<<<     ΛΛΛ     >>>   

Корнский(англ. Сornish), язык полуострова Корнуолл, стал мертвым в конце XVIII в., хотя следы его сохранялись и в XIX в. До нас дошли глоссы на древнекорнском, современнике древневаллийского и древнебретонского (которые отличаются друг от друга только орфографией, бриттские языки по сути начинают различаться только с IX века), а также не столь многочисленные тексты, относящиеся к XVI-XVII вв. Но это исключительно религиозная литература («мистерии», как на среднебретонском). Горсточка эрудитов прилагает сейчас огромные усилия для того, чтобы вернуть корнский в состояние живого языка, на котором могло бы говорить и читать хотя бы несколько сот человек.

Бретонский, остающийся разговорным языком в западной половине Бретани, куда он был завезен эмигрантами, прибывшими главным образом из Девона в IV-V вв. Но точные причины, обстоятельства, дата и размах этой колонизации остаются совершенно неясными. Уже неясно должны ли мы верить, как учили в течение почти века, что бритты прибыли в пустующую страну, где господствовал исключительно романский язык, и существовали лишь редкие галльские островки, которые абсорбировал бретонский язык?

 Первыми свидетельствами о нем, помимо имен собственных и топонимов, отмеченных в картуляриях, служат глоссы, обычно очень краткие, состояние которых с лингвистической точки зрения таково, что трудно утверждать, не являются ли некоторые из них скорее валлийскими или корнскими, чем бретонскими (у бретонского и корнского много общих черт); кроме того, известно, что среди вышеупомянутых эмигрантов было значительное валлийское меньшинство. Однако лингвистические свидетельства о бретонском языке между X и XIV вв. представляют собой практически исключительно топонимы и антропонимы из картуляриев. Среднебретонский появляется в литературной истории с несколькими простыми фразами в XIV-XV вв., трехъязычным бретонско-латинско-французским словарем (Католикон, содержащийся в рукописи 1464 г., и трех изданиях, напечатанных в 1499 г. без даты и в 1521 г.; Католикон к тому же – первый французский словарь!), а также, начиная с XVI в., религиозными текстами, драмами и мистериями, катехизисами и назидательными текстами. Этот период завершается в середине XVII в., а современный бретонский по-настоящему возникает лишь в начале XIX в., на исходе эпохи Революции и Наполеона. Язык XVII-XVIII вв. называют «предсовременным», в литературе он характеризуется ярко выраженной диалектной фрагментацией. Подобно среднебретонскому, «предсовременный» бретонский в некоторых случаях доживает до конца XIX в. (конечная дата 1914 г.), создавая религиозную и назидательную литературу, представляющую из себя переводы соответствующих французских произведений или подражания им.
Современный бретонский является разговорным для точно не установленного числа лиц (около четырехсот или пятисот тысяч, максимум, шестисот тысяч), проживающих к западу от линии Ван / Сен-Бриё, и эта лингвистическая граница приблизительно может быть датирована окончанием норманнских набегов, вызвавших значительное оттеснение бретонского языка. Изначальная граница шла до устья Куэнон, выгибалась на тридцать километров к западу от Рена, следовала течению Вилен, достигая устья которой, охватывала области Геран и Лаболь. Оттеснение было вызвано бегством немногочисленной военной аристократии, говорившей по-бретонски, перед норманнами. Большая часть населения говорила на романском языке, кельтизация еще не успела завершится.
Литературное возрождение, начавшееся в начале XIX в. и продолжавшееся до начала XX века, было затруднено тем фактом, постоянно присутствующим начиная с XII в., что бретонский, существующий в симбиозе с французским и впитавший в себя немалую часть его словаря, давно уже не является языком обеспеченных или правящих классов: им пользуется исключительно простой люд, особенно крестьяне, которые говорят на своем родном диалекте и не понимают стандартизованный литературный бретонский, не могут на нем читать, а иногда даже воспринимать на слух.
Учитывая позднее появление бретонской не-религиозной литературы, вопрос о ней в общей истории кельтской культуры кажется неправомерным. Не стоит только упускать из виду агиографию: встречающиеся в ней неоспоримые намеки и следы указывают, что Бретань черпала из тех же традиционных мифологических источников, что Ирландия и Уэльс. Некоторые бретонские сказки конца XIX века даже представляют в этом отношении особый интерес.

Хотя первые бриттские тексты современны самым древним ирландским документам, они отнюдь не представляют такого же интереса для филологов и лингвистов. Фонетические и морфологические изменения, произошедшие во время перехода от древнекельтских к неокельтским между V и VII вв., были куда более значительными в бриттском, чем в гойдельском (полная утрата склонений, существенное упрощение спряжений, заимствование множества иностранных слов, особенно романских и французских). Большая часть латинских заимствоваий пришла сначала из римской Британии, где в течение двух-трех веков латинский был вторым языком, заимствования же из ирландского почти целиком совершались через посредство бриттского. Бретонский язык, в частности, в силу своего географического полуостровного положения и франкизации герцогского двора в XI в., после норманнских вторжений, которые прервали подъем королевства Бретань, подвергался постоянному романскому и французскому влиянию.
Можно утверждать, что в начале римского завоевания Британии разница между гойдельским и бриттским была куда менее выраженной, чем теперь (впрочем, все кельтские языки развивались в направлении все большей и большей диалектной фрагментации). В чем более отдаленные по возможности времена мы заглядываем, тем более кельтские языки свидетельствуют о единстве культуры и средств выражения, причем диалектные различия всегда восходят к самым истокам ирландского, валлийского и бретонского.
В заключение упомянем о пиктском, на котором когда-то говорили в Шотландии. Но пикты и их язык исчезли самое позднее к Х в., окончательно вытесненные или ассимилированные ирландцами, не оставив никаких следов, кроме нескольких собственных имен, что позволяет сделать вывод об их кельтской принадлежности и промежуточном положении их языка между бриттским и гойдельским. Таким образом, a priori, такое состояние является сомнительным, и вероятнее всего, если рассмотреть несколько засвидетельствованных антропонимов, пиктский – это гойдельский язык, может быть немного более архаичный чем ирландский. Нельзя исключить, что пиктский на границе подвергался бриттским влияниям, но еще честнее будет признать, что наши знания в этой области позволяют только строить гипотезы.
Нельзя также считать кельтскими языками английский с особыми идиомами, на котором говорят в Ирландии и Уэльсе (Anglo-Irish и Anglo-Welsh), или даже шотландский низин (Scottish). Что касается старого французского диалекта в Бретани, отчетливые следы которого присутствуют во всей офранцуженной Верхней Бретани, он принадлежит к группе романских диалектов запада Франции и в большой степени повлиял на бретонский (Трегье и Вана), который не повлиял в свою очередь на этот диалект.

3. ДРЕВНИЙ КЕЛЬТСКИЙ

Все только что перечисленные островные языки хронологически противопоставлены континентальному кельтскому, чаще называемому галльским ради упрощения терминологии. Но противопоставление это не является морфологическим или даже географическим: галльский входит в бриттскую группу. Это противопоставление хронологическое: таким образом, согласимся называть выше упомянутый язык древним кельтским.
На самом деле речь идет о языке или группе языков, на которых говорили не только в Галлии, но и в других местностях Европы, населенных кельтами. Название «галльский» указывает лишь на область, где этот язык сохранился лучше и продержался дольше. На самом деле нужно будет говорить о кельтском. Итак, на кельтском говорили также в Бельгии, Швейцарии и Рейнской области, где германские народы, например, тревиры, были очевидно кельтизированы; в Цизальпинской Галлии, где латынь окончательно водворилась лишь в I в. нашей эры; в Испании, Центральной Европе, на побережье Черного моря и в Малой Азии. Кельтиберский в Испании, галатский в Малой Азии, в той мере, в какой они определимы по оставшимся от них скудным следам, являются кельтскими континентальными языками, и, как представляется, они не очень отличались от кельтского, на котором говорили в бельгийской Галлии или среди гельветов.
К сожалению, ни один из них не пережил падения Римской империи и двойного воздействия германских нашествий и христианизации. Случай галатов – не исключение, хотя вместо романизации у них шла эллинизация. Результат же проявил себя скорее и еще полнее. Еще досаднее, что ни один древний кельтский народ не оставил нам никаких письменных следов существования их языка, кроме галльской эпиграфики с юга Франции, Испании и Северной Италии, количественно ничтожной по сравнению с галло-римской эпиграфикой на латинском языке. Таким образом, главной проблемой, встающей по этому поводу, является методичное исследование многочисленных фрагментарных источников, относящихся к самым разным эпохам и имеющих самую разную ценность. Поскольку свидетельства о галлах, начиная с греческих историков и кончая агиографами поздней империи, охватывают период почти в целое тысячелетие. Действительно, мало общего между Павсанием, который рассказывает нам в нескольких словах о trimarkisia, техническом термине из военного словаря (три человека в боевой кельтской колеснице II в. н.э.: воин, колесничий и слуга), и анонимным автором Глоссария Эндлихера, который в VI или VII вв. н.э. глоссирует простым латинским парафразом rem pro rem dare романизированное галльское cambiare.
Непосредственные документы, все без исключения эпиграфические (нет ни одного кельтского текста, аналогичного текстам классических писателей, который бы передавался с помощью письменной традиции до раннего средневековья), состоят из коротких надписей (всего их около трехсот), по большей части надгробных, а иногда посвятительных, открытых между Северной Италией, Южной Францией и Испанией, где классическое влияние обусловило происхождение письменности на основе греческого, латинского, иберийского или лепонтийского (этрусского) алфавитов. Открытие галльской надписи в Бельгии или в Западной или Южной Германии было бы значительным филологическим событием, на которое не стоит очень уж надеятся.
Самый обширный текст, календарь из Колиньи, открытый в 1897 г., – две тысячи строк, содержащие словарь из более чем двухсот слов, названия месяцев и различные формулы, – до сих пор не дал сколько-нибудь обнадеживающих филологических результатов, несмотря на непрерывные исследования (не всегда правда серьезные): в надписи не удалось установить ни одной внятной глагольной формы, многие слова являются плохо объяснимыми сокращениями. Тайна этих слов значительно затрудняет разъяснение функционирования самого календаря. Другие надписи мало чем отличаются от этой, среди них очень мало таких ясных, как надпись на кубке, найденном в Банассаке: nessamon delgu linda «я заключаю в себе пиво ближнего» (аллюзия на манеру питья галлов). Еще меньше среди них таких, чье толкование можно считать окончательно установленным. В очень многих случаях чтение неточно, или же, если оно точно, мы не знаем, что делать со словом, дешифрованным таким образом.
Тысячи антропонимов и топонимов, дошедших до нас благодаря галло-римским надписям или подписям на монетах эпохи независимости, гончарные клейма, названия местностей или дорог («Таблица Певтингера», «Итенерарий Антонина», «Равеннский Аноним»), несколько слов, случайно процитированных греческими авторами, позволяют нам, однако, восстановить главные черты фонологии, дать самое общее понятие о словаре и некоторые детали склонений. Однако акцентуация частично объясняется развитием топонимических форм, когда мы можем их проследить от эпохи Цезаря до VI века. Синтаксис, порядок слов, спряжения и структура фразы всегда или почти всегда остаются для нас загадкой. Мы предполагаем в необъяснимой глагольной системе несколько тематических и нетематических основ из редких местоимений, о которых мы не знаем, были ли они указательные или личные, подлежащие или дополнения, энклитические или проклитические? Были ли в древнем кельтском глагольные приставки, как в ирландском, и как, вероятно, в древнем бриттском? Были ли отглагольное существительное, причастие, деепричастие, времена обычного действия, относительные глагольные окончания? Мы ничего об этом не знаем.
Известные нам элементы галльского словаря обычно лучше всего объясняются посредством сравнения с островными кельтскими языками при учете существующего между ними хронологического разрыва. Когда же нет островного эквивалента или родственного слова, галльское слово неясно, и дополнительной трудностью является то, что островные формы – не древнекельтские, а неокельтские. Кельтологи находятся в ситуации, в какой оказались бы латинисты, если бы им пришлось изучать латынь на основе данных о средневековых или современных романских языках. Кроме того, учитывая характер некоторых источников, мы не должны забывать о возможных погрешностях древних писателей, ошибавшихся в определении национальности или смысла слова, которое они цитируют или копируют из вторых рук. Из-за того, что св. Иероним имел неосторожность сказать, что галаты говорили на том же языке, что тревиры, едва ли стоит утверждать, что глубоко эллинизированные получатели послания святого апостола Павла говорили на языке Бренна времени грабежа Дельф.
Не менее значительный интерес галльского языка состоит в том, что элементы его словаря сохранились во французском, общераспространенном, арготическом или диалектном, в диалектах провансальского и даже в диалектах французской Швейцарии или итальянского древней Цизальпинской Галлии. Таких слов насчитывается несколько сот, и среди них есть весьма распространенные: фр. changer < галльск. cambiare ‘менять’, фр. charrue < галльск. carruca‘плуг’, фр. gouge < галльск. gulbia ‘прислуга’, фр. jambe < галльск. gamba ‘нога’, фр. lieue < галльск. leuga‘место’. Бoльшая часть этих слов принадлежит к сфере ремесленной или сельскохозяйственной техники, что говорит об условиях жизни галлов в течение долгого времени.

4. ИРЛАНДСКИЕ И ВАЛЛИЙСКИЕ РУКОПИСИ

В ходе исследования, проводившегося в 1883 г., д’Арбуа де Жюбенвилль составил каталог девятисот пятидесяти трех ирландских рукописей, сохранившихся в библиотеках Великобритании и Ирландии. Но, согласно его собственным оценкам, это всего половина того, что можно было бы отыскать на Британских островах. Около сорока из названных рукописей относятся к эпохе до XV в., семь датируются XI в. Остальные принадлежат XV-XVIII вв. Несмотря на четыре века существования книгопечатания, последняя ирландская рукопись – это копия, сделанная Юджином О’Кэрри, профессором Дублинского университета, в 1848 г. Не всегда известно о рукописях, содержащихся в частных коллекциях.
В многочисленных континентальных рукописях также содержатся ирландские глоссы к латинским текстам, составленные монахами, сопровождавшими великих основателей монастырей в меровингскую и каролингскую эпохи. Такие глоссы, а то и связные тексты, находятся в Берне, Брюсселе, Камбре, Карлсруе, Дрездене, Энгельберге (кантон Унтервальд, Швейцария), Флоренции, Клостернойбурге (Австрия), Лане, Лейдене, Милане, Нанси, Париже, Рене, Риме, Руане, Санкт-Галлене (Швейцария), в монастыре св. Павла близ местечка Унтердрауберг в Каринтии, в Стокгольме, Турине, Вене, Вюрцбурге.
Глоссы из Санкт-Галлена, Вюрцбурга и Милана, относящиеся к числу самых многочисленных, датируются периодом VIII-IX вв. Они представляют собой основу нашего знания древнеирландского и, таким образом, составляют часть документов, к которым особенно часто обращается кельтская филология. Однако поскольку они комментируют исключительно христианские тексты (послания святого апостола Павла к Коринфянам и несколько псалмов) или же латинские грамматики, глоссы не являются архаическими по содержанию. За несколькими исключениями, все традиционные мифологические предания содержатся в рукописях, никогда не покидавших Ирландию или Великобританию. Они были переписаны позже глосс, но содержание их древнее. Можно сказать, что большая их часть была переписана в нескольких знаменитых рукописях, таких , как «Лейнстерская Книга», «Книга Бурой Коровы», «Желтая Книга из Лекана», «Книга из Баллимота», «Книга из Фермоя», – компиляциях, составленных в разные эпохи средневековья и по счастливой исторической случайности уцелевших от уничтожения.
У валлийских рукописей несколько иная судьба, поскольку их нет на континенте, и хотя некоторые из них достигают возраста наиболее древних ирландских рукописей, большинство является недавними, появившимися не раньше XVII в. Лишь небольшое число из них содержит легендарные сказания или намеки на мифологию: «Черная Книга из Кармартена», «Красная Книга из Хергеста», «Белая Книга Ридерха» (все три датируются XIV в.). Четыре ветви «Мабиноги» сохранились в почти одинаковых вариантах в «Красной Книге» и «Белой Книге».

5. УСТНАЯ И ПИСЬМЕННАЯ ПЕРЕДАЧА

Стиль ирландских мифологических повествований выдает письменную передачу как ненормальное и позднее состояние традиции. Кельтские языки ни в одну эпоху своего существования не были потенциально литературными языками, и существует парадоксальный контраст между изначальным устным характером кельтской традиции и тем воодушевлением, с которым христианизированные ирландцы раз за разом неутомимо переписывали свои тексты, какой бы природы и содержания они ни были. Кое-кто из ирландских ученых дошел даже до предположения, что тексты, какими мы их знаем, служили всего лишь канвой для филидов, которые до бесконечности вышивали на ней свои узоры. В этом утверждении есть доля правды в той мере, в какой проза некоторых преданий представляет собой более свободный комментарий и повторение гномических стихотворных фрагментов, лаконичных и архаических. Однако нельзя путать филида ранней эпохи, ученого, в течение долгого времени обучавшегося с помощью поэтических и мнемонических техник высочайшего уровня, со «сказителем» современного фольклора, у которого, как и у его коллег по всей Европе, всегда есть личные и обиходные формулы зачинов и концовок, или, по крайней мере, свой стиль поветвования. Между тем не следует полагать, что сказители слишком уж рьяно вышивали и что все письменные источники превратились в фольклор. Нужно только не путать уровни: многие из повествований, содержавшихся в рукописях, являются древними изощренными произведениями, в которых сколько угодно редких слов и мудреных отступлений. Если стиль этих повествований на теперешний взгляд кажется несуразным и неуклюжим, если эпизоды, которые современный автор растянул бы на целую книгу, укладываются там в две-три строки, то это объясняется лишь тем, что переписчики не придавали таким мелочам никакого значения: фразы у них простые, обычно короткие; стилистические приемы часты, но однообразны, с большим количеством плеоназмов и многословия, повторений, эллипсов и намеков.
Основой выразительного строя является метафора, иногда этимологическая фигура, древнейший индоевропейский прием. Преобладающий стиль нагромождает эпитеты и определения без глагольной связи, тройственные формулы, синонимии, что кажется приемом одновременно живописным, грубым и ребяческим. Все это превосходно согласуется со строем кельтской фразы, с ее ускоренным ритмом, но коротким дыханием: множественность и гибкость словесных форм вмещают в главное предложение настоящую сокровищницу выразительных средств. Но отсутствие относительных местоимений (замененных приглагольными частицами или перифрастическими оборотами с подчинительными союзами и предлогами) и обязательное положение глагольной синтагмы во главе придаточного предложения служат помехой для любого речевого периода, стремящегося к известной длине (перевод любого классического латинского автора на один из современных кельтских языков – это упражнение в стилистической виртуозности). Здесь, между прочим, можно вспомнить порой хаотический и почти смешной темп некоторых фраз на церковном бретонском XVI-XIX вв., переведенных непосредственно с французского или латинского. Но, главным образом, здесь можно вспомнить почти полную неспособность кельтских «литератур» приспособиться к современным литературным жанрам.
Предания, стало быть, предназначались для чтения вслух, а не для чтения про себя. Они были записаны христианизированными филидами лишь потому, что не имели больше никакой религиозной ценности после столь легкого обращения Ирландии. Они превратились всего лишь в figmenta poetica, «поэтические вымыслы», согласно выражению переписчика «Похищения быка из Куальнге» (Tain Bo Cualnge), основного средневекового эпического предания Ирландии. В них же рассказывалось о деяниях и подвигах мужей, принадлежавших ирландской истории (неважно, легендарной или реальной, потому что она была аутентичной, сохраненной гойделами и их дальними предками), – именно их видели и живописали монахи, скрывая лишь то, что могло повредить доброй репутации их героев, то, что казалось им несовместимым с заветами Евангелия.
Но они упустили возможность вычеркнуть или переделать множество деталей и эпизодов, казавшихся им безобидными. Это очень чувствуется в юридических сборниках, но присутствует и во всех других произведениях. Не будь Ирландия обращена в христианство, мы теперь знали бы о ее мифологии не больше, чем о мифологии галльской. Приведем еще раз такой показательный факт: в хронологии переписки литературных произведений мифологические и эпические предания являются далеко не самыми древними. Ирландская литература начиналась как латинская и христианская, потом она стала ирландскоязычной, но такой же христианской.
Итак, в течение средневековья ирландцы осуществили в своих скрипториях письменную передачу бесценного легендарного наследия. Однако нередко и неизбежно случалось так, что существовали многочисленные версии одного и того же главного предания, восходящие к разным эпохам или освещающие разные его аспекты, а также всевозможные редакции каждой версии. Добавим к этому, что немало мифологических тем сохранилось в фольклоре, давая нам достаточно четкое представление о богатстве островной литературы и о трудностях ее изучения, как, например, сюжет с богиней войны, Морриган, омывающей останки погибших героев, присутствующий в ночных прачках бретонского фольклора. По сути дела не существовало никакого разрыва между рукописной традицией и первыми серьезными филологическими работами XIX в. Такие архаические тексты, как «Смерть сынов Турена» (Oidhe Chloinne Tuireann), известны только по рукописям XVIII и начала XIX вв. Язык и письменная графика обновились мало или вовсе сохранились. Они не могут скрыть древности содержания. В кельтских странах нет формулы введения, самой обычной и банальной для сказок почти всей Европе, «однажды», которая не дает преданию избежать меры и течения времени. Все это доказывает, что христианизация осуществилась быстро и разом, большая часть преданий, известных по письменной традиции, видимо, относятся к началу процесса деградации мифологии. Деталь, имеющая силу прямого доказательства, – это отсутствие упоминаницй чистилища во всех ирландских христианизированных легендарных текстах.
Можно сказать, что теперь, несмотря на серьезные лакуны, существенная часть ирландских легенд опубликована и переведена на немецкий или английский, и мы можем только почтить память двух великих пионеров этих публикаций конца XIX века, Уитли Стоукса и Куно Майера, по отношению к которым последующие поколения не всегда были справедливы. Но их издания, вышедшие совсем небольшим тиражом (максимум несколько сот экземпляров) или появившиеся в специальных журналах, стали библиографической редкостью. Кроме того, труды этих филологов, более или менее устаревшие, уже не отвечают всем требованиям критики текстов и прогрессу кельтской филологии. В современных условиях использование какого-либо ирландского текста в компаративистских целях требует совершенного знания языка и уточнения текста и перевода по дипломатическим изданиям, коллотипам и факсимиле, когда нет возможности обратиться непосредственно к рукописям. Жалко, что большая часть работ на французском языке (а иногда на английском или даже на немецком!), популяризирующих средневековую литературу Ирландии, составлено полуграмотными людьми, не знающими ничего или почти ничего в этой области. Эти авторы открыто и оскорбительно издеваются над широким читателем.

6. ТЕКСТЫ АРТУРОВСКОГО ЦИКЛА

В этом отношении тексты артуровского цикла ставят перед нами менее сложные проблемы, поскольку они написаны на распространенных языках: французском, немецком, английском и даже итальянском. Они известны лучше кельтских текстов, поскольку, так как основные из них уже были объектом многочисленных исследований, и, в целом, с ними гораздо легче консультироваться по изданиям и переводам на современные языки. Трудность здесь состоит в том, чтобы выяснить, почему те или иные темы были подхвачены и развиты в литературном произведении, каким образом они были заимствованы или переданы и какое значение и влияние им приписываются. Изобилие текстов артуровского цикла таково, что, на самом деле, их классификация и их комментирование всегда становятся работой, которую трудно успешно завершить.
Центральная тема артуровских романов – это поиски Грааля, и многие исследователи и не задумываются об их кельтском происхождении (кельты же были варварами!) или часто рассматривают его как второстепенную гипотезу. Эту тему помещают в сложную и запутанную сеть влияний и заимствований от Индии до ислама, и от Окситании до Ирана. Или же рассматривают наиболее важные средневековые тексты, как сказки, собранные в XIX веке, иногда с задней мыслью, что эти тексты или эти сказки могут быть плодом воображения рассказчика, что является полным абсурдом. К тому же смешивают обычные традиционные соответствия, сходства и совпадения с одной стороны и предположительные заимствования с другой. А ведь эти тексты невозможно истолковать иначе, нежели как трансформацию кельтских мифологических тем в темы европейских литератур (Парцифаль – это не выдумка Вагнера!). В ходе этой трансформации они утратили всякое дохристианское религиозное значение, и символика чаши власти, возвышенная Граалем, стала частью средневековой христианской эзотерики на то короткое время, пока последняя существовала. Нужно также понимать, что не всегда само собой разумеется, что нельзя подчинить тем же методам или критериям анализа и комментирования тексты мифологические, литературные и фольклорные.
Позволительно соответственно предположить, что влияние бретонских и валлийских бардов было определяяющим в эпоху, когда франкоговорящий герцогский двор Бретани имел постоянные отношения с основными дворами Европы, от Анжу до Шампани и от Англии до Германии. Есть основания также предположить, что передача артуровского материала произошла до упадка бретонских бардов, который в середине XV века уже давно был свершившимся фактом (barz в среднебретонском означало только «мим, менестрель»). Все это относит нас к XI-XII векам, и Мария Шампанская, Кретьен де Труа, Вольфрам фон Эшенбах и Вальтер фон дер Фогельвейде показывают, что кельтское влияние могло иметь место.
Что касается их происхождения, артуровские тексты однажды станут неисчерпаемым источником точных сведений, которые дополнят и подтвердят островные данные. Но также будет необходимо предварительно подтвердить ирландским сравнением подлинность кельтского или даже индоевропейского происхождения сюжетов. Кто, например, подумает, что у сюжета с рыцарем, охраняющим фонтан, есть эквивалент, без сомнения далекий, но все же эквивалент в греческом сюжете с Амиком, охраняющим воду, у Феокрита? Здесь мы вступаем в мало исследованную область.
Нужно подчеркнуть контраст между источниками: тогда как Ирландия никогда не экспортировала свою мифологию, считавшуюся филидами национальной историей, Уэльс и Бретань были исходными точками, откуда распространились артуровские сюжеты, сконцентрированные в том, что валлийская литературная традиция содержала в четырех ветвях «Мабиноги» и нескольких периферийных преданиях, иногда несправедливо называемых «сказками». Ибо не все артуровские сюжеты засвидетельствованы в «Мабиноги», но все они несомненно кельтского и индоевропейского происхождения.
Все артуровские сюжеты непосредственно перешли из мифологического в литературное состояние, сохраняя привкус чудесного. В любом случае, речь не идет об исторических эпизодах, но о совокупности фактов, которые принадлежат мифу в глубочайшем смысле этого слова. Утверждали, в пользу некоторой второстепенной историчности, что король Артур носил имя латинского происхождения (Artorius) и действительно правил в V-VI веках. Этот исторический факт вполне возможен, однако его невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, но важно здесь не это, важнее пара Артура и Мерлина, короля и прорицателя (занявшего место друида), которая несмотря на уже давнюю христианизацию, воспроизводит и поддерживает древнюю кельтскую схему власти, выраженную в согласии духовной власти и временного могущества. В кельтском бриттском регионе Артур – это эквивалент Царя Мира, а его жена Гвенвивар – это аллегория, воплощение власти, как королева Медб в Ирландии.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Гюйонварх К., Леру Ф. Кельтская цивилизация истории Европы 5 михайлова
9 маленькая бронзовая статуэтка высотой 25 см богиня a
Будто принесенная ими материальная цивилизация была с самого начала избавлена от всякого рода заимствований единства времени
Кроме ирландии
Гюйонварх К., Леру Ф. Кельтская цивилизация истории Европы 12 традиции