвящена не обсуждаемой теме, а рассуждениям о том, что редакция всегда старалась расположить общественное мнение в пользу реформ, проводимых правительством, развивала мысль о правительственной инициативе в делах общественного прогресса (112-113). Они тоже говорили о полезности для правительства более либерального цензурного законодательства, старались преуменьшить значение оппозиционных сил, по их словам, не опасных для существующего порядка, всерьез обосновывали предлагаемые ими меры, совершенно утопические. Рейфман П. Из истории русской, советской и постсоветской цензуры истории России 5 военной |
|
|
|
|
