Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Все потом мне завидовали. Оказалось, разумеется, что лошадей сводили напрасно и только потратились. Трудно, конечно, счесть все расходы, которые понесли по преимуществу крестьяне. Но расходы были не малые, если принять в расчет время, которое прогуляли лошади и люди. Кабатчикам и по волостям, и в городе, конечно, доход. Лошадей набирали для обоза. Говорят, что попало много и дряни, но я сам не видел, слышал только от крестьян и прасолов, что спустили дешевых и старых лошадей. Для многих эта конская повинность была очень выгодна, потому что лошади прошлой осенью были дешевы. Говорят, потом, когда этих сборных несъезженных лошадей запрягли в военные повозки, возня была с ними ужасная — одна не идет, другая бьет, что народу, говорят, побило… Я опять-таки ничего этого не видал, но солдаты проходящие рассказывали. Правила о конской повинности составлены хорошо. Видно, что составляющие их имели в виду, по возможности, облегчить исполнение воинской повинности. Цены на лошадей назначены настоящие, а если принять во внимание, что на красоту, выездку, на года обращали мало внимания, то цены можно считать высокими, по крайней мере для нашей местности. Притом же каждому предоставляется добровольно поставить лошадей, и тогда набавляется 20 % к назначенной цене, к жеребьевке должны приступать лишь тогда, если нет охотников добровольно поставить лошадей. Все дело должно вестись публично, гласно. Обращено внимание на то, чтобы лошадей не гоняли напрасно, не держали бесполезно; даже о том прописано, чтобы начальник, при осмотре лошадей, имел при себе инструкцию. Составлявшие правила, очевидно, понимали, что не следует наперед бесполезно разорять людей, на которых падет вся тяжесть войны. Но исполнители, ближайшие начальники, старшины, старосты ни о чем этом не думают, знают только одно: «Гони, приказано». Все это совершенно понятно. Безграмотный старшина, не знающий никаких законов, не имеющий никакого понятия о законности, почти всегда пьяный, знает только одно — приказание начальства, и от мужика требует только безусловного исполнения его, старшины, приказаний. В настоящее время все сельское начальство отличнейшим образом на-школено и, что бы ему ни приказали, оно все исполнит без всякого рассуждения; возьми такого-то и привези в город — привезет, возьми такого-то и выпори — выпорет. И старшина, и староста ни о чем другом не думают, ни о чем не заботятся, как только о безусловном исполнении приказаний начальства. Дисциплина доведена до совершенства. «Гони, приказано!» Призыв бессрочно-отпускных, призыв ополченцев — все это было совершенно великолепно. Все было нашколено, дисциплинировано, и я думаю, что ни в какой стране мобилизация не могла бы быть произведена так быстро, так отчетливо, как у нас. Все было подготовлено заблаговременно. Старшинам все было объяснено наперед, объяснено «акретно», обстоятельно, по-русски с крепким словцом, чуть ли даже не были старшинами наперед показаны будущие «медали». В свою очередь, старшины нашколили старост, десятских, все им «акретно» объяснили; придет приказ, «бери, гони, чтоб круто, а не то…». А у старшины-то кулак здоровый. Все было подготовлено, в волостном правлении постоянно дежурили сторожа, которые должны были развести приказы до ближайших деревень. Сельские старосты знали всех бессрочных и ополченцев своей волости, где кто находился, далеко отходить на заработки не позволялось: пропитывайся тут, в округе, и зрили за ними плотно. Десятские по деревням тоже были нашколены, везде были напряжены лошади, подводчики. Пришел приказ, гонцы летели по деревням, подводчики моментально запрягали лошадей, скакали, как на пожар, хватали бессрочных и живо доставляли их в город к назначенному сроку. Никто не спрашивал: почему, зачем? Приказано: хватай, вези, гони. Сельское начальство выполнило свое дело безупречно, ошибок с его стороны было мало. Только раз, получив приказ о требовании отставных, а этого не предвидели, да и отставные заартачились: «У нас, — говорят, — чистые отставки, мы отслужили, насколько присягали, не пойдем», — старшина сообразил, что если отставных требуют, значит, «нашего царя неустойка», бессрочных и подавно следует выгнать, и послал бессрочных. Намылили же ему за это голову: не рассуждай. Хорошо еще, что бессрочные на радости, что их отпустили, искать со старшины убытков не стали. Впрочем, через несколько дней потребовали и этих бессрочных, так что и искать некогда было. Да все равно, ничего бы не сыскали. Ведь тоже — начальство. У нас в отношении бессрочных был порядок, и если многих требовали понапрасну и потом возвращали, то это уже была вина не сельского начальства. Мы не знаем — отчего не требовали поименно. Вытребуют всех, а потом одних оставят, других отпустят. Иных раза по три требовали и затем вовсе оставили. Разумеется, оставленный на радости, что его не увезли — кому же охота от сохи да под Каре? — ничего не искал, хотя и нес убытки. Подводчики тоже не искали, что лишний раз съездили. Приказано: гони, чтоб круто. Да, отлично все было устроено. Одно только не сумели сделать — своевременно помочь солдатским женам, детям и матерям…Митрофаниха приходила — ребенок грудной умер. Все же легче, может в работницы заставится, а девочка будет слепую бабку по миру водить. Все же легче… Сегодня, возвращаясь из деревни, встретил на плотине митрофанову родную матку, выбирается по миру вместе с другой невесткой, женой митрофанова брата. — Здравствуйте, барин. — Здравствуй. Откуда идешь? — В «кусочки» ходила. У невестки была. Мальчик-то помер. — Знаю, слышал. — Помер. Я ей сколько раз говорила: «Смотри, не кляни ты его! Знаю, что тебе трудно, только не кляни, не ровен час, неизвестно в какой час попадешь!» — Я, говорит, мамочка, никогда не кляну, пусть живет, Бог с ним! Помер. Ну, да оно лучше, все же легче. — Все легче. Как-то осенью — а дело было еще вскоре после того, как я поступил на хозяйство, — случилось мне пойти посмотреть граборские работы. В эту осень граборы работали у меня поденно и занимались чисткой лужков, заросших лозняком. Граборы сидели у огоньков и обедали. — Хлеб-соль! — Милости просим. Я подсел к огоньку. Обед граборов состоял из вареного картофеля. Это меня удивило, потому что я слыхал, что граборы народ зажиточный, трудолюбивый, получающий обыкновенно высшую, почти двойную против обыкновенных сельских рабочих плату, и едят хорошо. — Что это? Вы, кажется, одну картошку едите? — обратился я к рядчику. — Одну картошку. — Что ж так? Энгельгарт А. Письма из деревни историка 11 крестьян |
|
|
|
|
